Раздел II. Примитивизм уголовного права и процесса против примитивизма адвокатов

Глава 1. Примитивизм уголовного права и уголовного процесса в “деле Йукоса” (в защиту уголовного права и уголовного процесса)

В “деле Йукоса” продемонстрирован примитивизм уголовного права и уголовного процесса. Не в смысле, что сами по себе уголовный и уголовно-процессуальный законы примитивны, а в понимании этих законов адвокатами как примитивных. Так у нас повелось, что к этим законам общее отношение как к неразвившимся, не сложным по устройству, недостаточно глубоким, простейшим по сравнению с другими законами. Так могут считать кто угодно, любой государственный служащий и отдельно взятый законодатель, но только не адвокат. Однако именно адвокаты поддержали в своей массе упрощенный подход к уголовному и уголовно-процессуальному законам. Такой упрощенный подход к этим законам, отношение как к примитивизму в праве есть соотнесение их с искусством, восприятие их как искусства, и поведение акторов права как деятелей искусства, как вольных художников. Хотя задача адвокатов – бороться с примитивистским отношением к этим законам, к отношению к законам, к праву как к художественному произведению, как к искусству.
Возведение себя в ранг художника от права порождает идеологию нигилизма в праве. Идея, что право как искусство размывает право, скрывает суть права как насилия, пропагандирует отношение к праву как к чему-то неважному, необязательному, вымышленному. Но это не так, право не искусство, что на себе прочувствуют сотни и сотни тысяч людей. Идея эта вредна, потому что усугубляет горе и боль.
По сути, для адвокатов идея о примитивности уголовного закона была выражена в 1903 году присяжным-поверенным Сергеем Аркадьевичем Андреевским в лекции “Об уголовной защите”, читанной в конференции помощников присяжных поверенных (Андреевский С.А. Избранные труды и речи / Составитель И.В. Потапчук. – Тула: Автограф, 2000. С. 285-312).
Чтобы мысли Сергея Аркадьевича были закончены, чтобы их можно было разобрать и оценить для пользы сегодняшнего дня, сделаем обширные выписки из его речи с нашей структурной разрядкой его суждений.
Сергей Аркадьевич писал:
“Я должен, прежде всего, резко выделить защитников по уголовным делам от защитников по гражданским (/1/ Наша структурная разрядка).
Юристами можно назвать только знатоков гражданского права. Они заведуют особою областью общежития, для которой вековым опытом, можно сказать почти наукой, выработаны условные нормы отношений по имуществу. Это чрезвычайно хитрая механика, в которой хороший техник с помощью одного, едва приметного винтика, может остановить или пустить в ход целую фабрику. В этой области нужно превосходно знать как общую систему, так и все её подробности /2/.
Иное дело – криминалисты. Все они – дилетанты, люди свободной профессии /3/, потому что даже уголовный кодекс, с которым им приходится орудовать, есть не более как многоречивое, а потому шаткое и переменчивое разматывание на все лады основных десяти заповедей Божьих, известных каждому школьнику /4/. Поэтому от уголовных защитников не требуется ровно никакого ценза. Подсудимый может пригласить в защитники кого угодно. И этот первый встречный может затмить своим талантом всех профессионалов. Значит, уголовная защита – прежде всего не научная специальность, а искусство, такое же независимое и творческое, как все прочие искусства, то есть литература, живопись, музыка и тому подобные” /5/ (С. 286).
Далее: “...я не догадываюсь, каким образом уголовный защитник может быть “адвокатом чистой крови”? Что ему для этого нужно? Иное дело – цивилисты. У них действительно умы совершенно специальные. Здесь можно говорить о расе, о юристах “по крови”. Но уголовники?!... /6/.
Скажу прямо: чем менее уголовные защитники – юристы по натуре, тем они драгоценнее для суда. Гражданский суд имеет дело с имуществами, а уголовный – с людьми. Уголовный защитник призван ограждать живые людские особи от мёртвых форм заранее готового и общего для всех кодекса. Если уголовный защитник будет таким же зашнурованным или… “чистокровным” юристом, как прокурор, судья и секретарь, то ни одного житейски допустимого и понятного приговора не получится. Уголовный защитник, если он является чутким, правдивым, искренним бытописателем и психологом, всегда будет дорог для суда, всегда будет выслушиваться с уважением и вниманием, ибо сами судьи сознают, что их привычка к формам мертвит их совесть, удаляет их от потребностей жизни, которым они желали бы служить, а потому каждое верное, свежее слово, приходящее к ним из-за стен суда, заставляет их прислушиваться к голосу действительности, интересует их, смягчает поневоле их сердце /7/. Юриспруденция нужна уголовному защитнику не как нечто существенное, а как нечто вполне элементарное, вроде правил грамматики для писателя, ученических чертежей для живописца, позиций для танцора и тому подобное. Присутствие этого знания должно быть почти незаметно в главных задачах его деятельности /8/” (С. 290–291).
У Сергея Аркадьевича были и в то время антагонисты. Он не преминул в своей речи дать им ответ.
Продолжим высказывания Сергея Аркадьевича для уяснения его взгляда на уголовную защиту: “Мне передали такое суждение: “Уголовная защита есть работа упорная, грубая, совершенно антихудожественная. Едва открывается заседание, как уже следует помышлять о кассационных поводах…” Очевидно, такое суждение может принадлежать только дельцам, лишенным художественного таланта, то есть таким уголовным специалистам, которые теперь годятся лишь для второстепенных услуг, то есть для консультаций, писания жалоб и тому подобного, но не для решительной минуты словесного спора… /9/.
В русской адвокатуре уже был очень большой и, в сущности, трагический талант этого направления – А.В. Лохвицкий, совершенно недосягаемый для сегодняшних эпигонов того же типа. И этот первоклассный уголовный юрист, человек с громадной эрудицией, изобретательностью и остроумием, проиграл свою кампанию перед реформенным судом. Он не перестал удивляться до своих последних дней, каким образом люди легкомысленные, “но с божественным огнем”, с искренним и живым дарованием, преуспевали больше, чем он… /10/. Новый устав идеально прост. Любой помощник присяжного поверенного в один год, много два, овладеет всей техникой судебного заседания, со всевозможными кассационными поводами. Современному защитнику-криминалисту, конечно, необходима эта подготовка, но она так несложна, что о ней и говорить не стоит. Сколько-нибудь даровитый человек будет в то же время и превосходным знатоком всех законных прав защиты, включая сюда Уголовное уложение и пропечатанные под каждой статьёй разъяснения Сената.
Поэтому ставить на первый план свои глубокие познания в этой простой юриспруденции могут только мистификаторы, надеющиеся морочить клиентов. Старые времена миновали. Настал суд жизни, а не мёртвой формалистики. И то, что эти господа называют защитой, есть только “волокита”. Бумажное сутяжество удается им гораздо лучше, чем живое слово, и сколько бы они ни доказывали свою необходимость и важность в отправлении правосудия – они, в лучшем случае, достигнут только хорошего заработка, но судебными ораторами, в истинном и благородном значении этого слова, никогда не будут” /11/ (С. 291–292).
Достаточно цитирования.
Возьмем за истину, что до 1903 года и чуть позже именно так и было. Пусть так. Предположим, что в тогдашние времена именно так и надо было мыслить и действовать адвокатам в уголовной защите, чтобы было хорошо для всех, чтобы было справедливо. Пусть так. А теперь посмотрим на эти высказывания, утверждения, тезисы Сергея Аркадьевича с позиции сегодняшнего дня. Нам легче. Мы знаем, что произошло в течение последующих ста лет, как уживаются логика жизни и идея о поэтизме уголовной защиты адвоката С.А. Андреевского.
Примечание. Как проницательны и убедительны слова Сергея Аркадьевича о трагическом таланте другого адвоката той поры – А.В. Лохвицкого. Как хороши были поэтические адвокаты, просто чудо как милы, души в них не чаяли тогдашние прокуроры и судьи. Вот только маленькая незадача. Через два года после написанного С.А. Андреевским началась первая революция, а потом через десять лет другая, окончательно смывшая всех поэтических адвокатов, да и восхищавшихся ими прокуроров и судей. Народ тогдашний не оценил художественных заслуг адвокатов в уголовной защите. Народу, оказывается, нужна была правда, которая всегда логична, а не художественные вымыслы.

Синтаксис структурной разрядки.
/1/. Сразу же разделяются адвокаты, выступающие в уголовных и гражданских делах. И правильность такого разделения одобрит подавляющее большинство юристов, даже не задумываясь над его логическим обоснованием. Разделение привлекательно своей простотой. Для большинства это утверждение стало аксиомой, не требующей доказательств. Интересно, откуда родилась такая уверенность? Если единая система права, то акторы права должны быть единые. Если системы права две и более, то у каждой должны быль свои участники.
/2/. Фраза Сергея Аркадьевича “юристами можно назвать только знатоков гражданского права” звучит как лозунг. Верим, что этот лозунг вызывает у преподавателей кафедр гражданского права эстетическое удовольствие. Но дело не только в эстетических чувствах служителей отдельных кафедр, утверждение этого лозунга верно по существу.
Производство, распределение, потребление благ – это всё сфера экономической жизни народа, регулируемая законами, которые по принятой классификации принято называть гражданским правом. Гражданское право включает “условные нормы отношений по имуществу”. Отношения по имуществу – это отношения собственности. Собственность – это не вещи, это отношения людей по поводу вещей. У животных нет собственности, у них есть только вещи. Поэтому у животных нет абсурда, заложенного в отношения собственности. В собственности вещи растворяются, исчезают, остаётся идея вещей, интерес в вещах, воля отстаивать этот интерес.
Любое выделение главных или основных черт, признаков собственности будет неполно, ограниченно, недостаточно. Собственность сужается и расширяется, скрывается и обнажается. Бывает, что её порой невозможно обнаружить, но ещё немного и вдруг происходит социальный взрыв – собственность обнаружила себя. Собственность присутствует везде и всегда. Для исследования собственность бесконечна.
Собственность самая демоническая категория права.
Собственность пронизывает политику. Политика есть стремление к власти, борьба за государственную власть. Власть есть способность своей волей навязывать другим производство, распределение и потребление благ. Политика есть концентрированное выражение экономики, как точно заметил один выдающийся отечественный политик.
О собственности спорят, то есть конфликтуют. Из-за собственности применяют насилие.
Собственность есть там, тогда и постольку, где, когда и поскольку есть государство и право. Все три понятия неразрывны и не существуют отдельно в отрыве друг от друга. Они появились сразу в один миг. Ни одно из этих понятий не стало причиной других. Ничего нет первичного по отношению к другим, их причиной. Даже в учебных целях нельзя пояснять, что право появилось для урегулирования отношений собственности. Ибо получится, что сначала появилась собственность, то есть отношения людей по поводу вещи, которые поняли, как надо вести себя друг с другом в отношении этой вещи, а потом эти же люди решили назвать эти отношения и понимание этих отношений правом. Поэтому можно сказать, что отношения собственности и есть право.

Примечание. К вопросу о примитивности права уголовного: “…возникший недавно в немецкой юридической практике вопрос о том, может ли быть объектом кражи электрическая энергия в форме тока? По известному определению, кража есть contrectatio rei fraudulosa, но можно ли считать электрический ток за rei? Уголовный сенат высказался по этому вопросу отрицательно, сенат гражданский, наоборот, решил его утвердительно. Разногласие во мнениях проистекает здесь исключительно из того, что одни ищут решения вопроса в фактической стороне дела, а другие совершенно правильно апеллируют к юридическому принципу. Уголовный сенат рассуждал так (цитируем по передаче его решения в статье И. Гессена “Творческая роль суда”, Ж.М.Ю., 1897 г., июнь, с. 215): “Вопрос о том, подходит ли электричество под это понятие (телесной движимой вещи), решается не на основании правовых норм, а с помощью естествознания; если суд первой инстанции, на основании заключения экспертов, решил, что электричество не есть нечто вещественное, телесное, а представляет лишь движение мельчайших частиц, энергию, определённое состояние, которое передаётся по проводникам, то здесь нельзя усмотреть никакого нарушения законов, и сенат не уполномочен самостоятельно решать вопросы естествознания”. Вот до чего довело суд убеждение, что решает дело, при применении права по аналогии, фактическое сходство случаев, а не юридический принцип” (К учению об осуществлении права. Интеллектуальный процесс, требующийся для осуществления права: Социально-юридическое исследование / Гредескул Н.А., прив.-доц. Имп. Харьк. ун-та. – Харьков: Тип. А. Дарре, 1900, с. 136–137).

Отношения собственности содержат в себе всё многообразие человеческих отношений и их институтов, включая государство: кто может быть участником отношений, как должен себя вести участник отношений собственности (правила поведения), какое наказание ожидает нарушителя отношений собственности. Это и есть классическая норма права. Отношения собственности стремятся к бесконечности. Следовательно, к бесконечности стремится право.
Отношения собственности отражаются в юридических правилах поведения (законах), которые включают и меру наказания (насилия) нарушителю этих правил. Право на легитимное насилие имеет только государство.
Юристами называют знатоков юридических законов в их единстве и многообразии, то есть права. Право без отношений собственности – это уже не право, а что-то иное. Отношения собственности регулируются в основной массе так называемым гражданским законодательством, или гражданским (частным) правом. Человек, имеющий сертификат об образовании, по специальности юрист и не знающий гражданского права, не юрист, а кто-то иной. Если этот кто-то говорит, что он специалист в публичном праве, а гражданского права он не знает, то этот кто-то не юрист вообще. Ибо нельзя понимать так называемое публичное право, не зная гражданского права. Право едино. Есть право. Деление права на так называемые отрасли законодательства и/или отрасли права есть всего лишь фикция, необходимая для учебных и исследовательских целей. Классификация права по учебным или научным дисциплинам зависит от выбранного основания деления и личных воззрений полномочных на такое деление людей. Систематизация законодательных актов также есть группировка по какому-то удобному основанию или традиции.
Предполагается, что человек, претендующий на род деятельности, для занятия которой необходима квалификация “юрист”, освоил основы правового регулирования отношений собственности, что подтверждается, в частности, дипломом о юридическом образовании. Если при выполнении функций, требующей квалификации “юрист”, человек не проявил знаний в сфере гражданского права или каким-то образом всё время уклоняется от применения такого знания, то должны возникнуть сомнения в его юридическом звании. Нет такой сферы деятельности для юриста, где можно не знать гражданское законодательство. И чем лучше он его знает, тем больше он понимает право вообще. И чем меньше он его знает, тем меньше он понимает право.
Нельзя не согласиться с Сергеем Аркадьевичем, что раз юрист – это прежде всего знаток гражданского права, то “в этой области нужно превосходно знать как общую систему, так и все её подробности”.
/3/. Но вот криминалистам, то есть выступающим защитниками в уголовных делах адвокатам, согласно утверждению адвоката С.А. Андреевского, можно и не знать гражданского права, то есть вообще собственно права, ибо “все они – дилетанты, люди свободной профессии”.
На этом месте мы делаем вывод из суждения, что адвокатом в уголовном деле может быть и не юрист, если ему не обязательно знать право. Но тут же возникает вопрос, а должны ли знать в уголовном деле право прокурор и судья? Пока на этот вопрос нет ответа.
/4/. Адвокат С.А. Андреевский обосновывает избыточность знания адвокатом в уголовном деле права тем, что уголовный кодекс, с которым им приходится орудовать, есть не более как разматывание на все лады основных десяти заповедей Божьих.
Однако десять заповедей Божьих, по крайней мере в христианской цивилизации, есть основа морали, которая определяет правила поведения людей, их отношений друг с другом. Нормы морали пронизывают всё общество. Право же есть минимум морали. Норма права, в отличие от нормы морали, обязательно содержит в своём составе меру наказания нарушителю со стороны государства. За нарушение нормы морали государственной кары нет. Поэтому право есть мораль, содержащая в себе санкцию от имени государства.
Право – это часть морали. Право, стремящееся к бесконечности, всегда будет меньше, yже морали. Но это мораль. Если право есть особым образом оформленная мораль, то и право есть “не более как разматывание на все лады основных десяти заповедей Божьих”. И отношения собственности как право есть “не более как разматывание на все лады основных десяти заповедей Божьих”. “Разматывание заповедей” есть всё право, а не только “уголовный кодекс”.
А что есть в российской законодательной традиции “уголовный закон”, начиная, по крайней мере, с первого Свода законов Российской Империи? Это есть свод санкций за нарушение норм права, содержащихся в других многочисленных законах. В законодательстве современной России это отчётливо проведено. Правила поведения (диспозиции) закреплены в многочисленных, назовем их, положительных или диспозиционных законах. А суровые наказания (санкции) за их нарушение свели в один закон, называемый уголовным кодексом. Другой закон аналогичного собирательного для санкций назначения – кодекс об административных правонарушениях.
Санкция ничего не регулирует. Это наказание за нарушение правил регулирования поведения. Санкцию нарушить нельзя, поскольку она не правило поведения. Санкция – третья часть нормы права. Уголовный кодекс сам по себе ничего не регулирует. И единственный, кто может нарушить уголовный кодекс, это судья, если он при вынесении приговора назначит меру наказания большую, чем указано в статье кодекса, которую он применил.
“Разматывает заповеди” в первую очередь Конституция, гражданский кодекс.

Добавление. К вопросу о десяти заповедях.
“Незнание закона не освобождает от ответственности”. Это выражение часто употребляется в связи с уголовным наказанием. Говорят, что незнание именно уголовного закона, то есть меры наказания за содеянное, не освобождает от наказания. Что неправильно. Ибо не освобождает от наказания незнание закона положительного (диспозиционного), то есть того закона, который установил правило поведения людей в определённой ситуации. Каждый человек, живущий в обществе, может и должен знать, как правильно себя вести. Десяти заповедей как раз достаточно для законопослушного поведения. Из десяти заповедей каждый знает, что такое хорошо, а что такое плохо. Если, конечно, он не сумасшедший, то есть невменяемый. Если же человек невменяемый, не может отдавать отчёт в своих действиях, то у него нет вины. Если Бог хочет наказать человека, Он лишает его разума, Он лишает его воли. Нет воли – нет вины. Нет вины – нет наказания.
Меру наказания за неправомерное поведение не знает никто заранее. Это знает только судья при вынесении приговора. Поэтому такое выражение, как “незнание уголовного закона не освобождает от ответственности”, абсурдно. Ибо в нём заложена предпосылка знания правонарушителя о том, что он умышленно нарушил известные ему правила законопослушного поведения, например: не бери чужой вещи только лишь потому, что не знал, какая кара его постигнет, когда брал чужую вещь. То есть диспозицию нормы права он знал, а санкции не знал. Но каждый знает, что за правонарушение должно следовать наказание.
/5/. Присяжный-поверенный С.А. Андреевский делает вывод, что в уголовном деле защитник-неюрист (юрист, не знающий права) при наличии таланта может затмить юриста, то есть знатока права, потому что уголовная защита – это искусство, как литература, живопись или музыка.
Это лозунг: уголовная защита – искусство. И он будет успокаивающе воздействовать (вид эстетического удовольствия) уже на тех, кто гражданского права не знает, не скрывает и не стесняется своего незнания. Это те, кто не только не знает права, а право ненавидит, потому что относятся к нему с пренебрежением, как к пустяку. Главное для таких незнаек – знание одним им ведомых “законов искусства”. Всякое право ими прикрывается искусством.
Но если прокурор и суд в уголовном процессе говорят на языке права, а адвокат на языке искусства, то как должны относиться прокурор и судья к этому деятелю искусств? Только как к острослову и, увы, обязательной фигуре процесса, которая отвлекает прокурора и судью от тяжёлого, но необходимого бремени вынесения приговора? Или все, и судья, и прокурор, и адвокат, относятся к судебному процессу как к искусству? А что же обвиняемый и потерпевший? Обвиняемому не до искусства.
Лозунг “уголовная защита – искусство” написан более ста лет назад. Но наблюдения показывают его живучесть. Ибо этот лозунг есть план действий в уголовном деле всех агрессивных и упорных незнаек, которые прикрывают свою профессиональную несостоятельность мимикрией под всяческие искусства разговорного жанра. Этот лозунг вреден и опасен для права.
/6/. В истинности лозунга “уголовная защита – искусство”, на радость современным незнатокам права, Сергей Аркадьевич убеждает словами, что чем менее уголовные защитни450 ки юристы по натуре, тем они драгоценнее для суда. Мол, гражданский суд имеет дело с имуществами, а уголовный – с людьми. Современные адвокаты от искусства в это верят. Но это не так.
Любой суд имеет дело с правом. Цель любого суда – преодолеть абсурд спора с помощью логики права. Иметь дело в гражданском суде с имуществом – иметь дело с отношениями людей. Иметь дело с человеком в уголовном суде – иметь дело с отношениями людей. А как быть, если в уголовном суде заявлены требования об имуществе? Тогда должно быть обязательно два адвоката у обвиняемого: один юрист, а второй деятель искусства?
/7/. Сергей Аркадьевич всё-таки отвечает на ранее возникшее у нас недоумение, должны ли быть прокурор и судья знатоками права, то есть юристами, или они должны уподобиться уголовному адвокату и быть деятелями искусства. Ответ точен: прокурор и судья должны быть “чистокровными” юристами, то есть знать право. Так почему же адвокат в уголовном деле должен быть от искусства, а не от права? Ответ неожиданно прост. Чтобы приговор был житейски понятен, чтобы адвокат выслушивался с уважением и вниманием и тому подобное. Что ж, мнение, что адвокату только и остаётся стать бытописателем жизни в суде, будет абсолютно истинное, если будет истинно утверждение, что прокуроры и судьи так глубоко познали право, что никогда не ошибаются в вопросах права. Остаётся только взывать к милосердию прокуроров и судей. Чтобы они не слишком наказывали. Ведь виновность для них всегда очевидна. Вероятно, очевидна виновность и для адвокатов от искусства? Она для них очевидна, потому что такие адвокаты не знают права?
/8/. По сути С.А. Андреевский рекомендует уголовным защитникам воспринимать юриспруденцию как нечто элементарное, то есть примитивное. И сама юриспруденция в их деятельности должна быть незаметна, отойти на второй план. То есть уголовный защитник может вообще обойтись без права. Наблюдая сегодняшние уголовные процессы, невольно обнаруживаешь в них деятельность от неизвестного вида искусства и не обнаруживаешь права.
/9/. Сергей Аркадьевич опять порадовал художников-защитников в уголовном деле, назвав лишенных художественного таланта адвокатов дельцами, которые годятся только для второстепенных услуг. К второстепенным услугам, в частности, относятся консультации и писание жалоб, то есть всё то, где нужны юридические знания. Можно ли нам сделать вывод из утверждений Сергея Аркадьевича, что адвокаты-знатоки права выполняют второстепенную работу? Тогда, что из себя представляет право, занятие им, изучение его? Примитивизм?
/10/. Если первоклассные уголовные юристы, с громадной эрудицией, изобретательностью и остроумием, уступают в уголовном суде людям легкомысленным, “но с божественным огнем”, с искренним и живым дарованием, которые преуспевают, то, может быть, дело не в адвокатах, в судьях и прокурорах? Может быть, востребуют адвокатов-художников не обвиняемые, а прокуроры и судьи? Потому что прокуроры и судьи сами никакие не “чистокровные юристы”, а такие же искусствоведы процесса? Художникам легче понять художника, ведь они общаются на одном им понятном примитивном языке искусства. Для занятия искусством нужен талант, по крайней мере, иметь уверенность, что он есть. А праву надо учиться, за право надо бороться. Художник же, именно как художник, к «праву» имеет отношение лишь единожды – он имеет право на вымысел.
/11/. С.А. Андреевский даёт рекомендации, как стать преуспевающим адвокатом-криминалистом. Во-первых, успокаивает, заверяя, что подготовка защитника-криминалиста несложна. Сколько-нибудь даровитому человеку не составит труда изучить Уголовное уложение и пропечатанные под каждый статьёй разъяснения Сената.
Как современно всё звучит. Как будто всё списано с сегодняшней уголовной адвокатуры. Или современные адвокаты прочитали Сергея Аркадьевича и все его мысли из лозунгов превратили в программу своей адвокатской жизни?
Обратите внимание, что уголовному адвокату сто лет назад было достаточно иметь Уголовное уложение и знакомиться с разъяснениями Сената. Если следовать этому совету сегод452 ня, то достаточно читать Уголовный кодекс и разъяснения Верховного суда. Но где само право? Где те положительные [диспозиционные] законы, за нарушение которых следует наказание? О них ни слова. Эти законы можно не изучать? Наказывать, приговаривать человека к наказанию за нарушение такого закона, который не знают или не понимают ни прокурор, ни судья, ни адвокат? Это абсурд. Или это и есть подмена права искусством? Тогда это точно абсурд. И этот абсурд назван судом жизни, а не мёртвой формалистикой. А борьба за право названа бумажным сутяжеством.
Что же изменилось за сто лет? Если абсурд присущ человеку, то ничего измениться не может?
Адвокаты-художники, прокуроры-артисты и судьи-искусствоведы – враги права, враги государства, враги народа. Они не борются за право, они его разрушают. Они разрушают мораль.
Что же мы не видим в современных приговорах по уголовным делам? Не видим указания на законы, на нормы права, которые нарушил обвиняемый, а теперь осуждённый. Осудили без права. Так, на глазок, из собственного представления о “десяти заповедях”. И адвокатам право тоже не нужно, коль они художники? Но Сергей Аркадьевич показал, что и сто лет назад не все адвокаты были художниками, были и те, кто боролся за право, противостоял примитивизму в уголовном процессе.
Принцип правового государства, принцип правосудности приговора предполагают, что в приговоре должна быть указана та правовая норма, которую нарушил обвиняемый. И это не статья из уголовного кодекса. Человек должен знать, в преступлении какой правовой нормы он обвиняется.
Юрист-художник может возразить, что бывают случаи, когда уголовный кодекс содержит наказание за деяние, а другого закона, кроме уголовного, нет, на который можно было бы указать как нарушенный обвиняемым. Обычно юрист-художник в пример приводит “убийство”. Мол, не нужно никакого другого закона, и так все знают, что убивать нельзя.
Юрист-художник неправ. И это ему непростительно, потому что он должен знать право.
Знать из десяти заповедей, что убивать нельзя, недостаточно для юридического приговора. Убийство есть неправомерное лишение жизни. Следовательно, должна быть норма права (закон), которая запрещает лишать жизни другого человека по собственному произволу или которая предписывает сохранять, оберегать жизнь другого человека, не подвергать жизнь человека опасности. Что, собственно, одно и то же. Если нет нормы права – нет наказания за её нарушение. Но норма права, запрещающая убивать, есть. В первую очередь она содержится в Конституции России: человек – высшая ценность. Не в Уголовном, а в Гражданском кодексе России закреплено, что жизнь и здоровье, достоинство личности, личная неприкосновенность неотчуждаемы и непередаваемы. Гражданское законодательство защищает эти блага человека.
Причинение вреда жизни и здоровью человека есть, в частности, нарушение норм Конституции России и Гражданского кодекса России. За такое противоправное поведение может следовать наказание, которое предусмотрено в уголовном кодексе. Поэтому в судебном приговоре всегда должна быть установлена противоправность в поведении подсудимого, указание на закон, который он нарушил, а указание на статью уголовного кодекса есть только выбор наказания. В противном случае приговор вынесен вне права.
Мысль о примитивности уголовного закона закреплена в самом Уголовном кодексе России. Так в статье 2 Кодекса определено, что задачами этого Кодекса являются: охрана прав и свобод человека и гражданина, собственности, общественного порядка и общественной безопасности, окружающей среды, конституционного строя Российской Федерации от преступных посягательств, обеспечение мира и безопасности человечества, а также предупреждение преступлений.
Задача – это то, что требует исполнения, разрешения.
Закон, в котором сосредоточена третья часть правовых норм (санкции), причём не вся эта часть нормы, а только один наиболее жестокий вид наказаний, не может иметь никаких самостоятельных задач, кроме как утилитарной, а именно собрать в одном месте максимальное количество наказаний для удобства их поиска и применения за нарушение многочисленных норм положительного (диспозиционного) законодательства.
В действительном смысле охранять свободы и собственность могут только материальные государственные институты, у которых для этого есть физические средства насилия, в первую очередь это милиция и армия.
Всё законодательство (вся масса законов) есть глобальная единая норма права, право вообще, имеющее триединство: гипотезу, диспозицию, санкцию. Это право в целом призвано охранять жизненные интересы людей. Право стремится к бесконечности в том смысле, что оно пытается охранить максимальный жизненный интерес человека.
Чтобы право смогло охранить интерес человека, нужно выявить его, отделить от других интересов, сформулировать интерес, который будет подлежать правовой охране, провозгласить охраняемый правом жизненный интерес. Тот, кто нарушил охраняемый правом жизненный интерес другого человека, подлежит наказанию со стороны государства, то есть того, кто имеет право применять насилие в качестве наказания за нарушение интереса другого. Иначе говоря, охраняет жизненный интерес всё право, вся правовая норма, а не только один элемент её третьей части, содержащейся в уголовном законе санкции.

Примечание. Словосочетание “законный интерес”, которое стремительно распространилось в законодательстве за последние десять лет, неграмотно и свидетельствует лишь об утрате правовой культуры, то есть понимания самого цивилизационного смысла права. Это словосочетание больше похоже на скороговорку, чем на язык закона. Если есть “законный интерес”, то должен быть и “незаконный интерес”. Как понять значение “незаконного интереса”? Это интерес вне закона, за пределами закона, интерес, который закон не регулирует или не охраняет, либо это интерес, который заведомо нарушает чьи-то охраняемые законом интересы? Конечно, любой юрист-художник, адвокат от искусства тут же объяснит всякому недогадливому юристу, что “законный интерес” – тот интерес, который раньше в законах назывался “охраняемый законом интерес”. Но это всего лишь догадки. Потому что никаких “законных” или “незаконных” интересов нет для права. Есть охраняемые законом интересы, то есть правоохраняемые жизненные интересы, и жизненные интересы, которые право не охраняет, или пока не охраняет.
Друзья рассорились. У одного из них есть жизненный интерес сохранить дружбу. Но право такой интерес не охраняет, отношения дружбы не регулирует. Или это “незаконный” интерес?

Добавление. Правило нормативного поведения одно, но санкция за нарушение этого правила в правовом смысле, будучи единой, может распадаться на несколько элементов, видов. Выбор и применение вида наказания зависит от размера вреда, который причинил нарушитель правила. Например, работник, нарушивший трудовую дисциплину (скажем, правила техники безопасности), может быть наказан наложением на него дисциплинарного взыскания (санкция предусмотрена в Трудовом кодексе); это же нарушение может повлечь наказание в виде наложения на него штрафа в административном порядке (санкция предусмотрена в Кодексе об административных правонарушениях); за это же нарушение работник может быть привлечен к уголовной ответственности (санкция предусмотрена в Уголовном кодексе). Правило работник нарушил одно (оно содержится в трудовом законодательстве), но в зависимости от размера причиненного им в результате такого нарушения вреда наказание ему может быть предельно максимальное, которое традиционно определяется в уголовном законе.
Право не регулирует размер или степень нарушения самого права, то есть пределы, за которые выходит нарушитель права. Право устанавливает правильное, нужное, допустимое, надлежащее поведение. Всё, что выходит за пределы правил поведения, есть правонарушение, которое подлежит наказанию. Если, в частности, уголовным законом определена разная мера наказания в соответствии с размером причиненного правонарушителем вреда (например, крупный, особо крупный), то такое различие наказаний не есть форма правового регулирования поведения людей. Это не самостоятельная норма права. Это виды санкций, которые адресуются суду для их применения.

Добавление. Ложному пониманию уголовного кодекса как закона примитивного даёт неправильное, то есть ложное определение понятия преступления в Уголовном кодексе России. Согласно статье 14 этого Кодекса преступлением признаётся виновно совершённое общественно опасное деяние, запрещённое этим Кодексом под угрозой наказания.
Вина у правонарушителя быть должна, то есть что он нарушает правовые предписания в здравом уме и твердой памяти. Однако общественно опасными деяниями являются все, которые нарушают правила поведения, предписанные законами. Любая норма права всегда содержит в себе санкцию. Положительное (диспозиционное) правило поведения может быть прописано в одном законе (нормативном акте), а санкция за его нарушение – в другом. Но норма одна. Санкция есть всегда, надо только её поискать. Запрещает неправильное, противоправное, поведение вся норма, прежде всего её предписывающая часть. А если есть предписание, то есть и наказание за нарушение предписания. Санкция ничего не может запретить или предписать, как себя надо вести. Правило, что нельзя брать тайно чужую вещь, установлено в Гражданском кодексе, а не в Уголовном. В Уголовном кодексе установлена мера наказания тому, кто нарушит правило не брать тайно чужую вещь. Запрещает это делать Гражданский кодекс.

Если уголовный кодекс – примитивный закон, то ему должен соответствовать уголовный процесс, который также будет примитивен. Это и не скрывается деятелями искусства от юриспруденции. Они относятся к уголовной процедуре не как к достижению человеческого разума, не как к логическому познанию, а как к месту проявления собственных художественных пристрастий.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
“ДЕЛО ЙУКОСА” И НИСХОЖДЕНИЕ АДВОКАТОВ В БЕЗДНЫ ПРАВОСУДИЯ