Характер получаемой информации 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Характер получаемой информации



Понятие интерпретации

Ранее мы уже говорили, что классический подход, ориентированный на познание социального мира как вещи, как внешней отделенной от человека реальности претендует на производство объективного знания. Объективность здесь означает, что знание это должно быть в максимальной степени лишено каких-то бы то ни было личностных черт исследователя, «очищено» от его субъективности. Только таким образом, используя одинаковые для всех, верные на все времена логические средства (в том числе математику как реальное воплощение формальной логики), можно «познать» противостоящую человеку социальную реальность, ее вечные и неизменные с этой точки зрения законы.

Напротив, знание, производимое в качественной парадигме, носит интерпретативный характер. Понимание в отличие от научного объяснения всегда интерпретативно, ибо представляет собой приписывание конкретным исследователем значения (смысла) наблюдаемому поведению или анализируемому тексту, всегда — определение его. Именно поэтому Д.Ритцер назвал ее парадигмой социальных дефиниций.

В этом смысле исследовательская интерпретация — это его субъективная версия изучаемого явления, которая представляет явление, но одновременно является и репрезентацией самого исследователя, его ценностных ориентации и стереотипов, мироощущения в целом. Интерпретация исследователем того или иного явления в качественной парадигме — всегда вторичный процесс, всегда конструкт конструктов (см. Тему 3 данной части). В самом деле, в рамках такого подхода реальный жизненный мир изучаемых людей — это всегда взаимоинтерпретация, всегда совокупность конструктов I порядка, если воспользоваться терминологией А.Шюца. Эти конструкты представляют собой общие смыслы, значения тех или иных действий, благодаря которым и делается возможной повседневная жизнь человека. Социолог-качественник, обращаясь к транскриптам интервью, текстам писем и дневников, наблюдая за правилами и формами обшения людей, всегда имеет дело с конструктами людей, с их интерпретацией событий. Его исследовательская версия — это всегда конструкт II порядка, всегда интерпретация интерпретаций. Такой способ познания стал образно называться «двойной герменевтикой» или, как называет его современный английский исследователь Т.Шанин, методологией двойной рефлексивности, где «двойная рефлексивность — это отношения внутри «методологического треугольника». По Шанину, это отношения между: 1) тем, что наблюдается исследователем; 2) интерпретациями исследователя; 3) субъективностью изучаемых людей, выражающаяся главным образом в том, как они определяют и объясняют свои поступки, т.е. как они их интерпретируют.

Об этом же говорит и Юрген Хабермас, рассуждая о языковых коммуникативных практиках как необходимом условии понимания Другого. В классической методологии, на его взгляд, существует лишь одно фундаментальное отношение: между высказыванием и тем, о чем это высказывание (языком и реальностью). В понимающих же науках таких отношений три: выражая свое мнение (свою версию), говорящий налаживает отношение с другим членом языковой общности (исследователем) и говорит ему о чем-то, имеющем место в мире (о реальности).

Следует сказать, что само сочетание этих интерпретаций в готовом продукте исследователя, так сказать, «мера их вклада» могут быть принципиально различными, определяя облик конкретного направления качественных исследований. Сегодня, на наш взгляд, в самом общем виде можно говорить о нескольких таких направлениях.

Прежде всего, это научное или тяготеющее к научному направление, хотя речь идет, конечно, не о нововременной форме научного знания. В исследованиях такого рода интерпретации изучаемых людей и исследовательская версия принципиально сочетаются на равных.

Можно выделить и собственно гуманистическое направление, где «голосам» изучаемых людей, ранее не слышным, а также ситуациям, ранее «замалчиваемым», в которые «вброшены» люди, уделяется первостепенное внимание, иногда за счет практически полного вытеснения голоса исследователя из готового продукта.

Можно обозначить и собственно постмодернистское (или арт-) направление, когда в готовом продукте исследования властвует исключительно исследовательская версия, фактически оторванная от реального опыта информантов и представляющая прежде всего самого исследователя, его «видение» реальности. Результат такого исследования — не реконструкция изучаемого фрагмента реальности, но всегда творение новой реальности. Термин «постмодернизм» здесь употребляется нами в одном из своих значений, в котором он используется в современном гуманитарном знании (философии, литературоведении, истории), и связан с именами современных французских философов — Р.Бартом, ЖДеррида, ЖДелезом, М.Фуко, ФЛиотаром и др. В самом общем виде термин «постмодернизм» понимается как «характеристика... специфического способа мировосприятия, мироощущения и оценки как познавательных возможностей человека, так и его места и роли в окружающем мире».

Одна из граней такого мироощущения — сомнение в возможности рационального постижения мира с помощью понятий. Постмодернистская философия говорит о кризисе «именования» в XX веке: познающий субъект уже не может пользоваться единой, устойчивой категориальной системой, доминирующей над мыслью и навязывающей стереотипы понимания. Для того чтобы уловить ускользающее Бытие, требуются постоянное переименование, постоянный поиск новых имен и понятийных схем. С этой позиции только художественное, поэтическое мышление (по ту сторону логического) с его любовью к парадоксу, интуиции, гротеску, ассоциациям представляет собой современный стиль философствования, теоретизирования вообще.

Принципиальная невыразимость реальности («конечного означаемого» на языке философии) с этой позиции побуждает постмодернистское литературоведение, например, не ставить своей целью анализ содержания художественного произведения, т.е. овладение им и фактически производство литературной нормы. Литературно-критическая работа сама является художественным произведением, не «выражением, но творением» нового текста, выступающего продолжением анализируемого. Такой текст демонстрирует интеллектуальную, эстетическую игру автора — критика, выступает способом его самовыражения. Применительно к социологии задача такого исследования — не познание реальности, но стимулирование опыта других людей — читателей, побуждение их к какому-то отношению: смеху, получению удовольствия, ощущению «прелести процесса означивания» (интерпретации текста).

Еще раз подчеркнем, что у исследователя-качественника нет прямого доступа к опыту других людей. Он всегда имеет дело с различными репрезентациями опыта.

Уровни репрезентации опыта

Английская исследовательница К.Риссман рассмотрела этот процесс более детально, «протягивая» его от реального социального явления до чтения результатов, выводов исследования. Поставив себя в позицию информанта-рассказчика (она рассказывала о поездке в Индию), исследовательница определила пять уровней репрезентации (представления) опыта в качественном исследовании.

Первый уровень ~ в потоке сознания выделяются конкретные черты наблюдаемого. Прогуливаясь по пляжу, К.Риссман выделила: звуки, издаваемые поющими рыбаками; мужчин, тянущих огромные сети и продающих рыбу женщинам в ярких сари; женщин, водрузивших на головы ведра с рыбой, покидающих рынок и т.д. На этом уровне одни феномены делаются значимыми, другие человек не замечает вовсе.

Второй уровень — это конструирование рассказа, нарратива о своих впечатлениях на индийском пляже совместно со слушателями. Здесь рассказчик описывает место, персонажей, свои впечатления, связывая рассказ воедино так, чтобы интерпретация событий стала понятна коллегам-слушателям. Они, задавая вопросы, реагируя на повествование, тоже активно участвуют в создании интерпретации события. В процессе рассказывания появляется невидимый разрыв между опытом, который переживала исследовательница, и любой передачей этого опыта: будучи в «тюрьме языка», выражаясь языком Ницше, добраться до идей, которые выражаются этими словами, практически невозможно. С другой стороны, без слов, звуков, движений и образов опыта на пляже не существует. Язык делает его реальным — «наша лингвистическая способность позволяет нам погружаться в царство нашего первичного и эмоционального опыта, находить там действительность, восприимчивую к вербальному пониманию... производить далее значимую интерпретацию данного первичного уровня». Говоря об опыте, рассказчик также создает себя, как он хочет, чтобы слушатели знали его. Личный нарратив неизбежно является и самопрезентацией рассказчика.

Третий уровень происходит в процессе транскрибирования устного рассказа, когда производится фиксация действия в письменной речи. Транскрибирование, так же как и первые два уровня, всегда неполно, частично и избирательно. Исследова-тель-качественник, приступая к переводу устной речи в письменную, задает вопрос, каким должен быть транскрипт. Вдумчивый исследователь уже не полагается на «очевидность» языка, а старается передать и знаки присутствия слушателя, все эти «хм», паузы, ударения, «знаете, да», которые были реальными элементами структуры устного рассказа. Вместе с тем транскрибирование — это всегда интерпретативная практика, в которой устный рассказ всегда преломляется через видение исследователя.

Четвертый уровень — это анализ транскрипта. Исследователь сидит над страницами печатного текста, «редактирует живую речь, чтобы разместить ее между обложками книги, и старается создать смысл и драматическое напряжение. Нужно принимать умный ряд решений относительно формы, упорядочения, стиля передачи, а также того, как размещать полученные в процессе интервьюирования жизненные фрагменты». В итоге аналитик создает метаисторию или мини-историю, свою собственную версию изучаемого явления: «история о пляже, как и другие подобные ей, рождаются снова, но уже на чужом языке».

Пятый уровень (заключительный) вступает в силу, когда читатель знакомится с написанным отчетом. Сотрудничество здесь неизбежно, так как читатель — всегда агент текста, всегда соавтор, интерпретирующий текст, наделяющий его своими смыслами. Значение текста всегда есть значение для кого-то.

Следует подчеркнуть, что все формы репрезентации опыта являются ограниченными портретами реальности: они частично, избирательно и несовершенно воспроизводят реальность. Значения всегда неоднозначны, потому что рождаются в процессе взаимодействия между людьми: между самим собой, рассказчиком, слушателем и записывающим, аналитиком и читателем.

Задачи интерпретации

Еще один значимый вопрос: каковы возможные задачи интерпретации или что можно интерпретировать? Д.Силвермен выделяет два подхода, имеющих место в качественном исследовании:

— реалистический;

— повествовательный (нарративный).

В рамках реалистического подхода главная цель состоит в описании реальности человеческих судеб. Жизненные истории собираются и представляются читателям как новые «факты» о людях.

Использование нарративного подхода предполагает акцент на способах, методах, с помощью которых информанты во взаимодействии с интервьюерами производят мнения, оценки. Д.Силвермен в качестве примера двух возможных задач интерпретации приводит исследование Д.Миллера и В.Гласнера, проведенное в 1997 г., где анализируются данные глубинных интервью с девушками, попавшими в молодежную шайку бандитов. В рамках реалистического подхода основной задачей может быть описание причин, побудивших девушек уйти из дома. Миллер здесь выделил главные: неподдержка семьи (отсутствие любви, уважения); психологический комфорт в банде. Кроме того, здесь можно изучать особенности жизненных судеб этих девушек, приведших их в банду: школа, друзья, секс-история и т.д. Реалистический подход имеет высокую степень правдоподобия: сквозь субъективные смыслы интерпретируется мир социума в терминах внешних социальных структур.

Этот подход был использован и в руководимом Т.Шаниным уникальном многолетнем британско-российском исследовании российских сел (1990—1996 г.). Главный смысл исследования состоял в том, чтобы через «голоса снизу» — устные истории жителей сел и наблюдения полевых исследователей, которые по 8 месяцев проживали в каждом из сел, — пробиться в «зоны молчания», недостаточно изученные периоды в политической и экономической истории российского села от начала 20-х до середины 90-х годов.

Нарративный подход предполагает иное: анализ того, как, каким образом информанты конструируют свои истории (повествования). Ранее мы уже говорили, что этот процесс конструирования (рассказывания) всегда ориентировал на слушателя: история рассказывается так, чтобы быть понятной, объяснимой. Этого можно достичь, только апеллируя к социокультурным нормам — «большим нарративам», сложившимся в обществе относительно изучаемого явления. Поэтому истории, рассказываемые информантами, всегда культурно обусловлены, всегда так или иначе соотносятся с этими «большими нарративами» как с нормами, существующими «здесь и сейчас» в общественном сознании. Нарративный подход осуществляется через описание природы и источников решетки объяснений (frame of explanations), использованной информантом.

Вот как анализируется Миллером и Гласнером следующий транскрипт фрагмента интервью с одной из девушек, входящих в молодежную «банду»: ^действительно, это была совершенно нормальная жизнь, одно отличие было — у нас часто были общие сходки: мы играли в карты, курили сигареты, играли в домино, смотрели видео. Все, что мы делали, было игрой. Вы могли быть удивлены».

Здесь, отмечают авторы, явная апелляция к тому, что информанты знают, какие представления о молодежи наиболее распространены в обществе, апелляция к стереотипам культуры, историям о шайках. Здесь вместо принятия распространенного определения их поведения как девиантного, асоциального девушка пытается создать представление о нормальности их активности, сопротивляется культурным нарративам о таких группах, существующим в обществе.

Точно так же интерпретацию фрагмента текста интервью другой девушки «я использую марихуану, потому что это делают мои друзья» можно произвести двояким способом. С точки зрения реалистического подхода мы имеем свидетельство того, что курение марихуаны — это часть общения подростков. С точки зрения нарративного подхода главный акцент делается на объяснение девушкой поведения — «так делают мои друзья». Это апелляция к конформизму как к культурной норме, широко представленной в обществе.

Д.Силвермен приводит еще один пример использования нарративного подхода в исследовании, проведенном американским социологом Саксом. Задача этого исследования состояла в том, чтобы понять, какие категории использовали военные летчики, воевавшие во Вьетнаме, чтобы объяснить свое поведение. Анализируемые тексты рассматривались прежде всего как репрезентации информантов. Эту разновидность нарративного подхода Сакс назвал: «Кто они такие? (What they are?)». Вот фрагмент текста:

Интервьюер: «Как вы себя чувствуете, зная, что даже при всей осторожности вы призваны только для военных целей и, возможно, будете убиты под бомбами?»

Ответ информанта: «Мне, конечно, не нравится мысль, что я могу быть убит. Но я после этого не потерял сон... Я оказался в Северном Вьетнаме и думал: "Я военный человек и могу стрелять так оке, как и другой военный человек"».

Сакс показывает, что пилот присоединяется к системе моральных норм, которые разделяют и исследователь, и, возможно, читатель. (В противном случае он должен был бы сказать: «Почему вы об этом спрашиваете?», что было бы проявлением его неподдержки этих норм.) Вместе с тем он строит свой ответ, чтобы показать себя в лучшем свете. Категория «военный человек» работает, чтобы защитить его. Эта категория напоминает нам, кто они такие, что военные пилоты делают. Результат этого, по мнению Сакса, — усиление идентификации со своим противником, который — «другой военный человек, как я». Таким образом, пишет Сакс, пилот производит категориальную пару «военный человек» и «военный человек» с узнаваемыми обоюдными характеристиками (бомбардировка, стрельба в другого). Отталкиваясь от существующей в обществе нормы относительно убийства людей, пилот, используя категорию «военный человек», тем самым подчеркивает, что никто не должен рассматривать его как убивающего людей: это просто игра со своими правилами.

Точно так же может быть проанализирован текст «наивного ручного» письма Е.Киселевой, который приводят российские исследователи Н.Козлова и И.Сандомирская. Здесь автор, «выбивая» квартиру для внука в 1987 г., пишет:

«Нет, товарищи, у нас же не Капиталистическая страна, у нас должны быть сознательные люди можить надо делать какие ис-хождения, коль выставите такой вопрос самовольно. Он Комсомолец да еще допризывник. У меня лопается терпения. Я не гений и не борец за власть советов, а простая женщина которых воспитала 2вух сыновей и в током гори тем более сыновей, а теперь у них сыно-вя уже 5 Мущин которые нужны стране защищать наши рубежы».

Если использовать нарративный подход к интерпретации данного текста, то аргументы, которые приводит Е.Киселева, обращаясь к властям, дают возможность понять, какие «большие нарративы» были в ходу в советском обществе. Так, фрагмент «Нет товарищи у нас же не Капиталистическая страна» говорит об идеологеме заботы о каждом труженике, каждом «простом» человеке, которая циркулировала тогда в СССР. Очень интересны и те доводы, которые она приводит, чтобы убедить «начальников»: «Он Комсомолец да еще допризывник» и далее продолжает: «У них сыновя уже 5 Мущин которые нужны стране защищать наши рубежы». Здесь явная демонстрация, с одной стороны, лояльности к советскому государству — «он Комсомолец», которая свидетельствует о норме: благами государства должны прежде всего пользоваться «проверенные», верные коммунистическим идеалам люди. С другой стороны — здесь апелляция и к другой норме: защита советского государства — святое дело для каждого настоящего мужчины.



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-07-16; просмотров: 338; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 54.163.200.109 (0.027 с.)