Основные идеи Нагорной проповеди Иисуса,

изложенные в Евангелии от Матфея:

Как быть счастливым (5: 3 – 12).

Как сохранить самоуважение к себе (5:14 – 16, 37; 6:2 – 4).

Как улучшить отношения с другими людьми (5: 22 – 26, 38 – 48).

Как уменьшить трудности в браке (5: 27 – 32).

Как справляться с заботами (6: 25 – 34).

Как распознать религиозный обман (6: 5 – 8, 16 – 18).

Как найти смысл жизни (6: 9 – 13, 19 – 24, 33).

_________________

Библия. Книги Священного писания Ветхого и Нового Завета. М.: Изд-во Московской патриархии, 1990. Фрагменты: Ветхий Завет. – С. 72-74; Новый Завет. – С. 1041-1019.

 

ПРИЛОЖЕНИЕ К РАЗДЕЛАМ 3.7 – 3.8

НОВОЕ ВРЕМЯ

Мишель Монтень (1533 – 1592 гг.)

Из сочинения «Опыты». Книга первая

Глава III Наши чувства устремляются за пределы нашего «Я»

Те, которые вменяют людям в вину их всегдашнее влечение к будущему и учат хвататься за блага, даруемые нам настоящим, и ни о чем больше не помышлять, - ибо будущее еще менее в нашей вла­сти, чем даже прошлое, — затрагивают одно из наиболее распростра­ненных человеческих заблуждений, если только можно назвать за­блуждением то, к чему толкает нас, дабы мы продолжали творить ее дело, сама природа; озабоченная в большей мере тем, чтобы мы бы­ли деятельны, чем чтобы владели истиной, она внушает нам среди многих других и эту обманчивую мечту. Мы никогда не бываем у себя дома, мы всегда пребываем где-то вовне. Опасения, желания, на­дежды влекут к будущему; они лишают нас способности воспринимать и понимать то, что есть, поглощая нас тем, что будет хотя бы даже тогда, когда нас самих больше не будет. Calamitosus est animus, future anxius1.

Вот великая заповедь, которую часто приводит Платон: «Делай свое дело и познай самого себя». Каждая из обеих половин этой запо­веди включает в себя и вторую половину ее и, таким образом, охваты­вает весь круг наших обязанностей. Всякий, кому предстоит делать дело, увидит, что прежде всего он должен познать, что он такое и на что он способен. Кто достаточно знает себя, тот не посчитает чужого дела своим, тот больше всего любит себя и печется о своем благе, тот отказывается от бесполезных занятий, бесплодных мыслей и неразрешимых задач. [1; С. 17].

Глава XIV

О том, что наше восприятие блага и зла в значительной мере зависит от представления, которое мы имеем о них

Людей, как гласит одно древнегреческое изречение, мучают не са­мые вещи, а представления, которые они создали себе о них. И если бы кто-нибудь мог установить, что это справедливо всегда и везде, он сделал бы чрезвычайно много для облегчения нашей жалкой человеческой участи. Ведь если страдания и впрямь порождаются в нас нашим рассудком, то, казалось бы, в нашей власти либо вовсе пренебречь ими, либо обратить их во благо. Если вещи отдают себя в наше распоряжение, то почему бы не подчинить их себе до конца, и не приспособить к нашей собственной выгоде? И если то, что мы называем злом и мучением, не есть само по себе ни зло, ни мучение, и только наше воображение наделяет его подобными качествами, то не кто иной, как мы сами, можем изменить их на другие. Располагая свободой выбора, не испытывая никакого давления со стороны, мы, тем не менее, проявляем необычайное безумие, отдавая предпочтение самой тягостной для нас доле и наделяя болезни, нищету и позор горьким и отвратительным привкусом, тогда как могли бы сделать этот прив­кус приятным; ведь судьба поставляет нам только сырой материли и нам самим представляется придать ему форму. Итак, давайте по­смотрим, можно ли доказать, что то, что мы зовем злом не является само по себе таковым, или, по крайней мере, чем бы оно ни явля­лось, — что от нас самих зависит придать ему другой привкус и другой облик, ибо всё, в конце концов, сводится к этому.

Если бы подлинная сущность того, перед чем мы трепещем, рас­полагала сама по себе способностью внедряться в наше сознание, то она внедрялась бы в сознание всех равным и тождественным образом, ибо все люди — одной породы и все они снабжены в большей или меньшей степени одинаковыми способностями и средствами позна­ния и суждения. Однако различие в представлениях об одних и тех же вещах, которое наблюдается между нами, доказывает с очевидно­стью, что эти представления складываются у нас не иначе, как в соот­ветствии с нашими склонностями; кто-нибудь, быть может, и воспринимает их по счастливой случайности в согласии с их подлинной сущностью, но тысяча прочих видит в них совершенно иную, непохо­жую сущность.

Мы смотрим на смерть, нищету и страдание, как на наших злейших врагов. Но кто же не знает, что та самая смерть, которую одни зовут ужаснейшею из всех ужасных вещей, для других — единственное прибежище от тревог здешней жизни, высшее благо, источник нашей свободы, полное и окончательное освобождение от всех бедствий? И в то время как одни в страхе и трепете ожидают ее приближения, другие видят в ней больше радости, нежели в жизни. [1; С. 48].

Глава XXX

Об умеренности

<...> Но, говоря по совести, до чего же несчастное животное — человек! Самой природой он устроен так, что ему доступно лишь одно только полное и цельное наслаждение, и однако же он сам старается урезать его своими нелепыми умствованиями. Видно, он еще недос­таточно жалок, если не усугубляет сознательно и умышленно своей горькой доли:

Fortunae miseras auximus arte vias1.

Мудрость человеческая поступает весьма глупо, пытаясь ограни­чить количество и сладость предоставленных нам удовольствий, - совсем так же, как и тогда, когда она усердно и благосклонно пускает в ход свои ухищрения, дабы пригладить и приукрасить страдания и уменьшить нашу чувствительность к ним. Если бы я был главой ка­кой-нибудь секты, я избрал бы другой, более естественный путь, ко­торый и впрямь является и более удобным и более праведным, и я, быть может, сумел бы увлечь людей на него.

Между тем наши врачеватели, и телесные и духовные, словно сговорившись между собой, не находят ни другого пути к исцелению, ни других лекарств против болезней души и тела, кроме мучений, боли и наказаний. Бдения, посты, власяница, изгнание в отдаленные и пус­тынные местности, заключение навеки в темницу, бичевание и прочие муки были введены именно ради этого и притом с непременным усло­вием, чтобы они были самыми что ни на есть настоящими муками, и мы со всей остротой ощущали бы их горечь, и чтобы не получалось так, как произошло с неким Галлионом, который, будучи отправлен в изгнание на остров Лесбос, как сообщили оттуда в Рим, жил там в свое удовольствие, и, таким образом, то, что предназначалось ему в наказание, превратилось для него в благоденствие; тогда сенат, изменив ранее принятое решение, возвратил его обратно к жене и приказал ему не отлучаться из дома, дабы он и в самом деле почувствовал, что на­казан. Ибо, кому пост придает здоровья и бодрости, кому рыба нравит­ся больше, для того пост уже не будет исцеляющим душу средством; и точно так же, при врачевании тела, лекарства не оказывают полезно­го действия на того, кто принимает их с охотою и удовольствием. Горечь и отвращение, которое они вызывают, являются обстоятельства­ми, содействующими их целительным свойствам. Человек, который мог бы употреблять ревень как обычную пишу, не испытывал бы ника­кой пользы от его применения: надо, чтобы ревень бередил желудок, — только тогда он может оказать полезное действие. Отсюда вытекает об­щее правило, что все исцеляется своей противоположностью, ибо толь­ко боль врачует боль. [1; С. 186].

Книга вторая

Глава XI

О жестокости

Мне кажется, что добродетель есть нечто иное и более благородное, чем проявляющаяся в нас склонность к добру. Люди по природе своей добропорядочные и с хорошими задатками идут тем же путем и поступают так же, как и люди добродетельные. Но добродетель есть нечто большее и более действенное, чем способность тихо и мирно, в силу счастливого нрава, подчиняться велениям разума. Тот, кто по природной кротости и обходительности простил бы нанесенные ему обиды, поступил бы прекрасно и заслуживал бы похвалы; но тот, кто, задетый обидой за живое и разъяренный, сумел бы вооружиться разу­мом и после долгой борьбы одолеть неистовую жажду мести и выйти победителем, совершил бы несомненно нечто большее. Первый по­ступил бы хорошо, второй же — добродетельно; первый поступок можно назвать добрым, второй — добродетельным, ибо мне кажется, что понятие добродетели предполагает трудность и борьбу, и что доб­родетель не может существовать без противодействия. Ведь не слу­чайно мы называем Бога добродетельным, ибо все его действия не­принужденны и совершаются без всяких усилий. [1; С. 367].

Но как бы то ни было, все же существует долг гуманности и извест­ное обязательство щадить не только животных, наделенных жизнью и способностью чувствовать, но даже деревья и растения. Мы обяза­ны быть справедливыми по отношению к другим людям и проявлять милосердие и доброжелательность ко всем другим созданиям, дос­тойным этого. Между нами и ими существует какая-то связь, какие-то взаимные обязательства. Мне не стыдно признаться в такой моей ребяческой слабости: я не всилах отказать моей собаке в прогулке, которую она мне некстати предлагает или которой она от меня требу­ет. У турок существуют больницы и учреждения но оказанию помощи животным. Римляне заботились в общественном порядке о пище для гусей, бдительность которых спасла Капитолий; афиняне приняли решение, чтобы мулы, работавшие на постройке храма под названием Гекатомпедон, были выпущены на волю и могли свободно пастись повсюду. [1; С. 379].

Вопросы и задания:

1. Какое значение, по мнению М. Монтеня, имеет в жизни человека исполнение основной заповеди Платона «Делай свое дело и познай самого себя»?

2. Можно ли согласиться с мнением М. Монтеня о том, что наше восприятие блага и зла в значительной мере зависит от представления, которое мы имеет о них?

3. Что, по мнению М. Монтеня, является определяющим условием для исцеления человека?

4. Почему М. Монтень называет Бога добродетельным?

5. В чем М. Монтень видит проявление добродетельности людей?