Бухарин: экономика и политика в период строительства социализма

 

Анализ развития и кризиса мирового капитализма и соответствующее переосмысление форм революционного процесса пронизывают насквозь политико-теоретическое творчество Бухарина. Среди деятелей коммунистического движения Бухарина отличает именно проделанная им сложная работа по исследованию и теоретическому осмыслению этих тем. Эту работу он вел на протяжении 15 лет: с момента появления наиболее значительной из его предреволюционных работ «Мировое хозяйство и империализм» (1915)[256] до выступлений 1926 – 1929 годов – периода, ознаменовавшего вершину его политического влияния и одновременно начало его отстранения от власти[257], – и разработки программы Коминтерна, как и последних работ об организованном капитализме, которым суждено будет стать главной мишенью обвинительных речей Сталина[258]. Его размышления об изменениях в современном капитализме не просто представляют собой систематизацию эмпирических наблюдений, а непосредственно отвечают задаче развития концептуального аппарата марксизма. Именно в этом свете определяется то своеобразное место, которое занимает в коммунистическом движении Бухарин; его суждения о значении и последствиях тех политико-экономических процессов, которые он рассматривает в рамках категории государственного капитализма, явились причиной почти полного его разрыва с Лениным в 1915 году[259] и решающего столкновения со Сталиным в 1929 году.

В отличие от идейных исканий многих марксистов того времени теоретическое творчество Бухарина развивалось, в сущности, независимо от того, какую позицию он занимал по тому или иному тактическому вопросу. А таких различных позиций было немало в его бурной биографии: от почти анархического антиэтатизма до революционной поры и от утопического видения «перманентной революции» до жесткого понимания военного коммунизма, принятия нэпа и, наконец, перехода к наиболее зрелой фазе разработки теории социализма в одной, отдельной взятой стране, которая приведет к важному периоду руководства Коминтерном и к поражению[260]. Теоретическая самостоятельность Бухарина опирается на широту его культурного кругозора, который охватывает новую, вызванную к жизни Октябрьской революцией проблематику и обусловливает особое восприятие Бухариным ленинизма. Критический анализ эволюционизма, теорий «автоматического краха», которые привели марксизм II Интернационала к параличу, уже с 10-х годов подготовил Бухарина к рассмотрению теоретического, стратегического вопроса, оставленного нерешенным Лениным: раз вслед за прорывом цепи в отсталой России не произошло распространения революции также на страны Запада – в предвидении чего и родился III Интернационал, – то в каких формах возможно слияние исходов революции 1917 года с мировым революционным процессом?[261]

Вплоть до конца 20-х годов Бухарин в постановке своих исследовательских задач исходит из стремления сохранить действенную взаимосвязь между советской внутренней политикой и целями международного рабочего движения, несмотря даже на то, что непрерывная цепь поражений революционных выступлений на Западе и Востоке породила очевидную диспропорцию между Советским государством и Коминтерном. В обстановке, возникшей с изоляцией СССР, Бухарин в отличие от Троцкого считает, что новаторское развитие марксистского анализа, стратегической инициативы возможно и в условиях борьбы за построение социализма в одной-единственной стране: именно поэтому он и берет на себя огромную ответственность как в СССР, так и на международной арене. Бухарин не оставил нам ни законченной теоретической системы, ни даже какого-либо позитивного результата своей деятельности, обладающего всеобъемлющим значением, – то есть ничего такого, что позволяло бы однозначно оценить его вклад в марксизм. Вместе с тем о важности разрабатывавшихся им идей должно бы свидетельствовать уже то обстоятельство, что поражение, нанесенное ему Сталиным, в куда большей мере, чем любой другой кризис советского руководства, повлекло за собой широчайшие последствия как для внутренней жизни СССР (решение о форсированной коллективизации, изменения в партии и государстве)[262], так и для существования – не говоря уже о политике – Коминтерна (достаточно напомнить о таком последствии теории «социал-фашизм», как исход германского кризиса, завершившегося трагедией 1933 года)[263]. Бессмысленным представляется вытаскивать на свет версии, авторы которых стремятся истолковать Бухарина с его идеями как возможную альтернативу сталинизму. Столь же мало общего с периодом зрелого творчества Бухарина имеет и идеологический штамп, с помощью которого – в угоду закрепления за Сталиным центрального положения в партии – Бухарина отождествляли с правым уклоном в коммунистическом движении. Сосредоточив внимание на указанных вопросах, по-видимому, можно отделить в его творчестве то, что несет на себе печать общей ограниченности советского марксизма, советского коммунизма 20-х годов (и что могло в этом смысле способствовать установлению сталинизма), от того, что связано с содержанием, с постановкой проблем, благодаря чему Бухарин выдвинулся как самостоятельный теоретик и обеспечил реальное развитие марксистских идей по сравнению с тем, как они разрабатывались на тогдашнем уровне. Само признание факта, что Бухарин затруднялся дать ответ на вопросы, поставленные новой фазой капитализма в 20-е годы, признание противоречий и слабых мест в его концепциях, что способствовало победе сталинистского направления, возможно, позволит лучше понять соотношение объективных и субъективных факторов, обусловивших формирование окончательного облика советской системы и политико-теоретический кризис международного коммунистического движения.

Наконец, рассмотрение упомянутых здесь вопросов, возможно, позволит не только проследить политический путь Бухарина, но и – главным образом – выявить важную особенность его вклада в теоретическое развитие марксизма. Напомним, что этот вклад традиционно усматривают в попытке построить цельную философскую систему, предпринятую им в его получившем широчайшую известность трактате 1921 года[264]. Однако новаторское значение этого труда существенно снижается не только из-за того, что он впоследствии использовался в процессе догматизации марксизма-ленинизма, но и потому, что та радикальная критика, какой его встретили наиболее творческие представители западного марксизма, остается актуальной и по сей день[265]. Можно утверждать, таким образом, что, по сути дела, взаимосвязь между философско-методологическим и политико-теоретическим уровнями бухаринской разработки и их взаимообусловленность свидетельствуют об отсутствии органически завершенной системы. Впрочем, этот аспект выглядит весьма проблематичным и при сопоставлении Ленина – революционного политика и Ленина-теоретика, внесшего свой вклад в ограниченность российского марксизма. Прославленный интеллектуализм Бухарина, его предрасположенность к абстрактной дефиниции проблем вовсе не обусловливают дедуктивной связи между его теорией и политикой. Поэтому, быть может, небесполезно – по завершении описания объективного значения и концептуального смысла бухаринского стратегического поиска по упомянутым ключевым проблемам – задаться вопросом, до какой степени применим в данном случае интерпретационный критерий, предложенный Грамши по отношению к наследию Ленина; критерий, по которому подлинную философию политика следует искать в его политических, а не философских работах[266].