Историческая онтология зла, или представление О благе

С точки зрения предмета “дело Йукоса” есть борьба идей, конфликт логики и абсурда. На этот конфликт необходимо посмотреть и как на борьбу добра и зла. Как и в любой борьбе “добра и зла”, в этой борьбе зло обязательно причиняется. Зло причиняется одним отдельно взятым людям так, походя, для примера, чтобы другим неповадно было, для создания “преюдиции”. В такой борьбе становится жертвой самоё правосудие, самоё право. В такой борьбе на стороне добра должны были бы встать профессиональные правозащитники – адвокаты. Но стали ли они на защиту добра? Не причинили ли они зло, хоть в малой степени, под предлогом несения добра? Но откуда зло в “деле Йукоса”? Кто носитель зла?

“Дело Йукоса” было вдохновлено представлениями о благе.

Знаменитая неоплатоническая концепция, согласно которой зло не обладает собственным бытием, но является лишь недостатком совершенства и тенью добра, многократно вызывала упреки в оторванности от реальной жизни людей, в нечувствительности к их страданиям и в недооценке тех активных злых сил, которые охватили наш мир и несут ему многочисленные бедствия. Любопытно, однако, что христианская мысль, начиная с крайне авторитетных “Ареопагитик”, усвоила эту концепцию, хотя как раз христианская традиция рисует зло в виде активного личностного начала, чуть ли не на равных противостоящего Богу. Попробуем осмыслить этот парадокс, обратившись к этой самой реальной жизни, к человеческой истории.

История переполнена злом, и наиболее впечатляющим его проявлением следует считать масштабные конфликты между народами. Именно они приносят самое больше число “жертв и разрушений”, а также корёжат души – не только участников, но и последующих поколений, закладывая в них неизгладимые отпечатки зверства, ужаса и ненависти. Если мы встанем на точку зрения одного из таких народов, то увидим, что его действия вполне оправданны, ориентированы на определённое благо, в то время как в противнике усматривается абсолютное воплощение зла, причём сам он знает (не может не знать) о том, что неправ, и намеренно служит злу. Если же мы встанем на точку зрения этого противника, то увидим зеркальную картину. Кто из них прав?

Обе стороны конфликта правы в оценке собственных побуждений – они знают их изнутри. Обе они имели в виду некое благо. И обе они неправы в оценке противника. И не только потому, что они не осведомлены о его истинных побуждениях. В принципе невозможно, чтобы целый народ был готов жертвовать многим, даже жизнями, ради чего-то такого, что он сам считал бы хотя бы отчасти злом и неправдой. Даже отдельному человеку это тяжело – хотя бы только для единичного поступка. Что бы он ни делал, он обязательно имеет в виду некое благо, причём благо в абсолютном смысле, то есть такое, которое и все могли бы счесть таковым. И если он идёт на безнравственный с его собственной точки зрения поступок, то обязательно оправдывает его условиями и временными обстоятельствами, которые вынуждают его идти к абсолютному благу именно таким путём. Это самоуспокоение работает для одного человека, то есть даже индивид вынужден прибегать к нему, поскольку в качестве своей конечной цели всегда имеет в виду абсолютное благо. Для народа же всё ещё сложнее: он тоже имеет в виду благо абсолютное, но никакие подобные оправдания, даже если какие-нибудь хитрые люди их изобретут, не будут иметь силу – ведь речь идёт о колоссальных усилиях и жертвах. Чтобы массы людей пошли на них, они должны питаться чистым, ничем не омрачаемым вдохновением и убеждением в собственной абсолютной правоте. Именно поэтому, если мы станем на точку зрения любой из сторон, участвующих в самом жутком проявлении зла, мы всегда найдем там благо – стремление к благу и убежденность в чистоте этого стремления. Именно поэтому пацифисты, которые пытаются критиковать основания войны, часто кончают обвинениями в адрес собственных народов в том, что именно они стремятся ко злу и воплощают собой зло. И даже приходят к выводу, что любые представления о благе, которые способны вдохновить жизнь какого бы то ни было народа, есть зло. Тем самым они, эти пацифисты, приходят к ещё большему злу, предлагая получить последствия войны ещё до того, как она началась.

Итак, даже те люди, которые участвуют в самом жутком зле, руководствуются и вдохновляются благом. Зло само по себе не способно никого ни на что вдохновить. Никто не станет делать что-либо, если будет заранее знать, что среди последствий его действия есть только зло. Тем более не кто-либо, а целые народы, и не что-либо, а громадные усилия, связанные с самопожертвованием. Откуда же тогда берётся зло? Как ему удаётся искривить пути добра и превратить благо в нечто ужасное? Если все стороны конфликта правы, если все они следуют благу, то как выходит такое зло?

Это тайна. Расхожие объяснения, связанные с невежеством, неверным пониманием блага и проч., наивны. Кто-то, быть может, и не понимает, но большинство чувствует всё очень верно, да и понимающих обычно находится немало.

Ясно одно: будучи онтологически полным нулём, не имея никакого самостоятельного бытия в истории, зло тем не менее активно действует в ней.

§ 3. Геополитика “дела Йукоса”

“Дело Йукоса” – чисто национальное, российское явление. Никакие аналогии с другими странами и заморскими судебными процессами неправильны. В “деле Йукоса” есть такие, кто выпавшие на их долю несправедливые или безвинные, с юридической точки зрения, страдания, восприняли как должное испытание. Они не протестуют, не возмущаются, не призывают к помилованию или отмщению. Они из нас, они восприняли посланные им по произволу людей страдания как испытание. Абсурд страдания из-за судейского произвола у нас превращается в разумность испытания.

Россия – истинная Гиперборея. Это страна испытаний. Даже люди, родившиеся здесь, часто так и не могут привыкнуть к её суровым условиям. И речь идёт не только о тяжелом нордическом климате, но и о не менее тяжёлых социальных условиях. Здесь люди как будто специально чинят друг другу разнообразные препятствия. Если где культ мученичества и обрёл своё безраздельное царство, так это в России.

Бездорожье, холод, грязь, серость и нервность обстановки, нищета и недовольство людей, бытовые неустройства во всём – всё это заставляет меньше двигаться, больше сидеть на одном месте и погружаться в себя. В России порой надо обладать недюжинной силой воли, чтобы только выйти из дому. Вас ждут килограммы одежды, так и не спасающие на лютом морозе. Ну, а если вы выйдете, это вовсе не значит, что лихие люди или не менее лихие стражи порядка не будут останавливать вас на каждом шагу.

Россия – страна испытаний. Это своего рода сотериологический полюс, с которого можно двигаться только на юг – к более тёплому, мягкому и благоприятному климату. Какие учителя засели в этом гигантском медвежьем углу? Кто спрятал свою святость в дремучих лесах и среди безмолвных холодных просторов?

Россия явно не приспособлена для комфортного спасения. Тем, что её вообще можно рассматривать как место, где спасаются, мы обязаны самым отчаянным авантюристам, которые проявили нечеловеческую нордическую волю, дабы соорудить в этих местах жилища для людей.

Часто говорится: зачем приносить жертвы – лучше жить сейчас, а то жизнь так и пройдет стороной. Но в России люди ощущают полноту жизни именно когда жертвуют собой. Россия – страна жертвенности. Пусть иногда совершенно бессмысленной, приносящей только вред.

Россия – это живое, действительное проявление абсурда. В России абсурд – это повседневность, здесь существует настоящая культура абсурда, им умеют наслаждаться. Несуразица, нелепость, непредсказуемость. Люди входят во вкус и всячески способствуют абсурду из одной только любви к нему. Абсурд означает, что рано или поздно к краху приходят любые рациональные стратегии. На один только разум в России полагаться никак нельзя. Здесь необходимо подключать все средства познания, какими одарила человека природа. Только так можно не только достичь какого-то успеха в каких бы то ни было предприятиях, но и просто выжить.

Русские – настоящие гиперборейцы, с которыми нельзя сравнить ни викингов, ни самураев, ни эскимосов. Самурайский культ смерти уступает русскому культу страдания. Во время Второй мировой войны японцы создали особый институт камикадзе – смертников специально готовили, каждого из них ожидала слава, которую они могли видеть на примере других ещё при жизни. Погибло 1500 японских смертников. В России ничего подобного не было. Погибший едва мог рассчитывать, что его не осудят. Тем не менее русских смертников за тот же период было в три раза больше. В три раза. Это была народная самодеятельность, проистекающая именно из культа страдания и самопожертвования. Нет большего счастья, чем положить жизнь за други своя.

Живя с таким воинским культом страдания в сердце, эти люди представляют собой совершенно страшную завоевательную силу. Никакие самураи или нибелунги тут не устоят. Один только Бог не даёт русским завоевать весь мир. Если бы сам Бог своим всемогуществом этому не воспрепятствовал, так бы и случилось – никто не смог бы противостоять этой ужасающей силе, исходящей из мрачных глубин заледенелого и дремучего континента.

Самым логичным в этом краю испытаний было бы стать мазохистом. Но как у суфиев, чтобы не привыкать к бессоннице, отсутствие сна чередуют со сном, так и в России страдание чередуют с безудержными наслаждениями, бессеребренничество с убийственной жадностью и так далее. В этом секрет, почему русские бросаются из крайности в крайность – так они избегают привыкания и пагубного приспособления. Мазохизм – это жалкое приспособленчество, это попытка сойти с ума, чтобы извлечь удовольствие из своего положения, это безвольная остановка в пути. Любовь же к страданию исключает наслаждение им, но побуждает совершенствоваться.

Если ты победил в России – ты победил везде. Теперь Земля тебе не интересна – ты можешь штурмовать Небо. Россия – вот подлинный мост к сверхчеловеку. Если ты хочешь преодолеть человечишко в себе – поезжай в Россию. Но учти – здесь полно тех, кто так и не смог преодолеть себя, и уж они, из чисто человеческой зависти и ревности, постараются сделать все, чтоб и тебе это не удалось.

Вот почему чем более суров и жесток был правитель, тем большей любовью он пользуется в народе. Соответственно, вялые, либеральные правители пользуются в лучшем случае презрением. Даже такого безумца, как Петр Первый, прозвали Великим за его жестокость. Если бы он оставался самим собой, но не был бы таким жестоким, то он, даже если предположить, что удержался бы на троне, был бы наверно самым презренным монархом в истории России. Любовь к жестокому правителю – это воплощение любви к страданию.

В России даже духовными поисками заниматься физически опасно. На каждом шагу вас подстерегает не то что недоброжелательное отношение, но реальная угроза быть ограбленным, избитым или посаженным в кутузку.

Становясь на этот путь, вы должны знать, что его условия будут крайне суровыми с самого начала, а взамен вы получите не выгоду, которая оправдывает риск предпринимателя, но вообще неизвестно что, а может – и вовсе многое потеряете.

Нет такой страны, которая не была бы по-своему так или иначе приспособлена для спасения. Россия – самая трудная страна. В ней полно людей, которые этим недовольны и хотели бы поменять условия своей жизни на более мягкие и легкие. Но от этого только ещё труднее. Потому что в более легких и мягких странах их никто не ждёт, но главное – их собственная душа не приспособлена к ним.

“Для всех покусившихся с телом войти на небо, поистине потребно самонасилие (нуждение себя) и непрестанное самоозлобление (произвольные лишения), – особенно в самом начале отречения, доколе сластолюбивый наш нрав не очистится и бесчувственное сердце не согреется любовию к Богу” (Иоанн Лествичник, Лествица, 1).

Буддийским монахам порой предписывается всячески удаляться от ярких и сочных красок, окружая себя красками неброскими и тусклыми, чтобы не распалять воображение и зрительную жажду жизни. Для этого они одеваются в специальные одежды и строят монастыри, отъединяющие их от буйноцветной тропической природы. Но лучше бы они поселились в России – вот где краски по-настоящему тусклы и серы. Разнообразным экзотическим аскетам достаточно было бы поехать в Россию, где природная и общественная обстановка столь переменчивы и экспансивны, что к ним невозможно привыкнуть – они постоянно держат человека в должном тонусе.

Русские созданы для экстремальных ситуаций и мало приспособлены к мирной спокойной жизни. Такая жизнь их разлагает, причём очень быстро. Поэтому русские инстинктивно ищут всего экстремального, часто собственными силами нагнетают атмосферу, чтобы ощущать себя в более органической обстановке – той обстановке, которую олицетворяет собой Гиперборея. Русские специально драматизируют ситуацию, делают из всего трагедию, постоянно заводят себя, чтобы чувствовать себя более привычно, чтобы их лучшие качества могли проявиться в полную силу и чтобы их слабые места не были видны.

Гиперборея как особый экологический заповедник экстремальных условий жизни гибнет под натиском технического прогресса. Русские весьма восприимчивы к нему, потому что смекалка, направленная на выживание в жестких условиях, у них вполне развита. Однако этот же самый прогресс губит их привычную среду, делает жизнь рутинной, скучной, стабильной. В такой жизни русский вянет, киснет, у него нет необходимой выдержки и дисциплины, расчётливости и сдержанности духа. Стабильная жизнь душит его. В такой жизни нет места подвигу, зато требуется усидчивость. Но усидчивость и точный расчёт – как раз те качества, с которыми невозможно выжить в природной Гиперборее. Здесь нужны прямо противоположные качества – непоседливость, фантазия, нестандартность мышления.

Русские ищут экстремальную нишу уже не в земном пространстве (тут такой ниши очень скоро не будет вовсе), а в пространстве ином – политическом, культурном, военном. Русские – это мировые рейнджеры, и в буквальном смысле, и в культурном, рейнджеры наук и искусства, авантюристы.

...
ВВЕДЕНИЕ II.
ПРАВОЗАЩИТА КАК ПРИЗВАНИЕ И ПРОФЕССИЯ
Глава 1. Цель исследования

ВВЕДЕНИЕ II.
ПРАВОЗАЩИТА КАК ПРИЗВАНИЕ И ПРОФЕССИЯ
Глава 1. ЦЕЛЬ ИССЛЕДОВАНИЯ

Адвокатура, как всякий социальный и публичный институт, является объектом исследования. В то же время адвокатура является предметом в “деле Йукоса” как объекте. Адвокатура исследуется через “дело Йукоса”. Качественные признаки адвокатуры можно понять только через познание других предметов в “деле Йукоса”, как в едином, систематизированном объекте. Познавая предмет, мы познаём и объект.

Адвокатура познаётся через анализ и обобщение профессиональной деятельности адвокатов, суть которой заключается в оказании юридической помощи. Адвокат, а не адвокатские образования, является исключительным субъектом оказания такой помощи. Адвокат в оказании юридической помощи самостоятелен.

Адвокат оказывает юридическую помощь отдельным лицам, которые считают, что их правоохраняемый жизненный интерес нарушен или находится под угрозой. Адвокат как самостоятельный субъект, таким образом, выполняет свои профессиональные обязанности в интересах частного интереса отдельного лица. При этом публичная функция адвокатской деятельности нисколько не умаляется. Напротив, в защите частного интереса проявляется публичный интерес. Но публичный интерес не заменяет, не отрицает частного интереса. Так называемый общественный интерес может заменить частный, сугубо утилитарный интерес. Например, в общественных интересах – снизить нормы распределения предметов первой жизненной необходимости. Но такое ухудшение условий жизни не есть публичный интерес.

Если у каждого есть свой личный, не совпадающий с другими, интерес, который адвокат призван отстаивать словом, то как же можно оценить адвокатскую деятельность масштабно, как необходимость и разумность существования адвокатской корпорации в целом? И главная трудность, на каких примерах из адвокатской практики? Двух одинаковых судебных дел не бывает, как не бывает двух одинаковых людских судеб.

Затруднение не исчезнет, даже если предположить какой-нибудь отдельно взятый судебный процесс, где одна тысяча подсудимых, у которых, следовательно, будет не менее тысячи адвокатов-защитников. Но и такой процесс не будет отвечать признаку всеобщности познания адвокатской деятельности. Характер этого процесса, то есть его отличительные признаки, будет выражаться всего лишь в необычно великом множестве подсудимых и адвокатов (прокурор может быть и один). От количества подсудимых и адвокатов в одном процессе качество процесса и характер профессиональных проявлений адвокатов не меняется.

Адвокаты разные. И легко заметить, как отличается профессиональное поведение адвокатов в процессах. Можно заметить отличные манеры поведения, даже профессиональные стандарты деятельности. Было бы хорошо, если бы такие отличия предопределялись юридической школой. Однако “дело Йукоса” показало, что причины отличий – в бессистемности и хаотичности мышления адвокатов.

Анализ профессиональной деятельности адвокатов легче всего проводить в рамках такой правозащитной деятельности, которая была бы очерчена какой-нибудь одной идеей, смыслом, интересом, пусть даже формальным, чисто внешним, казалось бы, случайным признаком. Но этот случайный признак в головах участников процесса приобрёл бы значение сопричастности к чему-то единому, важному.

И имея такое всеобщее, глобальное дело, которое фактически может быть всего лишь перечислением десятков уголовных и гражданских судебных дел, можно проанализировать профессиональное поведение десятков адвокатов, которые действуют раздельно, но в то же время у каждого есть, пусть мнимая, идея сопричастности к какому-то вымышленному делу, первоисточнику всех других дел. Так же можно рассмотреть деятельность следователей, прокуроров, судей.

Мнимая сопричастность для исследования достаточна только в целях очерчивания круга судебных дел и ограничения, таким образом, количества адвокатов. При этом надо знать, что сами адвокаты всегда должны быть объединены едиными профессиональными стандартами поведения. В узком смысле цель исследования – рассмотреть степень следования сопричастных адвокатов стандартам адвокатской профессии.

В таком глобальном деле интересно не профессиональное поведение недобрых государственных обвинителей и бесчувственных судей, а именно поведение адвокатов, следование их профессиональным стандартам (правилам адвокатской профессии), их отношения между собой. Цель – изучение самой адвокатуры как непременного элемента правосудной системы. Только в таком деле можно посмотреть адвокатуре на самоё себя как в зеркало.

Примечание. О единственной задаче адвоката.

Профессиональная задача адвоката одна – высказываться о юридических сомнениях. Остальное – деятельность, направленная на выполнение задачи.

Казус. О профессиональном назначении адвоката.

В “деле Йукоса” были попытки адвокатов защитить своё публичное предназначение. Так, адвокат в ответ на упрёк государственного обвинителя касательно давления на суд, заявил, что он, адвокат, будет оказывать давление на суд. Это профессиональная обязанность адвоката. Потому что адвокат в равной степени, как и государственный обвинитель, формирует сознание суда о доказанности или недоказанности обвинения. И это адвокат должен делать всегда, в любой ситуации, подчеркнул адвокат.

Глава 2. ФИЛОСОФИЯ ПОМОЩИ

В “деле Йукоса” в сжатом виде нашло отражение и такое социальное явление, как помощь. Не столько юридическая помощь, как публичная обязанность адвокатов, сколько помощь ближнему вообще, помощь в рамках одной группы людей, объединённых по какому-то одному признаку. Через “дело Йукоса” прослеживается отношение разных обширных социальных слоёв и групп к помощи и понимание ими помощи. В то же время понимание помощи, отношение к помощи, оказание помощи сами есть признаки, по которым люди делятся на социальные группы, общины.

Помощь другому человеку – реальная помощь, помощь здесь и сейчас – находится в центре внимания всякой истинной правозащиты. Она черпает этот импульс из самых глубин человеческого духа.

Главное в древних языческих религиях – от вудуизма до синтоизма – выживание рода; взаимопомощь соплеменников имеет значение постольку, поскольку существование каждого из них зависит от существования целого. Соответственно, если твой ближний, по случаю, не твой соплеменник или ты уже не зависишь от своих соплеменников, помощь не нужна.

В буддизме главное – освобождение от страданий. В зависимости от отношения к помощи другим махаянский буддизм различает хинаяну и махаяну. С точки зрения хинаяны помощь другим имеет значение ровно настолько, насколько она является средством твоего собственного освобождения. Если медитация даёт тебе больше, чем помощь другим, удели ей больше внимания и времени. В центре махаяны стоит концепция бодхичитты, согласно которой ты освобождаешься, чтобы помогать другим. Сначала освободись сам, а уже потом помогай другим. В обоих случаях помощь другому, так или иначе, зависит от перспективы собственного освобождения.

Ислам построен так, что исполнение любого дела здесь ставится в зависимость от того, предписано ли оно ясно в откровении и, если предписано, то в каких границах и проч. Иными словами, если сказано, что помогать нужно таким-то людям (единоверцам, родственникам, нетрудоспособным, нищим и тому подобное.), в таком-то объёме (определённая доля дохода) и в такой-то форме, это надо делать обязательно. Всё остальное – на собственное усмотрение. Общей заповеди помогать любому ближнему – здесь нет.

В христианстве помощь другим людям не только формулируется в виде общей и независимой заповеди, но ставится в центр религии, объявляется главным делом человека. Сам Основатель христианства пожертвовал своей жизнью ради помощи людям. Перед христианином стоит постоянная задача – как помочь ближнему, что именно сделать, чтобы тому стало легче. Молиться ли за него, драться ли за него, наставлять ли его, просто ли дать ему денег или еды. Всё средневековье прошло под знаком экспериментов и размышлений насчёт того, какая же помощь является наиболее эффективной, какая помощь с наименьшей вероятностью обратится во зло. Достаточно ли защитить человека от притеснителя один раз или нужно делать это на постоянной основе? Достаточно ли просто подать нищему или это только отмашка от него, которая реально ничего не даёт, но нужно проследить, чтобы помощь была использована во благо? Можно ли помочь человеку, если он этого не хочет или не понимает, насильно? Является ли в некоторых случаях единственной реальной помощью наказание? Эмоции мешают помощи как ненужные аффекты или без них она вовсе теряет ценность, становится бездушным самоудовлетворением? Своеобразным итогом, художественным обобщением всех этих размышлений стал знаменитый “Дон Кихот” Сервантеса. К моменту выхода этой книги христиане уже пришли к определённым выводам.

Главный из них довольно прост: лучший способ помочь человеку – дать ему работу. Работа есть одновременно решение и материальных, и моральных проблем. Это не подачка, которую можно пропить и которая может унизить, но при этом работа позволяет выйти из нищеты. Это не насилие и не пропаганда, но при этом работа меняет образ жизни в лучшую сторону. Таким образом, долг преуспевающего христианина – обеспечивать окружающих рабочими местами. Такое понимание помощи и породило современную систему предпринимательства.

Другой вывод состоит в том, что Бог сам указывает человеку, как именно он может помогать другим, давая ему знаки призвания – той формы деятельности, к которой он предназначен, для которой он наиболее подходит и в которой может принести наибольшую пользу. Речь идёт об особом отношении к профессиональному труду, следы которого можно найти у многих христианских авторов – и 7, и 13, и 15 и 18 веков.

Не исключено, что именно естественное развитие понимания помощи ближнему в христианстве стало причиной рождения нового мира – мира научно-технического прогресса. Ведь такая идея помощи вполне работает и без этих доктрин. Даже коммунизм был ответом на позднехристианскую идею помощи. Ведь для атеизма как такового в принципе всё равно, есть ближний или нет.