Нэп: образец для Интернационала

 

Трудно отрицать, что в период военного коммунизма Ленин, Бухарин и другие большевистские руководители не питали надежды немедленно перейти к строительству социалистического общества, хотя централизация политической и экономической власти в то время была также необходимостью, вызванной гражданской войной. Однако то, что такой тип организации производства и распределения рассматривался коммунистами как необходимое условие победы революции, видно из того, каким образом пролетарская власть в Венгрии в период своего короткого существования пыталась урегулировать отношения между городом и деревней. В одной из работ 1920 года, в которой рассматривались этапы этого опыта, Варга попытался установить основные, по его мнению, пункты, которых надо твердо придерживаться в отношениях с крестьянством. Венгерский экономист заявил: он уверен, что после победы революции пролетарская власть, чтобы гарантировать снабжение городов продуктами, должна действовать с помощью налогов, реквизиций, экспроприации у зажиточных крестьян и таким образом наладить необходимый обмен между городом и деревней[23]. Позднее эти позиции осудил Бухарин. Он упрекал Варгу и коммунистических руководителей Венгрии в том, что они не поняли необходимости союза с крестьянством для сохранения пролетарской власти. Это произошло в разгар нэпа, во время заседания V расширенного Исполкома Интернационала (1925). Но и позднее, на VI конгрессе (1928), открыто не отвергая нэпа, Варга продолжал утверждать, что централизация политической и экономической власти – это единственный путь укрепления победоносной революции.

Решение большевистской партии о принятии нэпа приблизительно совпало по времени с работой III конгресса Интернационала, но из-за недостаточного внимания и незнания многими делегатами внутренних вопросов РКП(б) на выступлении Ленина «Тезисы доклада о тактике РКП(б)»[24] присутствовало очень мало делегатов. В этом докладе было по крайней мере два основных соображения: первое – о том, что ожидавшаяся вот-вот революция на Западе отодвигается. (С этим соображением согласились Троцкий и Каменев, а Зиновьев и Бухарин, Радек и Бела Кун были против.) Второе касалось экономического и социального положения в России, растущего сопротивления крестьян насильственным реквизициям, кронштадтских событий и неспособности промышленности поставлять технику для развития коллективизированного сельского хозяйства. Ленин заявил, что для восстановления более справедливого равновесия между городом и деревней необходимо установить натуральный налог и дать крестьянину возможность продавать излишки:

 

«Продналог, естественно, означает свободу крестьянина распоряжаться излишками, остающимися после уплаты налога. Поскольку государство не сможет предоставить крестьянину продуктов социалистической фабрики в обмен на все эти излишки, постольку свобода торговли излишками неминуемо означает свободу развития капитализма.

В указанных пределах, однако, это нисколько не страшно для социализма, пока транспорт и крупная промышленность остаются в руках пролетариата. Напротив, развитие капитализма под контролем и регулированием пролетарского государства (т.е. в этом смысле слова „государственного“ капитализма) выгодно и необходимо в чрезвычайно разоренной и отсталой мелкокрестьянской стране (конечно, в известной лишь мере), поскольку оно в состоянии ускорить немедленный подъем крестьянского земледелия»[25].

 

Если революции в Европе не суждено было вот-вот разразиться, как, казалось, позволяли надеяться события 1918 – 1919 годов, то внутреннее положение в России ставило серьезные проблемы: необходимо было выдвинуть перед компартиями перспективы более широких действий. Политика единого фронта, хотя и понималась весьма противоречиво, особенно в тактическом плане, как она была воспринята секциями Коминтерна, должна была служить, как сказал Ленин в полемике с ультралевыми, завоеванию большинства «эксплуатируемых и работников полей»[26]. Скачок, о котором шла речь, очевиден, но конкретные изменения зачастую происходили намного медленнее и не соответствовали словам. Именно в области аграрной политики Интернационала, возможно, с большей четкостью наблюдалось несоответствие между общими программами и конкретными политическими инициативами, в особенности когда дело шло об отдельных коммунистических партиях, призванных действовать в определенной национальной обстановке. Немецкая, французская и итальянская партии постановили принять на период 1919 – 1922 годов тезисы о работе коммунистов в деревне.

На VI съезде КПГ (декабрь 1920 года) Тальгеймер сделал доклад по аграрному вопросу, вслед за которым развернулась дискуссия. Основные пункты этой дискуссии, к которым затем вновь вернулись в окончательных тезисах, подчеркивали (в дополнение к тому, что было решено IV съездом КПГ в апреле 1920 года) необходимость усилить политическую работу среди сельских масс и сконцентрировать все внимание на отношениях между мелким крестьянством и фабрично-заводским пролетариатом в послереволюционный период.

В отличие от Agrarprogramm 1918 года, носившей отпечаток критики Люксембург в адрес аграрной политики большевиков, этот съезд более широко ставил вопрос, который дискутировался на II конгрессе Интернационала[27]. В терминологии, более созвучной новому этапу в деятельности Коминтерна, тезисы ФКП по аграрному вопросу, принятые в декабре 1921 года на съезде в Марселе, в качестве основной задачи подчеркивали необходимость достижения после революции согласия с крестьянами путем политики уступок и проявления уважения к мелкой собственности. Принятие подобной линии, несмотря на оппозицию части делегатов, близких к Раппопорту, по мнению ФКП, было оправдано особым состоянием землепользования во Франции, по которому «непосредственное применение (l’application immédiate) целостного коммунизма к условиям мелкого крестьянского хозяйства (далеко не в одной Франции, а во всех странах, где есть мелкое крестьянское хозяйство) было бы глубоко ошибочно»[28].

Итальянские коммунисты, похоже, не придавали такого значения этому вопросу. Хотя тезисы по аграрному вопросу, принятые на Римском съезде ИКП (1922), и строились на основе союза с крестьянством в качестве тактического элемента его нейтрализации[29], они не учитывали указаний Грамши (1919) о разрушительном влиянии, которое приобретала в Италии борьба за раздел латифундий, и о стратегическом значении вовлечения крестьянских масс в дело успешного завершения революции в Италии[30]. Этому, естественно, способствовали гегемония Бордиги, а также точка зрения на партию, которую и Грамши в то время рассматривал как самостоятельную организацию промышленного пролетариата. Лозунг «Земля – крестьянам», судя по предсъездовской дискуссии на страницах «Ордине нуово», представлялся, стало быть, как «печальная необходимость», как «меньшее зло» по сравнению с тем ущербом, который могла нанести пролетариату оппозиция крестьянских масс. Позднее, между 1923 – 1924 годами, когда во главе партии будет стоять Грамши, крестьянский вопрос окажется в центре внимания деятельности партии. Именно тогда и будет выработан лозунг рабоче-крестьянского правительства, который будет самостоятельно развит Грамши, весьма внимательно относившимся к особенностям проблемы Юга, будет подтвержден в директивах Интернационала, которые, однако, не явятся истоками деятельности Грамши[31].

Первейшим элементом, объединившим эти программы, была их ориентация в основном на будущее, тогда как о настоящем и о конкретных инициативах, которые следовало предпринять в области аграрной политики, говорилось мало или совсем ничего. К тому же делегаты съездов очень часто ограничивались тем, что просто отмечали широкое распространение крестьянских выступлений. Например, на IV съезде КПГ Хёрнле добился максимально возможного: призвал товарищей по партии обратить большее внимание на эту проблему[32]. Заседания, включавшие аграрные вопросы в повестку дня, часто просто не посещались или же, как писал Бордига по случаю марсельского съезда, проходили в обстановке полного безразличия[33].

Естественно, о недооценке коммунистами работы в деревне со стороны секций Интернационала свидетельствовали не только постоянные призывы Коминтерна изменить политический курс. Это подтверждается и материалами компартии, посвященными защите восьмичасового рабочего дня, повышению заработной платы, продлению довоенных трудовых соглашений и т.д. На этом первом этапе разработки аграрных программ коммунистических партий, как кажется, не было места для особых частичных требований крестьянства. Позднее в связи с созданием Крестьянского интернационала (Крестинтерна) эти требования выступят на первый план; но пока что создавалось такое впечатление, будто перед нами – принципиальные заявления, сделанные без достаточной уверенности в их практической реализации. Конечно, отдельным партиям было труднее, чем другим, как, например, итальянским коммунистам, которым приходилось иметь дело с авторитарной и репрессивной политикой фашизма. Во всяком случае, постоянное использование стандартной фразеологии, штампованного языка фактически прикрывало отсутствие интереса к этим вопросам и свидетельствовало о недоверии ко всему, что не было связано с фабрикой, заводом. Иначе не объяснить отсутствия особого анализа проблем капиталистической перестройки в деревне в годы после первой мировой войны, как и весьма незначительное внимание к буржуазной политике окрестьянивания с помощью аграрных реформ, которые зачастую проводились непосредственно банками. Эта политика имела целью установить более прочную буржуазную гегемонию в деревне и расстроить возможный союз между крестьянским движением и выступлениями рабочих[34]. Предположение, что все это определялось увриеристским пониманием классовой борьбы, подтверждается также и приверженностью коммунистических партий теоретической концепции революционного процесса, которая практически не вписывалась в реальное развитие рабочих и крестьянских выступлений.