Клод адриан гельвеции (1715 – 1771 гг. )

Из сочинения «Об уме»

Общее заключение из всего мной сказанного то, что добродетель есть не что иное, как желание счастья людям, и что поэтому чест­ность, которую я рассматриваю как осуществленную добродетель, яв­ляется у всех народов и при различных формах правления не чем иным, как привычкой к полезным для своего государства поступкам. [5; С. 247]

<..> Сделать людей добродетельными можно только посредством хороших законов. Все искусство законодателя заключается в том, чтобы заставить людей быть справедливыми друг к другу, опираясь на их любовь к себе самим. А чтобы составить такого рода законы, надо знать сердце человеческое, и прежде всего знать, что люди любяттолько самих себя и равнодушны к другим и не рождены ни добрыми, ни злыми, а готовыми стать теми или другими в зависимости от того, соединяет или разделяет их общий интерес; что чувство предпочте­ния, которое каждый испытывает к самому себе и с которым связано сохранение рода, неизгладимо запечатлено в нем самой природой; что физическая чувствительность вызвала в нас любовь к удовольст­вию и отвращение к страданию; что затем чувства удовольствия и страдания посеяли и взрастили во всех сердцах семена себялюбия, ко­торые, развиваясь, породили страсти, из коих проистекли все наши пороки и добродетели. [5; С. 315]

Если наслаждение есть единственный предмет желаний людей, то, чтобы внушить им любовь к добродетели, достаточно подражать при­роде; удовольствия указывают на ее требования, страдания — на ее за­преты, и человек послушно ей повинуется. Неужели законодатель, вооруженный теми же средствами, не сумеет добиться того же эффек­та? Если бы люди не обладали страстями, не было бы никакой воз­можности сделать их хорошими; но любовь к наслаждению, против которой так восставали люди, обладающие честностью скорее поч­тенной, чем просвещенной, является уздой, посредством которой можно направлять к общему благу страсти отдельных лиц. Отвраще­ние большинства людей к добродетели нe есть следствие порочности их натуры, а следствие несовершенства законодательства. Законы, ес­ли можно так выразиться, побуждают нас к порокам тем, что часто соединяют их с наслаждением; великое искусство законодателя и за­ключается в том, чтобы разъединить их, так чтобы выгода, извлекае­мая злодеем из преступления, была совершенно несоразмерна тому страданию, которое ему за это грозит. Если среди богатых людей, ко­торые в большинстве менее добродетельны, чем бедняки, мы реже встречаем воров и убийц, то потому, что выгода от воровства для бога­того человека никогда не бывает соразмерна риску наказания. Не так дело обстоит с бедняком: так как для него эта несоразмерность гораз­до меньше, то он находится, так сказать, в состоянии равновесия ме­жду пороком и добродетелью. Я совсем не желаю этим сказать, что людьми надо управлять с помощью железного прута. При совершен­ном законодательстве и среди добродетельного народа презрение, де­лающее человека совершенно одиноким у себя на родине и лишающее его всякого утешения, есть достаточная причина, чтобы образовать добродетельные души. Всякий иной способ наказания делает людей робкими, трусливыми и тупыми. Добродетель, порождаемая страхом пытки, мстит за свое происхождение; эта добродетель труслива и не­просвещенна, или, вернее, страх глушит пороки, но не порождает добродетель. Истинная добродетель вытекает из желания заслужить уважение и славу и из страха перед презрением, которое ужаснее смерти. <...>

Из сказанного мной я заключаю, что не от природы, а от различи в государственном устройстве зависит любовь или же равнодушие различных народов к добродетели. <...> [5; С. 414—415]

 

Вопросы и задания:

1. В рамках какого философско-этического направления К.А. Гельвеций обосновывает представление о добродетели людей?

2. В чём, по его мнению, должен состоять механизм формирования добродетели?

3. Согласны ли вы с мнением К.А. Гельвеция, что уровень добродетельности людей в обществе определяется только разумностью его законов?

 

Иммануил Кант (1724 – 1804 гг.)

Из произведения «Основы метафизики нравственности»

<...> Вопрос же о том, как возможен императив нравственности есть, без сомнения, единственный нуждающийся в решении, так как этот императив не гипотетический и, следовательно, объективно представляемая необходимость не может опереться ни на какое пред­положение, как при гипотетических императивах. Не следует только при этом упускать из виду, что на примерах, стало быть эмпирически, нельзя установить, существуют ли вообще такого рода императивы; нужно еще считаться с возможностью, не гипотетические ли в скрытом виде те императивы, которые кажутся категорическими. Напри­мер, говорят: «Ты не должен давать никаких ложных обещаний» - и считают, что необходимость воздержания от таких поступков не есть простой совет для избежания какого-нибудь другого зла, как это было бы в том случае, если бы сказали: «Ты не должен давать ложно­го обещания, чтобы не лишиться доверия, если это откроется»; тако­го рода поступки должны рассматриваться как зло само по себе, и, следовательно, императив запрета категорический. В этом случае ни на каком примере нельзя с уверенностью показать, что воля опреде­ляется здесь без каких-либо посторонних мотивов только законом, хотя бы это так и казалось; ведь всегда возможно, что на волю втайне оказали влияние боязнь стыда, а может быть, и смутный страх перед другими опасностями. Кто может на опыте доказать отсутствие при­чины, когда опыт учит нас только тому, что мы ее не воспринимаем? Но в таком случае так называемый моральный императив, который, как таковой, кажется категорическим и безусловным, на самом деле был бы только прагматическим предписанием, которое обращает наше внимание на нашу выгоду и учит нас просто принимать ее в расчет.

Таким образом, нам придется исследовать возможность категорического императива всецело a priori (до опыта): если бы действительность это­го императива была дана нам в опыте, то возможность была бы нам нужна не для установления [его], а только для объяснения; но в та­ком выгодном положении мы не находимся. Тем не менее, пока ясно следующее: что один лишь категорический императив гласит как практический закон, все же остальные могут, правда, быть названы принципами воли, но их никак нельзя назвать законами; ибо то, что необходимо сделать для достижения той или иной цели, само по себе может рассматриваться, как случайное и мы всякий раз можем не быть связаны с предписаниями, если только откажемся от этой це­ли; безусловное же веление не оставляет воле никакой свободы в от­ношении противоположного [решения], стало быть, лишь оно и со­держит в себе ту необходимость, которой мы требуем от закона.

Во-вторых, у этого категорического императива, или закона нрав­ственности, основание трудности (убедиться в его возможности) так­же очень велико. Он — априорное синтетически-практическое положение1, и так как понимание возможности положений такого рода наталкивается на большие трудности в теоретическом познании, то легко догадаться, что и в практическом их будет не меньше.

Поставив эту задачу, мы сперва попытаемся узнать, не подскажет ли нам, быть может, понятие категорического императива также и его формулу, содержащую в себе положение, которое одно только и способно быть категорическим императивом; ведь решение вопроса о возможности такого абсолютного веления, хотя бы мы и знали, как оно гласит, потребует еще особых и больших усилий, но мы откладываем их до последнего раздела.

Если я мыслю себе гипотетический императив вообще, то я не знаю заранее, что он будет содержать в себе, пока мне не дано условие. Но если я мыслю себе категорический императив, то я тотчас же знаю, то он в себе содержит. В самом деле, так как императив кроме закона содержит в себе только необходимость максимы2 — быть сообразным с этим законом, закон же не содержит в себе никакого условия, кото­рым он был бы ограничен, то не остается ничего, кроме всеобщности закона вообще, с которым должна быть сообразна максима поступка, и, собственно, одну только эту сообразность императив и представля­ет необходимой.

Таким образом, существует только один категорический императив, именно: поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом.

Если же все императивы долга могут быть выведены из этого единственного императива как из их принципа, то мы, хотя и оставляем нерешенным вопрос, не пустое ли понятие то, что называют долгом, можем по крайней мере, показать, что мы хотим им выра­зить. [6; С. 82-83]

Из произведения «Метафизика нравов»

Есть моральные свойства, при отсутствии которых не может быть и никакого долга приобрести их. Таковы моральное чувство, совесть, любовь к ближнему и уважение к самому себе (самоуважение); обла­дать ими человек не обязан, так как они лежат в основе как субъектив­ные условия восприимчивости к понятию долга, а не как объективные условия моральности. Они все эстетические свойства и предшест­вующие, но естественные душевные задатки, на которые оказывает воздействие понятие долга; нельзя считать долгом иметь эти задатки: каждый имеет их, и лишь поэтому ему можно [что-то] ставить в обязанность. — Сознание долга не эмпирического происхождения, оно может следовать за тем или иным сознанием морального закона как воздействие его на душу.

а

Моральное чувство

Моральное чувство есть восприимчивость к удовольствию или не­удовольствию лишь из сознания соответствия или противоречия на­шего поступка с законом долга. Всякое определение произвола идет от представления о возможном поступке через чувство удовольствия или неудовольствия, [вызываемое] заинтересованностью в нем или в его результате к действию; здесь эстетическое состояние (воздейст­вия, оказываемого на внутреннее чувство) есть или патологическое, или моральное чувство. — Первое — это чувство, которое предшеству­ет представлению о законе, последнее — чувство, которое может сле­довать только за ним.

Не может быть долгом обладание моральным чувством или приоб­ретение его, так как всякое сознание обязательности кладет в основу это чувство, чтобы осознать содержащееся в понятии долга принуж­дение; каждый человек (как моральное существо) обладает этим чув­ством первоначально; обязательность может лишь иметь в виду куль­тивирование этого чувства и усиление его даже через удивление по поводу его непостижимого происхождения, что бывает, когда показывают, как это чувство, обособленное от всякого патологического возбуждения и в своей чистоте, больше всего вызывается одним лишь представлением разума.

b

О совести

Точно так же совесть не есть нечто приобретаемое, и не может быть долгом приобретение ее; каждый человек как нравственное су­щество имеет ее в себе изначально. Ставить [наличие] совести в обя­занность означало бы иметь долгом долг. В самом деле, совесть — это практический разум, напоминающий человеку в каждом случае [при­менения] закона о его долге оправдать или осудить. Ее отношение, следовательно, есть не отношение к объекту, а отношение только к субъекту (воздействовать на моральное чувство через его акт), сле­довательно, она неизбежный факт, но не обязанность или долг. По­этому когда говорят: у этого человека нет совести, то этим хотят ска­зать, что он не обращает внимания на суждение ее. Ведь если бы у него действительно не было никакой совести, то он не мог бы ничего вме­нять себе как сообразное с долгом или в чем-то упрекать как в нару­шающем долг, стало быть, он не мог бы даже мыслить для себя долгом иметь совесть.

<...> Бессовестность не отсутствие совести, а склонность не обращать внимания на суждение ее. <...> Поступать но совести даже не может быть долгом, ибо тогда должна была бы существовать вторая совесть, дабы осознавать действие первой.

Долг здесь лишь следующее: культивировать свою совесть, все больше прислушиваться к голосу внутреннего судьи и использовать для этого все средства (стало быть, лишь косвенный долг).

c

О любви кчеловеку

Любовь есть дело ощущения, а не воления, и я могу любить, не потому, что я хочу, и еще в меньшей мере — что я должен ( быть принужденным любить); а следовательно, долг любить — бессмыслица. Благоволение же как действование может быть подчинено закону долга. Однако часто бескорыстное благоволение к человеку также называют (хотя лишь в переносном смысле) любовью; боле того, там, где речь идет не о счастье другого, а о полном и свободном подчинении всех своих целей целям другого (даже сверхчеловеческого) существа, говорят о любви, которая есть для нас в то же время долг. Но всякий долг есть принуждение, если даже оно самопринуждение согласно определенному закону. Но то, что делают по принуждению, делают не из любви.

Делать добро другим людям по мере нашей возможности долг независимо от того, любим мы их или нет, и этот долг ничуть не теряет своего значения, даже если бы мы были вынуждены сделать печальное замечание, что наш род человеческий, увы, не годится к тому, чтобы мы могли признать его достойным особой любви, если мы узнаем его поближе. — Но ненависть к человеку всегда отвратительна, даже если она состоит лишь в полном прекращении общения с людьми (изолирующая мизантропия) без деятельной враждебности. Ведь благоволение всегда остается долгом даже по отношению к человеконенавистнику, которого, конечно, нельзя любить, но которому тем не менее можно делать добро.

Однако ненавидеть в человеке порок не есть ни долг, ни противное долгу, а есть лишь чувство отвращения к пороку, при этом ни воля на чувство, ни, наоборот, чувство на волю не оказывают никакого влияния. Делать добро есть долг. Кто часто делает добро и ему удается осу­ществлять свою благодетельную цель, приходит вконце концов к то­му, что действительно любит того, кому он сделал добро. Поэтому когда говорят: полюби своего ближнего как самого себя, то это не зна­чит, что ты должен непосредственно (сначала) любить и посредством этой любви (потом) сделать ему добро, а наоборот — делай своим ближним добро, и это благодеяние пробудит в тебе человеколюбие (как навык склонности к благодеянию вообще)!

Только любовь удовольствия (amor complacentiae) была бы, следова­тельно, прямой любовью. Но иметь своим долгом такую любовь (как удовольствие, непосредственно связанное с представлением о сущест­вовании предмета), т.е. быть принужденным испытывать удовольствие от чего-то, есть противоречие.

d

Об уважении

Уважение также есть нечто чисто субъективное; оно чувство особого рода, а не суждение о каком-то предмете, создать который, или содействовать которому было бы долгом. Ведь уважение, рассматри­ваемое как долг, могло бы быть представлено только благодаря ува­жению, которое мы к нему испытываем. Иметь своим долгом уваже­ние обозначало бы иметь своим долгом долг. Поэтому когда говорят: самоуважение — долг человека, то это неправильно; следует, наобо­рот, сказать, что закон в нем неизбежно заставляет его иметь уважение к своему собственному существу, и это чувство (особого рода) есть основание того или иного долга, т.е. тех или иных поступков, совмес­тимых с долгом перед самим собой. Нельзя, однако, сказать: у него есть долг уважать себя; ведь он должен иметь уважение к закону в себе самом, чтобы вообще мог мыслить себе долг. [6; с. 430-433]

Если не главный, то во всяком случае первый долг человека перед самим собой, если рассматривать человека с точки зрения его живот­ности, — это самосохранение в его животной природе.

Противоположность самосохранения — произвольное или пред­намеренное разрушение своей животной природы, которое можно мыслить как полное или как частичное. — Полное разрушение— это лишение себя жизни. Частичное разрушение можно, в свою очередь, делить на материальное, когда лишают себя какой-то неотъемлемой части тела как органа — искалечение или увечье, и на формальное, ко­гда лишают себя (навсегда или на время) способности физического (и тем самым косвенно также морального) применения своих сил — самопоражение. <...>

Произвольное лишение себя жизни только тогда можно назвать са моубийством, когда может быть доказано, что оно вообще преступле­ние, совершенное по отношению к нашему собственному лицу, или по отношению к другим лицам (например, когда кончает с собой бе­ременная женщина). [6; С. 446-447]

 

Вопросы и задания:

1. В чем состоит императив нравственности? На основе чего И. Кант разделяет гипотетический и категорический императивы нравственности?

2. Какой социальный результат обеспечивает соблюдение людьми категорического императива?

3. В чем состоит сущность морального чувства? Почему, по мнению И. Канта, оно является основание морального долга?

4. Какое значение имеет совесть человека в осуществлении им своего долга?

5. В чем состоим любовь? Способно ли следование долгу пробудить в душе человека любовь?

6. Что является источником уважения человека к самому себе? Как самоуважение связано с понятием долга?

7. В чем состоит долг человека по отношению к самому себе?