Свобода, дарованная «сверху», непрочна.

История показывает, что каждый народ должен в той или иной форме «выстрадать» свою свободу. И если в древней и средневековой истории еще можно найти примеры властителей, которые, утомившись от бремени власти, передают ее наследнику, а сами удаляются от политической суеты столиц (например, подобно римскому императору Домитиану Августу, покинувшему Рим и уехавшему в провинцию, где он наслаждался выращиванием капусты), то добровольного отказа даже от части властных прерогатив в пользу народа или хотя бы «баронов» (как произошло при Иоанне Безземельном в начале 13 века в Англии) не бывало. Увы, это, как правило, обычно было связано с большим или меньшим пролитием крови. Правда, условие это если и, к сожалению, необходимое, но, тем не менее, недостаточное. Крови наш народ пролил больше многих других, а устойчивой свободы так и не обрел.

Конечно, конституционный институт, регламентирующий условия и процедуру смены власти, чрезвычайно важен. Но не менее важно и другое условие – наличие устойчивых навыков самоуправления, сознания социальной и персональной ответственности за решение вопросов обустройства своей социальной жизни и, в частности, за выбор тех или иных должностных лиц, т.е. вручение им на определенных условиях мандата на решение общих дел. А без этого свобода может быть незаметно утрачена или даже добровольно передана какой-либо автократической модели власти в ее подновленной версии, что во многом сейчас и происходит.

Гл. 3. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭТИКА, ВЛАСТЬ, ПРАВО.

Но вернемся к главной теме, от которой, по нашему мнению, зависят и политика, и характер нашей жизни в целом – к нравственным основаниям политики и управления, к происходящему в мире движению в этом направлении, а также к соотношению моральных и правовых механизмов.

О понятии этики.

Один из самых светлых людей прошедшего столетия – Альберт Швейцер – человек, пожертвовавший незаурядными талантами музыканта и философа во имя того, чтобы посвятить большую часть своей жизни оказанию медицинской и духовной помощи обитателям глухого уголка тропической Африки, писал в своей удивительной книжке «Культура и этика»: «Любые реформы государственной или общественной жизни – не панацея и имеют лишь относительное значение. Они могут быть полезны только если мы способны также вдохнуть в наше время новый дух. Даже те сложные проблемы, которые целиком относятся к материально-экономической сфере, в конечном счете могут быть решены только путем этизации убеждений... Подлинное чувство реальности заключается в осознании той непреложной истины, что мы лишь через основанные на разуме этические идеалы можем прийти к нормальным взаимоотношениям с действительностью.»[26]

Так что же такое этика? Если не удовлетворяться формальным науковедческим определением ее как науки о морали, то можно сказать, что это – тот общественный институт, который выполняет функцию регулирования человеческого поведения с позиций его моральной оценки. А такая оценка, в свою очередь, требует определения критериев (стандартов) добра и зла, честного и бесчестного, справедливости и ее антипода, понятий чести, совести, человеческого достоинства, морального долга. И если наука этика занимается этим, прежде всего, в общем теоретическом (можно даже сказать, в философском) плане, то мораль это, главным образом – область человеческой практики. Иногда, впрочем, слова этика и мораль употребляют как взаимозаменяемые синонимы, в чем я не вижу особой беды (если, конечно, речь не идет о специальном научном обсуждении понятийного аппарата и пр.)

Иногда также отождествляют мораль и нравственность, что, на мой взгляд, уместно уже в меньшей степени, ибо тут вступают в силу различия в источниках и способах воздействия на поведение человека: если мораль это, прежде всего – форма поддержания общественной дисциплины посредством реального или потенциального воздействия силы общественного (в том числе, профессионального группового) мнения, обычаев, массовых привычек, оценок и т.п., сопровождаемая соответствующими моральными санкциями или угрозой их применения, то нравственность это – сфера внутреннего самоконтроля и саморегулирования, включая самоограничения и самопринуждение; иными словами, нравственность есть сфера свободного внутреннего выбора человека, основанного не на страхе моральных санкций со стороны среды, со стороны так называемых «значимых других», а на индивидуальной совести, критическом самоанализе и самооценке, область ответственной перед самим собой автономии человеческого духа. Таким образом, есть два вида моральных регуляторов – внешний и внутренний.

Кратко упомянем о двух различных этических традициях - гедонистической и ригористической. В рамках гедонистической традиции основания морали выводятся из естественной природы человека, из принципа разумного эгоизма. Траектория этой традиции идет через Демокрита, Эпикура, Гоббса, Локка, Бентама и других, более поздних утилитаристов и объективистов Х!Х-ХХ веков. Ее основная предпосылка состоит в том, что люди в конечном счете сами заинтересованы, чтобы вести себя морально. Другая – ригористическая – традиция придерживается более пессимистического взгляда на природу человека и обстоятельства социальной жизни. Согласно ей, мораль «непрактична», не имеет достаточных оснований в реальной жизни и потому «социально нецелесообразна». Поэтому основным моральным регулятором является чувство долга, ответственности перед другими и Богом за свои поступки. Иными словами, в первом варианте быть моральным выгодно, тогда как, согласно второму, мораль противоречит естественным склонностям грешного человека, но необходима для их обуздания. Отсюда в первом случае основной упор делается на мотивы поведения, во втором – на наложение на них ограничений, посредством ли заповедей, заветов или всевозможных моральных кодексов и иных ограничительных норм. (Кроме того, в истории науки этики можно встретить множество типологий так называемой нормативной этики: этика удовольствия, этика счастья, этика внутренней стойкости, этика страдания, этика скептицизма, этика аскетизма, этика самосовершенствования, этика любви, этика утилитаризма, этика долга, этика разумного эгоизма. Однако их анализ явно выходит за рамки нашей задачи.)

Современные христианские писатели-теологи трактуют эту светскую дихотомию несколько иначе, но в основе своей достаточно близко. Так, автор популярного в США университетского курса «Основы христианской этики», евангелист Роджер Крук выделяет в этике телеологический и деонтологический подходы, очерчивая основания каждого из них следующим образом: «Некоторые мыслители считают, что правильный подход в принятии этических решений начинается с определения наивысшего блага в жизни. Если это так, то нам придется искать одну вещь, ради которой мы были бы готовы пожертвовать всем остальным. В поисках этой вещи мы сможем понять, что станет определять наши менее значимые решения. Все остальное будет обладать определенной ценностью только в отношении нашего продвижения к наивысшему благу. То есть вопрос стоит так: чего мы хотим добиться в жизни? Счастья? Власти? Чьего-либо одобрения? Чувства завершенности? Чувства верности самим себе? Ответив на этот вопрос, мы можем оценить вещи в понятиях того, помогут они достичь нашей цели или помешают этому. Это телеологический (выделено автором) подход, который состоит в движении к предельной цели. Долг проистекает из ценности; мы должны делать то, что поможет нам достичь цели.

Другие мыслители, однако, ставят долг на первое место и говорят, что ценность проистекает из него. Слово «долг» означает обязанность, которая основана на взаимоотношениях или которая происходит из жизненной позиции того или иного человека. Долг очень близок к понятию «ответственность», подразумевающему действие, вызванное чувством преданности чему-то внешнему относительно самого человека. Человек, поступающий исходя из чувства долга, поступает так не для того, чтобы достичь цели, но по причине внутренней посвященности. Внимание здесь сосредоточено на мотиве, а не на цели. Удовлетворение происходит от исполнения долга; добродетельная жизнь – это жизнь ответной реакции на внутреннее побуждающее чувство. В этом смысле ценность происходит из долга. Такие теории называются деонтологическими (выделено автором), они основаны на движении от основного обязательства человека. Можно спорить о том, является христианская этика телеологической или деонтологической дисциплиной. В любом случае, однако, этика занимается выведением норм или стандартов.» [27]

Следует отметить, что сам Дж.Крук трактует христианскую этику более конкретно, ближе к собственно христианским источникам. Приведенная цитата, помимо того, что она, на наш взгляд, представляет самостоятельную значимость, имела целью продемонстрировать принципиальное сходство секулярного и христианского подходов. Впрочем, дискуссия по данной проблематике выходит за пределы целей нашей работы – анализа и обсуждения двух видов прикладной этики – политической и административной.

Этика и политика.

Итак, политическая этика – один из видов прикладной этики. В монографии наших ведущих специалистов по проблемам прикладной этики она определяется как «совокупность ценностей и норм, разрешений и запретов, ориентирующих и вместе с тем регулирующих действия как профессиональных политиков, так и всех тех, кто по своей воле (или против нее) вовлечен в политическую жизнь.»[28] Используем это определение как базовое. Очевидно, его можно расширить за счет конкретизации и детализации. Некоторые идут по такому пути (Мне, например, помнится одно из многочисленных определений права, занимавшее полторы страницы журнального текста.) Однако такой метод не кажется мне продуктивным. Краткость определения, интегрирование основных признаков определяемого объекта с использованием минимума слов - одно из главных его достоинств. Детали же можно и следует обсуждать отдельно. Собственно, к этому мы и приступаем.

Дополнение взгляда на политику этическим аспектом представляется критически важным. Здесь мы солидарны с А.А.Гусейновым, считающим, что «современные трактовки политики, господствующие в общественном сознании и прописанные в учебниках политологии, которые вертятся вокруг понятий власти, борьбы интересов, насилия, хотя и имеют, разумеется, отношение к политике, но не охватывают ее сути в аристотелевском понимании. Они блокируют выход к ее нравственным основаниям, говоря точнее - с самого начала помещают ее в донравственное, вненравственное, безнравственное пространство. Эти этически урезанные концепции политики нельзя путать с тем, что понимает под политикой Аристотель: «Это открытое, освещенное пространство, арена, на которую выступают индивиды, предъявляя себя друг другу… исследование человеческого общения в наиболее совершенной его форме, дающей людям полную возможность жить согласно их стремлениям».[29] Представляется достаточно очевидным, что популярные сентенции о якобы несовместимости политики и морали принципиально расходятся с фундаментальным назначением и смыслом политики как таковой, а их популярность их имеет, полагаю, не бескорыстную мотивацию. На мой взгляд, именно наличие или отсутствие в политике нравственной компоненты маркирует границу между политикой в подлинном смысле и политиканством, политическим интриганством. Ведь если принять тезис, что политика и мораль несовместимы, то возникает вопрос – а чем она тогда, собственно, отличается от преступного «беспредела»? Ведь даже у воров «в законе» есть своя «этика»; само собой разумеется, что последняя – извращенная система взглядов и ценностей с точки зрения нормального человека и об «этике» такого рода можно говорить лишь в кавычках; но тем не менее даже она существует как некая система моральных правил и ограничителей.

В политической этике (как, впрочем, и в любой другой из разновидностей прикладной этики) действуют два вида регулятивных механизмов: внешние – т.е. групповые нормы, задаваемые средой, а также обычаем, и внутренние – т.е. нравственные механизмы, действующие как бы «изнутри» человека, в более общем плане выступающие как свобода воли. Довольно часто возникающее несоответствие внешних и внутренних регуляторов служит источником серьезных, а порой и трагических моральных конфликтов.

Как по этой, так и по другим причинам «этизация» политики не является волшебной палочкой, способной превратить ее в нечто «белое и пушистое». Однако пренебрежение моральными факторами или, хуже того, их игнорирование гораздо опасней, ибо ведет к легитимации аморальности в политике. Мы уже говорили об идейной исчерпанности политического маккиавеллизма. Однако это отнюдь не означает его исчезновения или даже видимого ослабления. Напротив, в некоторых странах, не исключая, увы, и нашу, можно наблюдать обратное – циничное торжество агрессивного и самоуверенного политического имморализма. За примерами аморальной политики, к сожалению, ходить далеко не надо. Но порочная практика отнюдь не свидетельствует о неадекватности нормативных идеалов.

Приведу достаточно грустный пример не из практики, а из области восприятия политического имморализма. Несколько лет назад была переведена и, судя по дополнительным тиражам и довольно роскошному оформлению издания, получила у нас большую популярность книга Р.Грина «48 законов власти».[30] По сути, ее текст – это свод лишенных каких-либо нравственных ограничителей правил и технологий манипулирования людьми для достижения господства над ними в той или иной форме. Видимо, для дополнительной убедительности, а также для «приятности чтения» он расцвечен историческими примерами, анекдотами и цитатами из «великих». На первый взгляд она производит впечатление добротного учебника для циников, лицемеров и мошенников, в том числе, и далеко не в последнюю очередь, для «государевых людей». (Воздержусь от ее цитирования, дабы не создавать ей лишнюю рекламу.) Но, вчитавшись в книгу, понимаешь и другой, более глубокий смысл книги, что это – не апология подлости, а ее разоблачение и предостережение для ее возможных жертв. Однако у меня, увы, сложилось впечатление, что подавляющее большинство наших читателей книги восприняло ее всерьез, как руководство к практическому поведению, и извлекло из нее лишь методы манипулирования, особенно в сферах политики и администрирования.

Однако мне бы очень не хотелось, чтобы у читателя создалось впечатление о неком изначальном и потому непреодолимом имморализме в политической жизни России, якобы отличающем ее от других европейских стран. Во-первых, политическая аморальность, цинизм, причем даже в самых крайних формах, отнюдь не монополия России. История любой страны насыщена примерами кошмарных аморальных поступков политиков. Во-вторых, ценность моральной политики для нас тоже отнюдь не tabula rasa. Ограничусь одним примером. Н.М.Карамзин, описывая в своей «Истории государства Российского» известную деятельность Ивана Калиты по «собиранию Руси под рукой Москвы» и рассказывая в этой связи об одном из любимых приемов того – доносе татарам на князей других русских городов для «наведения» на них татарских войск и уничтожения таким образом чужими руками своих потенциальных конкурентов - единоверцев и соотечественников, в данном конкретном случае – поднявшегося против Орды князя Тверского Александра, т.е., по существу, прямого предшественника Дмитрия Донского, отнюдь не уходит от моральной оценки деяний этого «собирателя русских земель»: «…простим ли ему смерть Александра Тверского, хотя она и могла утвердить власть Великокняжескую? Правила нравственности и добродетели святее всех иных и служат основанием истинной Политики. Суд Истории, единственный для государей – кроме суда Небесного – не извиняет и самого счастливого злодейства: ибо от человека зависит только дело, а следствие от Бога.»[31]. И это не единственная карамзинская оценка политики через призму морали. В томе, посвященном царствованию Ивана III, есть, например, такой пассаж: «Никогда выгода государственная не может оправдать злодеяния; нравственность существует не только для частных людей, но и для Государей: они должны поступать так, чтобы правила их деяний могли быть общими законами.»[32] Последнее утверждение звучит почти как кантовский категорический императив, не правда ли? И характерно, что все это - слова отнюдь не либерала-западника (скажем, Белинского или Чичерина), а человека с твердой репутацией российского государственника! Если бы наши нынешние «государственники» хотя бы частично придерживались этого правила, мы, возможно, жили бы сегодня в другой стране!

3. Моральность в политике и демократия.

Как известно, большую часть своей истории человечество прожило в условиях различных форм не демократического правления. Но последние века ситуация меняется. Если раньше правление, властьбыли уделом «избранников» (в разных смыслах этого слова) и окружавших их «элит», то в историиНового времени очевидна тенденция к демократизации общественной жизни. Ее проявления многочисленны и общеизвестны: это и всеобщее избирательное право, и общественный контроль над властью, и ее децентрализация… Компьютеризация тоже вносит свой, специфический, но весьма важный вклад в этот процесс. Информационное общество – это по определению общество открытое, и распространившаяся последние годы идеология «электронного правительства», тоже ведет к большей демократии, хотя и не столь прямым путем, как кажется некоторым его провозвестникам и пропагандистам.

Предмет нашего анализа и беспокойства – движение в сторону большей морализации политики – находится в том же ряду. Так называемые «простые люди» больше не согласны удовлетворяться ролями периодических, а зачастую – и фиктивных - участников политического процесса. Да и обществу в целом без развитой и подлинной, а не «управляемой», т.е. фальшивой демократии трудно будет справиться с теми серьезными вызовами, которые уже выдвинул и еще выдвинет ХХI век. В этой связи добавим к общеизвестной фразе Черчилля о том, что «демократия – худшая форма правления, если не считать всех остальных», очень четкое по формулировке моральное обоснование необходимости демократии, данное Рейнхольдом Нибуром – наиболее влиятельным протестантским американским богословом ХХ века: «Человеческая способность к справедливости делает демократию возможной, но человеческая склонность к несправедливости делает демократию необходимой».[33]

А чтобы вкратце напомнить основные условия демократии для современной России, используем их перечень, данный недавно депутатом нашей Думы В.Похмелкиным в его выступлении на одном международном семинаре. Он отнес к ним: 1.Преодоление психологии государственного патернализма в массовом сознании; 2.Разграничение власти и собственности; 3.Реальное разделение властей и деконцентрация властных полномочий; 4.Качественно иная правоохранительная и судебная системы; 5.Прозрачность деятельности власти, особенно власти исполнительной.

Несколько слов о последнем из названных пунктов. Вообще стремление к публичности политики – одна из главных причин, по которым возникла и существует демократия. Лишь демократия может быть гарантией – и то не всегда достаточной – хотя бы относительно моральной политики, т.е. политики, руководствующейся критериями добра и зла, честности и бесчестия, совести, справедливости, долга и др. моральными категориями. Правда, история знает некоторые примеры попыток проведения моральной политики автократическими методами (Кай Юлий Цезарь, Людвиг Баварский, Александр I, список можно продолжить) как правило, исходившие от благонамеренных, т.е. желавших народу добра, монархов. Таким образом, все оказывалось в зависимости от личных качеств автократа. Однако чаще всего такие попытки в итоге оказывались мало успешными, а порой – и заканчивались трагически. Ведь, как известно, «власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно». Поэтому над любым, даже самым прекраснодушным правителем необходим эффективный общественный контроль. К тому же при автократической форме правления отсутствуют какие-либо гарантии, что власть от «хорошего» автократа перейдет к тоже «хорошему» наследнику.

4. Роль окружения автократического правителя.

Чтобы, как говорится, «не ходить далеко», обратимся к примеру, пожалуй, лучшего автократа в российской истории – императора Александра II. Он самым искренним образом хотел внести решительные улучшения в социальный статус своих подданных, в сущности, посвятил этому всю свою жизнь и сделал в этом направлении значительно больше всех остальных российских царей. Не будем сейчас говорить о его трагическом конце, о бессмысленной одержимости цареубийц, о политических аспектах его деятельности. Для нашей темы важно другое – в окружении любого автократа, даже с самыми прекрасными намерениями, все равно получают преобладание временщики, посредственности и карьеристы, для которых близость к власти, прежде всего - средство решения личных или групповых проблем. Почему так происходит, отдельный вопрос. Но это – эмпирический факт, подтверждаемый как историей, так и современностью. Не стал исключением и Александр. Для подтверждения этого приведу несколько цитат из воспоминаний людей, находившихся в его близком окружении в течение его царствования и принадлежавших к явному меньшинству подлинно государственных деятелей, а не дельцов.

Из дневника П.А.Валуева, министра внутренних дел в период реформ, затем - члена Государственного совета, а в конце царствования Александра – председателя Комитета министров, человека с широким кругозором и подлинно реформаторскими ориентациями. «В обиходе административных дел государь самодержавен только по имени… но при усложнившемся механизме управления важнейшие государственные вопросы ускользают и должны по необходимости ускользать от непосредственного направления государя.… Наше правление – министерская олигархия.»[34] «У нас вся энергия правительства, к сожалению, расходуется на меры строгости или на разрушение прошлого. Создавать органическое мы не горазды.»[35] «Система грубой силы и всякого рода принудительных мер проповедуется с успехом у трона.»[36] «Припоминая то, что я сегодня видел и слышал, во мне остается впечатление чего-то цинического, совершенно недостойного государственной деятельности. Государь созвал мужей Совета. Он был прав. Он предложил им вопрос на обсуждение. Но что сказали они и как обсуживали они этот вопрос? Не как советники, но как приказчики. Не перед государем и для государя, а перед барином и для барина. К коим струнам человечески-монаршего сердца обращались они? Как всегда, к слабейшим и низшим, а не к благородным и возвышенным. Что проповедовали они? Ограничения, прощения, взыскания, безмолвие и боязнь. Ни в одном слове не выразилось сознание, что они, мужи Совета, чинодержатели и звездоносцы, граждане государства, что они имеют первенство над другими, но и долг предстательства за других… Для них русский мир – фольга, русский люд – декорация, вся Россия только подножие для их призрачного величия.» [37] «Власть рассматривается не как средство, но как цель или право, или имущество.»[38] «Страшно то, что наше правительство не опирается ни на одном нравственном начале и не действует ни одною нравственною силою. Уважение к свободе совести, к личной свободе, к праву собственности нам совершенно чуждо. Мы только проповедуем нравственные темы, которые считаем для себя полезными, но нисколько не стесняемся отступать от них на деле, коль скоро признаем это сколько-нибудь выгодным. Мы забираем храмы, конфискуем, ссылаем десятки тысяч людей, позволяем бранить изменою проявление человеческого чувства, душим, вместо того, чтобы управлять, и, рядом с этим, создаем магистратуру, гласный суд и свободу или полусвободу печати. Мы – смесь Тохтамышей с герцогами Альба, Иеремией Бентамом. Мы должны внушать чувство отвращения к нам всей Европе. И мы толкуем о величии России и о православии!»[39] «Неужели в России все добропорядочные люди вымерли? Неужели остаются только близорукие и короткоумные невежды, которые воображают, что они могут по своему произволению создавать или пересоздавать стихии государства?»[40]

А вот наблюдения С.Ю.Витте, тогда еще (в 1878г.) – начинающего молодого чиновника со свежим взглядом: «Что за скопище подобострастных глупцов представляет Зимний дворец!»[41] «Общественный, умственный, художественный уровень псевдостоличной петербургской жизни, под влиянием разных сил и, прежде всего, зимнедворцовской посредственности, постоянно понижается.»[42] В сущности, то же подтверждает и военный министр Д.И.Милютин: «Такая колоссальная работа /реформа государственного устройства – А.О./ не по плечам теперешним нашим государственным деятелям, которые не в состоянии подняться выше точки зрения полицмейстера или даже городового.»[43]

И это говорится об окружении лучшего российского царя за всю историю, благодаря реформам которого страна имела наилучший в своей истории шанс перейти на персоноцентристский путь развития! Что же тогда говорить об окружении других наших венценосцев и более поздних лидеров. Б.Н.Чичерин, например, описав кадровую политику Александра III, сформулировал четкий вывод: правительство ясно показало, что оно не нуждается в порядочных людях. Последний российский император Николай II, по оценке много лет наблюдавшего его вблизи С.Ю.Витте, “представлял собою человека доброго, далеко неглупого, но неглубокого, слабовольного… не был создан, чтобы быть императором вообще, а неограниченным императором такой империи, как Россия, в особенности. Основные его качества – любезность, когда он этого хотел, хитрость и полная бесхарактерность и слабовольность.»[44] Это проявилось и в его кадровой политике. Становится просто не по себе, когда знакомишься с сопровождавшей большую часть его правления кадровой чехардой, с вереницей представителей тогдашней политической элиты страны – ничтожеств и карьеристов - а также с обстоятельствами, служившими основаниями для назначения и увольнения высших должностных лиц государства. Особенно тягостное впечатление производит «личный кабинет» августейших супругов. Тон в нем задавали императорская родня и невысокого пошиба мистики-шарлатаны тем не менее он играл колоссальную роль в принятии политических решений. Причем год от года значение факторов этого рода, названных Витте «настроением православного язычества» все возрастало. Сам Витте и в меньшей степени П.А.Столыпин составляли два тех самых исключения, которые подтвердили правило обстоятельствами крушения своих политических судеб. На личных качествах ленинских наркомов и сталинских партийных «соколов» я в целях экономии места не буду здесь останавливаться, тем более что специально посвятил этому немало страниц в уже цитировавшейся книге (см. сноску 14).

5. Личные качества и мотивации политиков.

Понятно, что далеко не каждый человек по своим личностным характеристикам пригоден для занятий политикой. Политика – это призвание. А призвание – в значительной мере свойство именно морального сознания. С моральной точки зрения главное качество, которое должно определять «профпригодность» политика – чувство и сознание социальной ответственности за свои действия и слова. Все остальное – производное. Поэтому в часто произносимой якобы аксиоме, согласно которой «цель любого политика и политической партии – стремление к власти», пропадает либо сознательно опускается главное: для чего эта власть нужна тому или иному персонажу, хотя именно здесь проходит водораздел между подлинными политиками и паразитирующими на политике дельцами. Вот как рассуждал на эту тему М.Вебер в работе под знаменательным названием «Политика как призвание и профессия: «Кто занимается политикой, тот стремится к власти: либо к власти как средству, подчиненному другим целям (идеальным или эгоистическим), либо к власти «ради нее самой», чтобы наслаждаться чувством престижа, которое она дает.»[45] И в другом месте он разворачивает ту же мысль в несколько ином аспекте: ««Инстинкт власти», как это обычно называют, действительно относится к нормальным качествам политика. Грех против святого духа его призвания начинается там, где стремление к власти становится неделовым, предметом сугубо личного самоопьянения, вместо того, чтобы служить исключительно «делу». Ибо в конечном счете в сфере политики есть лишь два рода смертных грехов: уход от существа дела и – что часто, но не всегда то же самое – безответственность. Тщеславие, то есть потребность по возможности часто самому появляться на переднем плане, сильнее всего вводит политика в искушение совершить один из этих грехов или оба сразу. Чем больше вынужден демагог считаться с «эффектом», тем больше для него именно поэтому опасность стать фигляром или не принимать всерьез ответственности за последствия своих действий и интересоваться лишь произведенным «впечатлением». Его неделовитость навязывает ему стремление к блестящей видимости власти, а его безответственность ведет к наслаждению властью как таковой, вне содержательной цели. Ибо хотя или, точнее, именно потому, что власть есть необходимое средство, а стремление к власти есть потому одна из движущих сил всякой политики, нет более пагубного искажения политической силы, чем бахвальство выскочки властью и тщеславное самолюбование чувством власти, всякое поклонение власти только как таковой.»[46] К сожалению, все это звучит очень актуально применительно к нашим современным политикам, поскольку для подавляющего большинства из них идеи общественного служения, призвания и политической ответственности, в лучшем случае - лишь элементы политической демагогии, а власть, если смотреть на нее с позиций моральной парадигмы, становится для них гедонистической самоцелью.

Конечно, политик совсем не должен быть альтруистом. Здоровое честолюбие – нормальное качество для политика. Но беда, если оно не слито органически с гражданственными ориентациями, с намерением влиять на общественные процессы в справедливом с его точки зрения направлении, а становится главным, если не единственным подлинным движущим мотивом его деятельности. На практике это приводит к политической беспринципности, к конъюнктурной смене флагов, лозунгов, политических партий. Печальный пример из нашей современной политической жизни – это то, как масса политиков, вроде бы ранее исповедовавших разную идеологию, из очевидно карьеристских соображений переметнулись под знамена единой квазипартии - современной версии бюрократической компартии советского образца.

Отсюда совсем не вытекает, что политик должен быть бескорыстным аскетом. Напротив, это даже может быть опасным, поскольку сдвигает мотивации в сторону фанатизма со всеми его последствиями. Но здесь, думается можно распространить на политика тонкое психологическое замечание С.Хантингтона: «Для профессионала ведущими мотивациями являются преданность своему мастерству /в широком смысле слова – А.О./ и стремление служить обществу. Зарплата не может быть первичной целью профессионала, разумеется, если он – настоящий профессионал.»[47] Так что этические нормы должны действовать вне зависимости от уровня окладов и прочих доходов. Как говорил тот же Вебер, материальное обеспечение политика есть «честный хлеб профессионала». Разумеется, этот «честный хлеб» подразумевает достаточно высокую оплату его квалифицированной и нелегкой работы, но не более того.

Есть еще одно, более практическое, обстоятельство, делающее необходимым специальное внимание к проблемам политической и административной этики. В современном обществе, в отличие от общества традиционного, возросла роль морали рациональной, предполагающей и свободу выбора, и этику индивидуальной социальной ответственности, при которой риск и бремя выбора не делегируются каким-либо формам коллективности и тем более – патерналистскому государству. Фразы типа «за вас думает фюрер» и «я освобождаю вас от химеры под названием совесть», а также их современные (увы, порой слишком современные) вариации находятся в вопиющем противоречии с реалиями жизни и, тем более, с потребностями развития. К тому же, поскольку общество становится все более разнообразным, то соответственно возрастает и роль групповых норм, «происходит движение от универсальных норм к партикулярным, но, вместе с тем, осуществляется и процесс сегментации самого социума, когда внутри него возникают столь необходимые данным сегментам нормативно-ценностные подсистемы»[48].

А завершим параграф связанными с последними суждениями так называемыми «парадоксами Томпсона». Этот американский ученый, рассуждая о существовании определенных различий между правительственной и частной этикой, сформулировал три парадокса.[49] Первый: хотя этика порой кажется менее важной, чем все остальные вопросы, но, поскольку она косвенно влияет на все принимаемые решения, в конечном счете она оказывается самой важной. Второй: моральные добродетели частной жизни (например, такие как застенчивость, нежелание привлекать внимание к собственной персоне) не всегда являются добродетелями в жизни политической. Третий: негативное, с точки зрения общественной морали, впечатление от тех или иных поступков политика, даже если оно на самом деле ошибочно, тем не менее играет отрицательную роль, ибо подрывает доверие к правительству и, в более широком смысле, к демократии в целом. Поэтому политик обязан быть особенно щепетилен в своем публичном поведении. Иначе говоря, соответствие поведения публичных политиков неким достаточно высоким стандартам – цена веры общества в демократию. И пренебрежение этим правилом в нашем обществе стало одной из главных причин произошедшей за последнее десятилетие дискредитации демократических институтов в общественном сознании. Последствия этого мы, увы, наблюдаем.