Глава 1. Предмет профессиональной правозащиты: логика справедливости против абсурда скриведливости

Антропология и право

Каждый сведущий в узкой области познания человек укажет на особенность человека, которая непременно, безусловно, исключительно отличает человека от животных. Например, древний софист: двуногое беспёрое. А современный биолог обратит внимание на развитие человеческой челюсти, которая только и позволяет членораздельно произносить бесконечное количество разнообразных звуков. И уже, надо догадаться, из челюсти все беды и радости человека.

Всякий человек, не будучи специалистом ни в какой области познания, чувствует своё коренное отличие от животных: твари Божьи живут по-Божески, а человек, созданный по образу и подобию Божьему, не по-Божески. Избиение народа в войнах или через человеческий суд, разве это по-Божески? Не убий, а он убивает. Выходит, что отличие человека от животных не в двуногости, беспёрости или устройстве челюсти. Тем более не установить доподлинно, то ли причина человеческой двуногости или беспёрости лежит в том самом “коренном” отличии человека от животного, то ли двуногость и беспёрость стали причиной “коренного” отличия. Эволюционные теории не дают на это ответ. Будем надеяться, что и не дадут.

Но вот профессор Борис Федорович Поршнев в своём исследовании “О начале человеческой истории (Проблемы палеопсихологии)” в самом начале семидесятых годов прошлого столетия указал на отличительные признаки человека, которые не распространены на животных и которые стоят, по его выражению, словно где-то в стороне от столбовой дороги развития как гуманитарных наук, так и естествознания.

Профессор Б.Ф. Поршнев обосновал два таких признака.

Во-первых, люди – единственный вид, внутри которого систематически практикуется взаимное умерщвление. При этом условия такого умерщвления всё более ограничиваются. История выступает не как отмена внутривидового умерщвления, но как прогрессирующее его оттеснение внутри и вовне общества на краевые ситуации некоего ultima ratio. Путь назад, просто к отмене убийства между существами, биологически однородными, был невозможен, оставался путь вперёд – путь цивилизации.

Во-вторых, люди – единственный вид, способный к абсурду, а логика и синтаксис, практическое и теоретическое мышление – его “дезабсурдизация”.

Биологически животное всегда право. У животных не бывает ошибочных действий, они всегда целесообразны. Организм животного ведёт себя в любой искусственной ситуации с физиологической точки зрения совершенно правильно, либо даёт картину нервного срыва (неадекватные рефлексы), сконструировать же абсурд его нервная система неспособна. Животные не отождествляют двух явлений, они их либо различают, либо, когда не различают, смешивают между собой, то есть в последнем случае это не два раздражителя, не “такие же”, а один – “тот же”.

Суть второго признака в следующем. В буквальном смысле абсурд (лат. absurdum) – это бессмыслица, нелепость, невнятность, то есть неразборчивость, непонятность. Абсурд заключается в заблуждениях эмоций и ума человека, в пробах и ошибках, в сомнениях и метаниях, в блуждании человеческой мысли, в создании устойчивых нелепостей, типа “то же, но не то же”. Состояние абсурда проявляется тогда, когда между двумя предметами или представлениями одновременно налицо очевидное различие или независимое бытие и сходство или слияние, то есть происходит отождествление взаимоисключающих явлений. Абсурд проявляется в связи между словами и вещами, словами и событиями. Слово и обозначаемое им явление есть тождество противоположностей (знак явления и явление).

Человеку даны слова. Смысл слов в вещах. Но могут быть такие комбинации смыслов, которые вообще невозможны и нереализуемы в мире вещей. У людей допустимо не смысл слов приводить в соответствие с вещами, а преобразовывать вещи, чтобы они соответствовали самим себе (смыслу). Такая двоичность есть абсурд.

Человек существо внушаемое и внушающее. Человеку возможно навязать многообразные и в пределе даже любые действия. Человек то пытается противиться чужому воздействию, то поддаётся влиянию других людей. Но и первый воздействует на других. С другой стороны, незачем внушать человеку то действие или представление, которое порождают его собственные ощущения и импульсы. Следовательно, чужое внушение противоречит, исключает собственное ощущение, представление человека.

Таково состояние абсурда – психическое отождествление двух элементов, которые одновременно абсолютно исключают друг друга. Всё развитие человеческого сознания в ходе истории есть постепенное одоление первоначальной абсурдности, её сдвиг на немногие краевые позиции. Таков вывод профессора Бориса Федоровича Поршнева (см.: О начале человеческой истории. М., 2006. С. 474-475, 597, 604-627).

Перед человеком непременно встает вопрос “быть или не быть?”. Это вопрос человека. И этот вопрос содержит неразрешимое противоречие жизни. Любой ответ, любое действие влечёт утрату. Он содержит одновременное эмоциональное противоречие: “надо делать так” и “не надо делать так”. На мыслительном уровне человеческого сознания это нелепость, бессмыслица: “хочу” и “не хочу”, “надо” и “не надо”, “можно” и “нельзя”. Перед человеком встает проблема выбора, возникает тяжелейшее эмоциональное напряжение. И люди в своей массе проблему выбора так или иначе решают. В противном случае они бы не выжили.

С одной стороны, невообразимое количество судебных споров – подтверждение человеческих нелепостей. С другой, судебные тяжбы есть способ преодоления человеческого абсурда. Но тогда, если руководствоваться правилами формальной логики, судебный процесс есть реакция на абсурд, производное абсурда и сам является абсурдом. Судебный процесс есть абсурд, который пытается преодолеть себя через логику.

Примечание. А не есть ли формальная логика, раз это творение человеческого ума, сама абсурд? Тогда круг замыкается, и получается, что абсурд нельзя преодолеть с помощью формальной логики. Вырывается ли кто-нибудь из круга абсурда? Наверное, те, кто совершил духовный подвиг, герои, Святые.

Человек создан по образу и подобию Божьему. Бог дал человеку свободу воли. Чем и предначертал его вечную борьбу со страстями, пороками, искушениями, то есть с абсурдом. И в этой борьбе без воли, то есть без жажды преодолеть абсурд, войти в царство свободы, обречь свободу, не обойтись.

Всё разумное действительно, всё действительное разумно. Если абсурд действителен, значит, он разумен? Абсурд действителен ровно настолько, насколько действительна свобода воли. Дана свобода выбора между абсурдным поведением и разумным поведением в самой разумности. Если устранить свободу воли, то исчезнет абсурд. С исчезновением абсурда человек входит в мир животного, правильного, существования. Тогда Богу не нужен человек?

Мы указали только на то, чем по духовному, интеллектуальному существу отличается человек от других живых существ. Чем сознание человека отлично от сознания животных? Оно отлично абсурдом. Это исключительно человеческое качество. Абсурдом поведения отличается человек от животных. И человек пытается преодолеть свой абсурд формальной логикой. Животным формальная логика не нужна, потому что в их сознании отсутствует абсурд. Поведение животных не бывает абсурдно, оно всегда правильно, необходимо свободно. У животных нет произвола.

Феномен абсурда есть источник, база произвола человека. Правильный поступок может быть единственным, произвольных – бесконечное множество; правильное решение как справедливое тоже может быть единственным, а несправедливых решений множество. Ограничить произвол также пытаются с помощью логики. Человек, ожидая одобрения за свои поступки или опасаясь быть наказанным за своё поведение, сверяет свои поступки с правилами логики, которыми, по его мнению, должны руководствоваться другие люди при оценке поведения человека. Очень часто для ожидаемой оценки поведения нужно предварительное внушение другому человеку, то есть навязать своё представление о должном поведении. Убедить – значит изменить представление о предмете, в том числе направить волю человека в определённое русло.

Стараясь уменьшать размах произвола людей, наделенных полномочиями принимать важные для жизненных интересов других решения, общество создаёт правила выработки и принятия решений, устанавливает правила (процедуры) внушения. Но поскольку сама природа абсурда из человека никуда не исчезает, то правильное решение зависит от степени обладания человеком знаниями логики и способности суждения, способности разрешения коллизий абсурда. При этом никакие выдающиеся логические способности не отменяют свободы воли, то есть возможность произвола, предел которого зависит от таких абсурдных с точки зрения логики категорий (смыслов), как добрая и злая воля, совесть, нравственность. Опять же, кто будет оценивать правильность поступка человека? То есть по сути надо определить, как человек преодолел момент абсурда. Иначе говоря, надо исследовать абсурд, проанализировать его, проследить сам абсурд и логику его преодоления. И это будет делать другой человек, обременённый противоречиями своего собственного абсурда. А каковы у него способности суждения?

О способности суждения

Как-то несколько адвокатов, принимавших участие в одном судебном процессе, столкнулись с необходимостью проанализировать две статьи из закона. Вывод из этого анализа влиял на выбор тактики защиты. Каково же было удивление этих адвокатов, когда результат суждения ни у кого не совпал. Тогда они обратились к другим коллегам. И у тех выводы были разные. Ни один не смог убедить других в своей правоте. Выход из создавшейся ситуации нашли самый неправильный – назначили “диктатора”, который и принял решение о тактике защиты.

Ни у кого не вызывает удивление, что все люди обладают разной физической силой. Нет универсального спортсмена. Каждый предрасположен к какому-то одному виду спорта, в котором он может добиться наибольших результатов. И естественно, что для спортивных состязаний стремятся подобрать спортсмена, который может показать лучший результат. Для отбора лучшего существует масса предварительных испытаний. Действительно, следя за спортивными состязаниями мирового уровня, трудно не согласиться с тем, что соревнующиеся обладают почти одинаковыми физическими, техническими, тактическими и другими навыками. Эта одинаковость, единство индивидуальных способностей у спортсменов предопределены условиями и целью состязаний – стремлением показать наивысший результат (сейчас отвлечемся от спортивного судейства в пользу “нужных” чемпионов). Соответственно, предварительный отбор на способность участвовать в состязаниях волей-неволей выделяет спортсменов, обладающих тождественными спортивными способностями.

Казалось бы, и в других областях человеческой деятельности для достижений лучших результатов также должно отбирать для выполнения одинаковых задач (функций) людей, обладающих тождественными способностями. Если так происходит в спорте, то почему иначе должно быть в других областях, ведь вся совокупность видов спорта, весь спорт в целом есть модель всей человеческой деятельности, как игра есть модель жизненной ситуации.

Но почему тогда одни и те же материалы судебного дела оценивают по-разному прокуроры и судьи, о чём свидетельствуют публикации судебной практики. Все юристы изучают одни и те же правила, то есть юридические законы, но выводы у них часто бывают противоположные. Не исключение и судьи Конституционного суда, среди которых допускаются, например, особые мнения. И такую разнородность нельзя объяснить ни “политическим” заказом, ни личной “заинтересованностью” прокурора или судьи – хотя бы по причине грандиозного количества судебных дел, в которых растворяется вся личная заинтересованность, предвзятость и разная там “политика”. Тогда отчего такая, порой бросающаяся в глаза вопиющая нелогичность, несуразность в выводах юристов из одних и тех же посылок? Почему из правильных посылок делаются неправильные выводы? Может быть, не все юристы, которым поручено делать выводы, то есть оценивать материалы (данные, аргументы) дела, и принимать решения, обладают необходимыми для властной должности умственными способностями? Если каждый человек отличается от всех физическими (телесными) способностями, то каждый должен отличаться и умственными способностями.

Ответ о способностях находим у Эммануила Канта. Философ исследовал способности познания. Эти способности суть рассудок, способность суждения и разум. Во “Введении к трансцендентальной способности суждения вообще” Кант писал: “Если рассудок вообще провозглашается способностью устанавливать правила, то способность суждения есть умение подводить под правила, то есть различать, подчинено ли нечто данному правилу (casus datae legis) или нет. Общая логика не содержит и не может содержать никаких предписаний для способности суждения. В самом деле, так как она отвлекается от всякого содержания познания, то на её долю остаётся только задача аналитически разъяснять одну лишь форму познания в понятиях, суждениях и умозаключениях и тем самым устанавливать формальные правила всякого применения рассудка. Если бы она захотела показать в общей форме, как подводить под эти правила, то есть различать, подчинено ли нечто им или нет, то это можно было бы сделать опять-таки только с помощью правила. Но правило именно потому, что оно есть правило, снова требует наставления со стороны способности суждения; таким образом, оказывается, что, хотя рассудок и способен к поучению посредством правил и усвоению их, тем не менее способность суждения есть особый дар, который требует упражнения, но которому научиться нельзя. Вот почему способность суждения есть отличительная черта так называемого природного ума (Mutterwitz) и отсутствие его нельзя восполнить никакой школой, так как школа может и ограниченному рассудку дать и как бы вдолбить в него сколько угодно правил, заимствованных у других, но способность правильно пользоваться ими должна быть присуща даже школьнику, и если нет этого естественного дара, то никакие правила, которые были бы предписаны ему с этой целью, не гарантируют его от ошибочного применения их. Поэтому врач, судья или политик может иметь в своей голове столь много превосходных медицинских, юридических или политических правил, что сам способен быть хорошим учителем в своей области, и тем не менее в применении их легко может впадать в ошибки или потому, что ему недостаёт естественной способности суждения (но не рассудка), так что он хотя и способен in abstracto усматривать общее, но не может различить, подходит ли под него данный случай in concrete, или же потому, что он к такому суждению недостаточно подготовлен примерами и реальной деятельностью. Единственная, и притом огромная, польза примеров именно в том и состоит, что они усиливают способность суждения. Что же касается правильности и точности усмотрения рассудка, то они скорее наносят ей обычно некоторый ущерб, так как они лишь редко выполняют условия правила адекватно (как casus in terminis); к тому же они нередко ослабляют то напряжение рассудка, которое необходимо, чтобы усмотреть правила в их общей форме и полноте независимо от частных обстоятельств опыта, и в конце концов приучают пользоваться правилами скорее в качестве формул, чем в качестве основоположений. Таким образом, примеры суть подпорки для способности суждения, без которых не может обойтись тот, кому недостает этого природного дара”.

Оказывается, рассудок – способность устанавливать правила, а способность суждения есть умение подводить под правила, то есть различать, подчинено ли нечто данному правилу или нет. Способность же суждения есть особый дар, который требует упражнения, но которому научиться нельзя. Вот почему способность суждения есть отличительная черта природного ума и отсутствие его нельзя восполнить никакой школой. И никакие правила без этого естественного дара не гарантируют от ошибочного применения этих же правил. И если назначать на должности прокуроров и судей только по результатам экзаменов на знание “правил” без доказательств их способности к суждению, то “правильный” результат их суждений будет находиться во власти случайности, произвола. Если когда-нибудь будет поставлена цель назначать на должности прокуроров и судей юристов со способностями суждения, то такие юристы должны пройти такую профессиональную школу, в которой можно было бы проверить эти способности. Единственная юридическая профессия, где юристу можно знать только “правила” и не (!) обладать способностью суждения, – это адвокат. В остальных профессиях, где юрист имеет власть принимать обязательные для других решения, он обязан обладать природным умом на способность суждения. Иначе такой, например, прокурор или судья опасен для Верховной власти и народа.

Судебный процесс и логика

Внушаемость, что есть производное от абсурда, оценивается как признак психического здоровья человека. И наоборот, отсутствие внушаемости, невнушаемость человека, сопротивление человека чужому внушению рассматривается как признак психического расстройства, со всеми вытекающими для невнушаемого последствиями со стороны тех, кто внушает и обладает силой покорения.

Внушение, то есть когда человек сопротивляется чужому воздействию и его эмоции требуют противного внушающему поступка, осуществляется посредством убеждения (словом и действием, но во всех случаях передачей смысла от одного человека другому). Убеждение в его мыслительной форме будет логикой. Важнейшая часть логики – это доказывание. Тогда само внушение можно подвести под логическую форму доказывания.

Внушение и сопротивление внушению можно определить как спор человека с человеком. Один из основных способов разрешения таких споров – судебная процедура, которая представляется большинству людей как менее кровопролитная, чем война. Судебная процедура как разрешение спора есть доказывание двумя спорящими друг другу и, главное, третьему, то есть судье, способа разрешения спора, то есть абсурда, посредством логики. Основной человек, на которого направлена сила логического внушения, – это судья. Результат внушения в немалой степени зависит от знания правил логики как внушающими, так и самим судьёй. Хотя сами знания не исключают произвола.

В целях самосохранения общество пытается уменьшить произвол внушения и сопротивления внушению (само сопротивление часто является произволом – например, неисполнение чиновником своих обязанностей, наказание непричастного человека) посредством выработки процедур, то есть установления порядка использования, рассмотрения, применения правил логики при внушении, то есть при доказывании. Что разумно. Ибо, прослеживая порядок применения правил логики, можно проверить путь преодоления возникшего абсурда логикой, процесс доказывания, связь доказательств.

Цель судебного процесса – преодоление абсурда. Поскольку считается, что так нельзя написать в процессуальных законах, то пишут более благозвучно – установление истины. Но как человек, существо греховное изначально, несущее в себе бремя нелепости, может установить истину? Он должен перестать быть человеком?

Порядок доказывания (преодоления абсурда) в судебных процессах регулируется с помощью процессуальных законов, которые, казалось бы, должны быть всецело основаны на правилах логики и в высшей степени на способности суждения их составителей.

По теории судебного доказывания написано огромное количество книг (что само по себе ставит под сомнение способность или результативность попыток преодолеть абсурд логикой и судебными процессами как её оболочкой).

Авторы книг по теории судебного доказывания разделились на два лагеря своим отношением к формальной логике.

Одни считают, что познавательная деятельность при судебном доказывании должно подчиняться правилам логики, а не юридическим законам. Другие считают, что познание в суде подчинено и правилам логики, и правилам юридических законов.

Обратите внимание, что речь идёт не о процедуре ведения судебных заседаний, а именно о самой познавательной деятельности, то есть об инструментарии преодоления представленного абсурда.

Сторонники второй точки зрения считают, что есть логическое доказывание, которое подчинено законам логики, и есть процессуальное доказывание, которое подчинено процессуальным законам. Иначе говоря, одновременно есть два разных отождествляемых доказывания. Такое противоречие её сторонники, конечно, пытаются преодолеть с помощью логики (логического доказывания). А именно, если бы в суде участники руководствовались бы только правилами формальной логики, то отпала бы необходимость в процессуальных законах, содержащих регламенты доказывания, и в изучении будущими судьями, адвокатами и прокурорами такой учебной дисциплины как теория судебных доказательств. Разумность же самих процессуальных законов обосновывается фактом принятия их законодателем (наличной властью), который выражает в этих законах одновременно и свою волю, и естественные законы верного мышления.

Позвольте, но если воля противопоставляется мышлению, тем более верному, или сопоставляется с этим мышлением, то мы осознанно допускаем или даже обязательно предполагаем произвол со стороны власти в разрешении возникшего перед ней абсурда. Вместо того, чтобы преодолеть абсурд логикой (ожидаемым от неё правильным мышлением), власть использует волю как средство избавления от абсурда? Однако из обоснований сторонников существования особенного процессуального доказывания вовсе не следует, что законодатель придумывает новые логико-правовые правила доказывания (познания) параллельно правилам формальной логики и по собственному произволу (волей) заставляет им следовать народ. Таких юридических норм нет. Никакая власть не принимала законов о судебной логике.

Более того, сторонники судебной логики полагают, что судебному познанию свойственны такие признаки, которые не позволяют отнести судебное познание ни к обыденному по- знанию (мышлению), ни к теоретическому (научному) познанию (мышлению), поскольку судебное познание подчиняется одновременно логическим законам и юридическим законам (нормативным актам). Тогда те, кто знает только одну логику формальную, могут предположить, что содержание юридических законов может не соответствовать правилам логики, синтаксиса и повседневного практического мышления.

Далее, сторонники особой судебной логики рассуждают, что если в судебном процессе употребляются специальные термины: судебные доказательства, исследование доказательств, бремя доказывания, существенные обстоятельства, предмет доказывания, оценка доказательств, – а не термины логики: понятие, тезис, антитезис, суждение, силлогизм, умозаключение, – то это есть ещё одно доказательство специфического судебного познания. Хотя кто же запрещает в судебном процессе оперировать общепризнанными терминами, имеющими доступное для каждого содержание? А может быть, профессиональные участники судебного процесса редко осведомлены о содержании, смысле понятий общедоступной логики, и поэтому их речь в суде изобилует словесными штампами из процессуальных законов, которые ими повторяются как поговорки к случаю?

Кроме того, сторонники особой судебной логики выделяют в этой логике такую особенность, как ограниченность во времени судебного процесса и ориентация на конечный результат правосудия. А кто у нас не ограничен во времени для принятия решений? Крестьянин, у которого всего несколько дней для посева и несколько дней для уборки урожая, не должен пользоваться логикой, или у него какая-то своя логика? Или профессор юридического факультета при изложении темы должен забыть о логике, потому что у него есть академические два часа, или у него своя особая профессорская логика, не имеющая никакого отношения к жизни? А у крестьянина нет ориентации на конечный результат? Если бы никто не был бы нацелен на конечный результат, кроме обвинительных органов и судов, чем бы питались обвинители и судьи, что бы носили, где бы жили?

Если сторонники наличия особой судебной логики правы, то люди, не имеющие юридического образования, не способны понять, правильны ли судебные решения или нет, разрешил ли суд спор правильно или нет. Судебное решение для людей становится только приказом на поведение. Логический же путь, который привёл суд к этому приказу, от людей сокрыт за тайной судебной логики, которую, кроме суда, никто постигнуть не может. Ведь все люди (не юристы) поступки свои и чужие оценивают с точки зрения здравого смысла, а формальная логика есть лишь символический его образ, привлекаемый для необходимости внушения. Для суда же любое решение будет правильным, поскольку представленный на судебное разбирательство спор (абсурд) был разрешен или преодолен с помощью судебной логики, правила которой знает только суд. Суду же не надо будет никому ничего самому внушать. У суда нет суда. Перед судом не стоит проблема абсурда собственного решения, который надо будет обязательно самому суду преодолеть. Если решение абсурдно, то тяжесть его преодоления не лежит на суде. Это проблема того, кому предписано принять бремя судебного абсурда. И человек, на которого взвалили бремя судебного абсурда, должен стойко его переносить, убеждая себя в том, что для него не познаваема судебная логика.

Большинство людей, на которых обрушилось бремя такого абсурда, чтобы сохранить хоть в какой-то мере душевное спокойствие и физическое здоровье, преодолевают его собственным здравым смыслом, который им подсказывает, что, наверное, всё-таки есть неведомая им судебная логика.

Примечание. Почти каждый подсудимый, которого удается убедить прочитать “Процесс” Франца Кафки, считает, что эта книга написана про него. Прочитывать “Процесс” необходимо каждому обвиняемому. Это необходимо для нахождения хоть какого-то душевного спокойствия. И главное, для выискивания в себе способности преодолеть абсурд человеческого деяния. Только праздно живущий человек может считать “Процесс” Франца Кафки случайной нелепостью, не имеющей никакого отношения к жизни. Но как многие на своём опыте прочувствовали, это не случайность, а абсурд, который исключительно всегда и везде присущ человеку.

Но как быть с тем, что судьи, адвокаты и прокуроры, которым, казалось бы, открыта тайна особой судебной логики, не понимают друг друга? Здравый смысл, вся наука логика не на стороне особой судебной логики. Как подтверждают наблюдения, мгновенно улетучиваются всякие сомнения в существовании особой судебной логики у судей и работников обвинительных органов, когда в силу разных стечений обстоятельств они сами или их близкие родственники становились обвиняемыми. Все они вдруг и странным мыслительным способом обращались к логике, которую им преподавали на первом курсе юридического факультета, а совсем не к той, которую они сами преподавали людям со своих былых властных столов.

Процессуальный закон есть только каркас судебного доказывания, имеющей целью держать участников процесса (внушающих и внушаемых) в рамках правил логики, не допускать нарушений правил логики, не множить абсурдов в самом процессе, в первую очередь судейским произволом. Само доказывание должно строиться всецело на правилах общей логики. Поэтому процессуальные законы незначительны по объёму. Поскольку предполагается, что все профессиональные участники судебного процесса (судьи, адвокаты и прокуроры) знают логику, о чём они имеют сертификат об образовании, то не нужно каждый процессуальный закон обременять учебником по формальной логике. Знание логики позволяет каждому решить, преодолел ли суд в своём решении представленный ему спор как абсурд или вверг одного или двух спорщиков в новый абсурд, внушаем ли суд или суд не восприимчив к внушению.

Всякое обоснование так называемой особой судебной логики содержит в себе с точки зрения логики абсурд, который логика и призвана преодолеть: одновременно это “логика” и “не логика”, эта логика “та” и эта логика “другая”. Казалось бы, люди обратились в суд с целью разрешить абсурд (спор), поскольку каждый обратившийся сопротивляется внушению другого. И вместо того, чтобы преодолеть один абсурд с помощью логики, инструментарием, отличным от абсурда, суд воспроизводит второй абсурд (“логика” и “не логика”), с помощью которого и пытается разрешить первый (вначале един ственный) абсурд. Вывод из двух абсурдов может быть только случайным, хотя в силу той же случайности, в отдельном случае, может быть и правильным с точки зрения логики. Под прикрытием особенностей так называемой “судебной” логики произвол неминуем. Всякий произвол есть не устранение первого абсурда как предмета спора, а воспроизведение ещё одного абсурда как его несправедливости. Признание особой судебной логики есть абсурд абсурдов, что вредно для народа, который живет по единственной логике.

Цель судебного процесса – разрешение спора, или логическое преодоление абсурда. Результат такого преодоления приобретает форму судебного решения, приговора. Самоё судебное решение становится актом внушения.

Добавление. В судебном решении должна быть обнаружена истина. Достижение истины должно стоять перед доказыванием в суде как цель, как стремление к абсолютному преодолению, разрешению, устранению абсурда. Всякие идеи о ненужности установления объективной истины только умножают абсурды, затушевывают, скрывают их. Бесконечный рост абсурдов без их сдерживания, ограничения посредством преодоления, опасно для жизни общества. В этом смысле суды выступают как социальные, публичные терапевты. Кстати, одна из предельных форм разрешения абсурда общественной жизни – социальная революция, гражданская война, систематическое истребление человека человеком.

Идея отказа от принципа установления объективной истины ложная.

Парабола. О Мухтаре и Рексе.
Два фильма о собаках-детективах. Одна немецкая, другая русская. Немцы доверяются своему Рексу, а русские всё разговаривают и только иногда что-то поручают своему Мухтару. У немцев сам Рекс расследует, ищет и находит преступников, а у русских делают всё сами сыщики, Мухтар только на подхвате. Хотя русский Мухтар также всё понимает, как и немецкий Рекс. Обе собаки знают, как надо искать преступников. Но в немецком фильме сыщики больше полагаются на Рекса, чем на себя, а в русском – сыщики больше полагаются на себя, чем на Мухтара. Рексу полностью доверяют, а в Мухтаре сомневаются. Вот разница между немецкими и русскими сыщиками. Немецкие не боятся, что их уволят, потому что начальство заменит главную роль Рекса в розыске преступников. А русские опасаются, как бы начальство не стало превозносить Мухтара, а сыщиков принижать. Вот и поручают русские сыщики Мухтару лишь малозначительные задания, а до этого всё рассуждают, хотя всем очевидно, что Мухтар давно и сразу догадался, кто преступник, где его искать и как задержать. Из немецкого фильма видно, что сыщик без Рекса обойтись не может, но и Рекс не может работать без сыщика. А из русского фильма вытекает, что сыщики легко могут обойтись без Мухтара. Немецкий сыщик сразу же преодолевает собственную абсурдность безабсурдностью Рекса, а русский сыщик долго пытается преодолеть свою абсурдность рассудочными логическими приёмами, хотя в его распоряжении есть абсолютная безабсурдность Мухтара.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
“ДЕЛО ЙУКОСА” КАК ЛАКМУС АДВОКАТСКОГО ПРАВОСОЗНАНИЯ
Раздел I. Адвокаты в “деле Йукоса” и адвокаты дьявола: “дело Йукоса” и мировая справедливость