Этика гуманистическая и этика авторитарная

Если мы, в противоположность этическому релятивизму, не отказываемся от поиска объективно значимых норм поведения, то какие критерии этих норм мы можем найти? Тип критериев зависит от этической системы, нормы которой мы изучаем. Так, критерии авторитарной этики в корне противоположны критери­ям гуманистической этики.

В авторитарной этике власть определяет, что хорошо для человека, и устанавливает законы и нормы его поведения. В гума­нистической этике человек сам является и законодателем и исполнителем норм, их формальным источником или регулятивной силой, и их содержанием.

Употребление термина «авторитарный» вызывает необходи­мость уточнить смысл понятия авторитета. С этим понятием связано много недоразумений из-за того, что мы часто альтер­нативно противопоставляем диктаторский, или иррациональный авторитет отсутствию всякого авторитета. Такая альтернатива ошибочна. Действительная проблема заключается в том, с ка­кого рода авторитетом мы могли бы иметь дело. Говоря об авторитете, какой из двух мы имеем в виду: рациональный или иррациональный? Источник рационального авторитета — ком­петентность. Человек, авторитет которого основан на уважении, всегда действует компетентно в выполнении обязанностей, воз­ложенных на него людьми. И ему не надо ни запугивать людей, ни вызывать их признательность с помощью каких-то неординар­ных качеств; постольку, поскольку он оказывает им компетент­ное содействие, его авторитет базируется на рациональной почве, а не на эксплуатации и не требует иррационального благогове­ния. Рациональный авторитет не только допускает, но требует оценки и критики со стороны подчиняющихся ему; он всегда временен, его приемлемость зависит от его действенности. Ис­точник же иррационального авторитета — власть над людьми. Эта власть может быть физической или духовной, абсолютной или относительной, обусловленной тревогой и беспомощностью подчиняющегося ей человека. Сила и страх – вот те подпорки, на которых строится иррациональный авторитет. Критика авто­ритета в данном случае не только недопустима, но попросту запрещена. Рациональный авторитет основан на равенстве лица, облеченного властью, и подчиненных, которые отличаются меж­ду собой только степенью знаний или мастерства в определенной области. Иррациональный авторитет по самой своей природе основан на неравенстве, включающем и неравенство ценностей. Термин «иррациональная этика» применяется в случае ирраци­онального авторитета, следуя современному употреблению тер­мина «авторитарный» в качестве синонима тоталитарной и антидемократической системы. Читатель скоро увидит, что гумани­стическая этика несовместима с иррациональным авторитетом.

Авторитарную этику можно отличить от гуманистической по двум критериям: один из них — формальный, другой — содер­жательный. Рассматриваемая формально, авторитарная этика не признает за человеком способности познать добро и зло, нормы, заданные авторитетом, всегда превалируют над индивидуальными. Такая система основана не на знании и разумела, а на осознании субъектом своей слабости и зависимости от авторитета и благоговении перед ним; подчинение авторитету происходит в результате применения последним неограниченной власти; его решения не могут и не должны подвергаться сомнению. Рассматриваемая же содержательно, авторитарная этика отвечает на вопрос о смысле добра и зла с точки зрения интересов власти, а не интересов индивидов; она по существу эксплуативна, несмотря даже на то, что индивиды могут извлекать из неё значительные для себя выгоды, как в плане психического, так и материальные благополучия.

И формальный и содержательный аспекты авторитарной эти­ки хорошо видны в генезисе этических суждений у ребенка и в не рефлексированных ценностных суждениях у взрослых. Основания нашей способности отличать добро и зло закладываются в детст­ве: сначала по поводу физиологических функций, а затем и от­носительно более сложных вопросов поведения. Прежде чем ребенок научится разумному различению добра и зла, у него вырабатывается чувство хорошего и плохого. Его ценностные суждения формируются в результате дружественных или недру­жественных ответов на его поведение людей, играющих первосте­пенную роль в его жизни. При понимании полной зависимости ребенка от заботы и любви взрослого не вызывает удивления тот факт, что выражение одобрения или неодобрения на лице матери является достаточным, чтобы «научить» ребенка отличать хорошее от дурного. В школе и в обществе действуют подобные же факторы. «Хорошо» то, за что хвалят; «плохо» то, за что сердят­ся или наказывают либо официальные власти, либо большинство друзей. В самом деле, страх перед неодобрением и желание поощрения являются самой мощной, или даже единственной мо­тивацией для морального суждения. Это сильное эмоциональное давление не дает возможности ребенку, а затем и взрослому критически усомниться: благо ли на самом деле то, что провозг­лашается как добро, для него самого или для авторитета. Воз­можные в данном случае альтернативы станут очевидными, если мы рассмотрим оценочные суждения, относящиеся к разным вещам. Если я говорю, что этот автомобиль «лучше» того, то самоочевидно, что «лучший» автомобиль значит лучше служа­щий мне, чем другой; здесь хорошее и плохое подразумевает полезность для меня той или иной вещи. Если хозяин считает свою собаку «хорошей», то он имеет в виду те качества собаки, которые удовлетворяют его. Скажем, она может быть хорошей сторожевой, охотничьей или ласковой собакой. Вещь называется хорошей, если она хороша для человека, который пользуется ею. Тот же самый критерий применим и к человеку. Хозяин считает работника хорошим, если он полезен ему. Учитель называет ученика хорошим, если он не мешает на уроках, послушен, почи­тает его. Так же и ребенка называют хорошим, если он послушен. Но ребенок может быть и шалунишкой, и обманщиком, однако если он угождает своим родителям, подчиняясь их воле, то он «хороший», тогда как «плохой» — это тот, кто своеволен, имеет собственные интересы, неугодные родителям.

Очевидно, что формальный и содержательный аспекты авто­ритарной этики неразделимы. Если бы власть не желала эксплу­атировать подчиненных, не было бы необходимости управлять на основе страха и эмоционального подавления; она могла бы поощрять рациональность суждений и критицизм — но в таком случае рисковала бы обнаружить себя некомпетентной. Именно потому, что интересы власти поставлены на карту, она предписы­вает послушание как главную добродетель, и непослушание как главный грех. Самым непростительным грехом с точки зрения авторитарной этики является бунт, подвергающий сомнению право авторитета, устанавливать нормы и его главную догму, что эти нормы создаются именно в интересах народа. Но даже если человек согрешил, он может вернуть себе доброе имя ценой признания вины и принятия наказания, как свидетельство призна­ния превосходства и власти авторитета над собой.

Ветхий завет, рассказывая о начале человеческой истории, приводит пример авторитарной этики. Грех Адама и Евы нельзя объяснить, исходя из одних только их действий. То, что они вкусили от древа познания добра и зла, не было злом само по себе. В сущности, и иудейская, и христианская религии согласны в том, что способность различать добро и зло — это основопола­гающая добродетель. Грехом было непослушание, вызов авто­ритету Бога, который испугался, что человек, «став одним из Нас, познав суть добра и зла», сможет «вкусить также и от древа жизни и жить вечно».

В гуманистической этике, так же как и в авторитарной, можно выделить формальный и содержательный критерии. Формаль­ный базируется на принципе, что сам человек, а не отчужденная от него власть может определять критерий добродетели и поро­ка. Содержательный основан на принципе, что «добро» есть то, что является благом для человека, а «зло» — то, что вредит ему. Единственный критерий этической ценности — этоблагополучие,благоденствие человека.

Различие между гуманистической и авторитарной этикой ил­люстрируется при подходе к трактовке слова «добродетель». Аристотель использовал термин «добродетель» для обозначения некоего «наивысшего» качества — качества деятельности, посред­ством которой реализуются способности, свойственные челове­ку. Парацельс1, например, употреблял понятие «добродетель» как синоним индивидуальных характеристик вещи, а именно ее особенности. Камень или цветок обладают каждый своей добродетелью, своей комбинацией присущих им качеств. Аналогич­но и добродетель человека – это определенное множество ка­честв, характеризующих человека как вид, добродетель же каж­дого отдельного человека это его уникальная индивидуаль­ность. Он «добродетелен», если реализовал свою «добродетель». В противоположном смысле понятие «добродетель» употребля­ется в авторитарной этике. Там добродетель означает самоот­речение и послушание, подавление индивидуальности, а не ее полную реализацию.

Гуманистическая этика антропоцентрична. Разумеется, не в том смысле, что человек – центр вселенной, а в том, что его ценностные, равно как и всякие другие, суждения и даже его восприятия коренятся в особенностях его существования и значи­мы только в их свете. Поистине человек – «мера всех вещей»2.

Гуманистический принцип заключается в том, что нет ничего более высокого и более достойного, чем человеческая жизнь. На это обычно возражали, говоря, что сущность морального поведения в том и состоит, чтобы соотноситься с тем, что трансцендентно человеку, а отсюда, что система, которая признает исключительно человека и его интересы, не может быть по-настоящему нравственной, так как человек в этой системе стал бы просто изолированной и эгоистической лич­ностью.

Этот аргумент, обычно приводящийся для того, чтобы опро­вергнуть человеческую способность – и право – постулировать и оценивать нормы, действенные для его жизни, базируется на ошибке, ибо принцип «добро есть то, что хорошо для человека» вовсе не полагает суть природы человека в том, что эгоизм и изолированность для него благо. Этот принцип не означает, что человеческие цели могут быть осуществлены в государстве, изолированном от всего мира. Напротив, сторонники гуманистической этики были убеждены, что одной из характерных особенностей человека является то, что он может реализовать себя и найти свое счастье только в связи с другими людьми, в солида­рности с ними. При этом любовь к ближнему не трансцендент­ный по отношению к человеку феномен, а его врожденное качество, которое он способен излучать. Любовь не есть некая высшая сила, нисходящая на человека, или налагаемая на него обязан­ность; она его собственная сила, связывающая его с миром, который тем самым становится подлинно его миром.