Причины недостаточного внимания к этическим проблемам (чин как подмена морали).

Относительно нашей страны приходится с сожалением констатировать, что вопросы этики государственной службы, как правило, оставались в России на периферии внимания и даже вызывали скептическое к ним отношение. Все это достаточно ярко отражено как в нашей художественной литературе, так и в документах разных эпох. Правда, бывали и исключения. Например, Екатерина II в манифесте от 15 декабря 1763г. c весьма красноречивым названием «О наполнении судебных мест достойными и честными людьми, о мерах к прекращению лихоимства и взяток…» писала, что «многие наши верноподданные… особливо в отдаленных от резиденции нашей местах, не только не получают в делах своих скорого и справедливого по законам решения, но еще от насилия и лихоимства или, лучше сказать, от самых грабежей во всеконечное разорение и нищенство приходят»[80]. Но отнюдь не забота о морали чиновничества было (и остается) главной заботой властителей. Главным был ЧИН.

Подобный подход берет начало еще в средневековых предтечах номенклатуры - системе «кормлений» и “богоненавистном и враждотворном местничестве” –, отмененном в 1682г. по представлению Комиссии В.В.Голицына. «Табель о рангах», введенная Петром I в 1722г., тоже мало что изменила в этом отношении. В ней идеи общественного служения и этики были подменены идеей чина. ЧИН вытеснил чувства чести, личного достоинства, уважения, а палитра и полутона социальной структуры и межличностных отношений были втиснуты в ячеи наброшенной на всю страну сети – универсальной шкалы ранжиров. Положение в обществе, измеряемое классами чинов, получило значение главной жизненной ценности. Человек без чина считался неполноценным. Причем дело порой доходило до абсурда: так, никогда не служивший князь Голицын, подписывая бумаги, всю жизнь должен был вместо чина (что считалось обязательным) ставить перед своей фамилией слово «недоросль». Даже лошадей на почтовых станциях давали по чинам. [81] По мнению Ю.М.Лотмана, понятие чина приобрело в петербургской импеской культуре почти мистический характер.[82] Пушкин точно выразил эту ситуацию в формуле: «У нас не ум ума почитай, а чин чина почитай». Человек при поступлении на службу становился как бы казенной собственностью и оставался ею до конца жизни.

И добро бы это хотя бы препятствовало коррупции. Отнюдь нет!

Так или иначе, но, по крайней мере, к середине XIX века стало очевидным: ни эффективности управления, ни продвижению достойнейших Табель о рангах не соответствует. Поэтому в начале каждого нового царствования, от Павла и до Николая II, вставал вопрос о его отмене. Однако по причинам, выходящим за пределы нашей темы[83], лишь после революции, в 1906г., был принят закон об отмене сословного принципа и замене его принципом образования. Но сами чины и принцип выслуги сохранились. Временное правительство подготовило проект постановления «Об отмене гражданских чинов, орденов и других знаков отличия», но не успело его подписать. Вопрос был решен лишь при большевиках. Но это уже другая тема, тем более что по печальной иронии одним из первых административных шагов посттоталитарной демократической России стало ее фактическое восстановление, да еще в усложненном виде. Так что мораль в России извечно вытеснялась чиновной иерархией со всеми сопутствующими ей атрибутами.

Впрочем, однажды, в хрущевские времена была предпринята попытка восстановления этических норм. В начале 60г.г. партийным съездом был принят документ с амбициозным названием «Моральный кодекс строителя коммунизма». Наряду со стандартной партийной демагогией он содержал и определенные общезначимые этические нормативы. Однако очевидный вопиющий разрыв между реальной практикой поведения (особенно, номенклатурных слоев) и благозвучными идеалами кодекса, по существу, нивелировал его позитивный смысл, превратив его в цитатник для плакатов и материал для демагогической фразеологии. А поскольку он был связан с утопическо-демагогической хрущевской идеей построения коммунизма к 1980г., то вместе с устранением ее автора из политической жизни и быстро ставшей очевидной химерой его лозунга, согласно которому «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», позабыли и Моральный кодекс. И это, увы, лишний раз сработало в пользу скептико-иронического отношения к этическим регуляторам.

Правда, в советские времена в номенклатурно-аппаратной среде худо-бедно, но все же действовали некоторые моральные запреты, которые с большой натяжкой можно характеризовать как некое подобие неписаного «кодекса административной морали». Разумеется, этот «кодекс» имел мало общего с любым нормальным кодексом чести и нес с собой массу человеческих и организационных издержек. В частности, партийно-номенклатурные правила отбора и продвижения отнюдь не способствовали продвижению лучших кадров, а, напротив, отсекали независимо мыслящих и настроенных на необходимые перемены людей. Но все же нормы этого неписаного кодекса хоть как-то сдерживали разгул бюрократической безнаказанности. На смену же им пришел не новый, более совершенный кодекс, а почти полный моральный вакуум, или, как любят повторять наши усвоившие уголовный жаргон политики и журналисты, «беспредел».

Таково наше нелегкое наследие в области политической и административной этики.