Ноктюрн в день святой Люси, самый короткий день года

 

День Люси – полночь года, полночь дня,

Неверный свет часов на семь проглянет:

Здоровья солнцу недостанет

Для настоящего огня;

Се запустенья царство;

Земля в водянке опилась лекарства,

А жизнь снесла столь многие мытарства,

Что дух ее в сухотке в землю слег;

Они мертвы, и я их некролог.

 

Смотрите все, кому любить приспеет

При новой жизни, то есть по весне:

Любви алхимия во мне,

Давно усопшем, снова тлеет

И – что за волшебство –

Вновь выжимает сок из ничего,

Из смерти, тьмы, злосчастья моего;

Любовь меня казнит и возрождает

К тому, чего под солнцем не бывает.

 

Другие знают радость и живут

Телесной силой, пламенем духовным,

А я на таганке любовном

Кипящий пустотой сосуд.

Она и я в печали

Как часто мир слезами затопляли

Или в два хаоса его ввергали,

Презрев живых; и часто тот же час

Душа, как мертвых, оставляла нас.

 

Но если ныне рок ей смерть исчислил –

Господь, избавь! – я представлял бы суть

Шкалы земных ничтожеств: будь

Я человеком, я бы мыслил;

А был бы я скотом,

Я б чувствовал; а древом иль кремнём,

Любил и ненавидел бы тайком;

Да я не назовусь ничтожной тенью,

Зане за тенью – вещь и освещенье.

 

Я есмь никто; не вспыхнет мой восток.

Для вас, влюбленных, для хмельного пыла

Дневное скудное светило

Переступает Козерог:

Войдите в ваше лето;

Она ж уйдет, в державный мрак одета;

И я готовлюсь к ночи без рассвета –

Ее кануном стала для меня

Глухая полночь года, полночь дня.

 

 

ТЕНЬ

 

Убив меня предательством, узнай –

Твоя свобода мнима:

Ведь тень моя с упорством пилигрима,

О лжевесталка, в твой неверный рай

Придет, взыскующа и зрима;

Свеча от страха копоть изрыгнет,

А друг постельный, твой услыша лепет,

Подумает, что вновь его зовет

Твой похотливый трепет,

И оттолкнет тебя, да, оттолкнет.

И, словно сиротливый лист осины,

Ты задрояотшь, и пота брызнет ртуть –

Но подождем чуть‑чуть,

Не пробил час; твоей печальной мины

Знать не хочу; что мне твоя печаль;

Пусть над тобой предчувствий грозных сталь

Висит, как меч, – не жаль тебя, не жаль.

 

 

ПРОЩАНИЕ, ЗАПРЕЩАЮЩЕЕ ПЕЧАЛЬ

 

Души смиреннейшей в ночи

Ухода люди не услышат:

Так тих он, что одни «почил»

Промолвят, а другие – «дышит».

 

Расстаться б так вот, растворясь

Во мгле, – не плача ни о чем нам;

Кощунством было б тайны вязь

Предать толпе непосвященной.

 

Земли трясенье устрашит:

Обвалу каждый ужаснется,

Но если где‑то дрогнет ширь

Небес, ничто нас не коснется.

 

Так и любовь потрясена

Земная – и не вспыхнет снова –

Разлукой: подорвет она

Ее столпы, ее основы.

 

А нам, которые взвились

В такую высь над страстью грубой,

Что сами даже б не взялись

Назвать… что нам глаза и губы?

 

Их тлен союз наш не предаст,

Уйдут они, – но не умрет он:

Как золота тончайший пласт,

Он только ширится под гнетом.

 

И если душ в нем две, взгляни,

Как тянутся они друг к другу:

Как ножки циркуля они

В пределах все того же круга.

 

О, как следит ревниво та,

Что в центре, за другой круженьем,

А после, выпрямляя стан,

Ее встречает приближенье.

 

Пусть мой по кругу путь далек

И клонит долу шаг превратный,

Есть ты – опора и залог

Того, что я вернусь обратно.

 

 

ВОСТОРГ

 

Там, где фиалке под главу

Распухший берег лег подушкой,

У тихой речки, наяву

Дремали мы одни друг с дружкой.

Ее рука с моей сплелась,

Весенней склеена смолою;

И, отразясь, лучи из глаз

По два свились двойной струною.

Мы были с ней едины рук

Взаимосоприкосновеньем;

И все, что виделось вокруг,

Казалось нашим продолженьем.

Как между равных армий рок

Победное колеблет знамя,

Так, плотский преступив порог,

Качались души между нами.

Пока они к согласью шли,

Камней недвижных наподобье,

Тела застыли, где легли,–

Как бессловесные надгробья.

Тот, кто любовью утончен

И проницает душ общенье,–

Когда бы как свидетель он

Стоял в удобном удаленье,–

То не одну из душ узнав,

Iio голос двух соединенный,

Приял бы новый сей состав

И удалился просветленный.

Да, наш восторг не породил

Смятенья ни в душе, ни в теле:

Мы знали, здесь не страсти пыл,

Мы знали, но не разумели,

Как нас любовь клонит ко сну

И души пестрые мешает,

Соединяет две в одну

И тут же на две умножает.

Одна фиалка на пустом

Лугу дыханьем и красою

За миг заполнит все кругом

И радость преумножит вдвое.

И души так – одна с другой

При обоюдовдохновенье

Добудут, став одной душой,

От одиночества спасенье

И тут поймут, что мы к тому ж,

Являясь естеством нетленным

Из атомов, сиречь из душ,

Невосприимчивы к изменам.

Но плоть – ужели с ней разлад?

Откуда к плоти безразличье?

Тела – не мы, но наш наряд,

Мы – дух, они – его обличья.

Нам должно их благодарить –

Они движеньем, силой, страстью

Смогли друг дружке нас открыть

И сами стали нашей частью.

Как небо нам веленья шлет,

Сходя к воздушному пределу,

Так и душа к душе плывет,

Сначала приобщаясь к телу.

Как в наших жилах крови ток

Рождает жизнь, а та от века

Перстами вяжет узелок,

Дающий званье человека,–

Так душам любящих судьба

К простым способностям спуститься,

Чтоб утолилась чувств алчба –

Не то исчахнет принц в темнице.

Да будет плотский сей порыв

Вам, слабым людям, в поученье:

В душе любовь – иероглйф,

А в теле – книга для прочтенья.

Внимая монологу двух,

И вы, влюбленные, поймете,

Как мало предается дух,

Когда мы предаемся плоти.

 

 

ЗАВЕЩАНИЕ

 

Пока дышу, сиречь пред издыханьем,

Любовь, позволь, я данным завещаньем

Тебе в наследство слепоту отдам

И Аргусу – глаза, к его глазам;

Язык дам Славе, уши – интриганам,

А слезы – горьким океанам.

Любовь, ты учишь службу несть

Красе, которой слуг не перечесть,

И одарять лишь тех, кому богатства не известь.

 

Кометам завёщаю постоянство,

Придворным – верность, праведникам – чванство;

Иезуиту – лень и простоту,

Недвижность и задумчивость – шуту;

Объездившим полмира – молчаливость,

И Капуцину – бережливость.

Любовь, меня ты гонишь вспять

К любимой, что меня не жаждет знать,

И учишь одарять лишь тех, кто дар не в силах взять.

 

Дарю учтивость университетским

Студентам, добродетельность – немецким

Сектантам и отступникам; засим

Пусть набожность мою воспримет Рим;

Голодной солдатне дарю смиренье

И пьяным игрокам – терпенье.

Любовь, ты учишь круглый год

Любить красу, для коей я – урод,

И одарять лишь тех, кто дар насмешкою почтет.

 

Друзьям я имя доброе оставлю,

Врагов трудолюбивостью ославлю;

Философам сомненья откажу,

Болезни – лекарям и кутежу;

Природе – все мои стихотворенья,

Застолью – острые реченья.

Любовь, ты мнишь меня подбить

Любимую вторично полюбить

И учишь так дарить, чтоб дар сторицей возвратить.

 

По ком звонит сей колокол, горюя,–

Курс анатомии тому дарю я;

Нравоученья отошлю в Бедлам,

Медали дам голодным беднякам;

Чужбине кто судьбу свою поручит –

Английский мой язык получит.

Любовь, ты учишь страсти к ней,

Дарящей только дружбою своей,–

Так что ж, и я дарю дары, которых нет глупей.

 

Довольно! Смерть моя весь мир карает,

Зане со мной влюбленность умирает;

Красам ее цена отныне – прах,

Как злату в позабытых рудниках;

И чарам втуне суждено храниться,

Как солнечным часам в гробнице.

Любовь, ты приводила к той,

Что, презирая, нас гнала долой,

И учишь сразу погубить – ее и нас с тобой.

 

 

ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ

 

Остерегись любить меня теперь:

Опасен этот поворот, поверь;

Участье позднее не возместит

Растраченные мною кровь и пыл,

Мне эта радость будет выше сил,

Она не возрожденье – смерть сулит;

Итак, чтобы любовью не сгубить,

Любя, остерегись меня любить.

 

Остерегись и ненависти злой,

Победу торжествуя надо мной:

Мне ненависти этой не снести;

Свое завоевание храня,

Ты не должна уничтожать меня,

Чтобы себе ущерб не нанести;

Итак, коль ненавидим я тобой,

Остерегись и ненависти злой.

 

Но вместе – и люби, и ненавидь,

Так можно крайность крайностью смягчить;

Люби – чтоб мне счастливым умереть,

И милосердно ненавидь любя,

Чтоб счастья гнет я дольше мог терпеть;

Подмостками я стану для тебя;

Чтоб мог я жить и мог тебе служить,

Любовь моя, люби и ненавидь.

 

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ

 

Она мертва; а так как, умирая,

Все возвращается к первооснове,

А мы основой друг для друга были

И друг из друга состояли,–

То атомы ее души и крови

Теперь в меня вошли, как часть родная,

Моей душою стали, кровью стали,

И грозной тяжестью отяжелили.

И все, что мною изначально было,

И что любовь едва не истощила:

Тоску и слезы, пыл и горечь страсти –

Все эти составные части

Она своею смертью возместила.

Хватило б их на много горьких дней;

Но с новой пищей стал огонь сильней!

И вот, как тот правитель,

Богатых стран соседних покоритель,

Который, увеличив свой доход,

И больше тратит, и быстрей падет,

Так – пусть кощунственно мое сравненье –

Так эта смерть, умножив мой запас,

Повысила безмерно потребленье;

И потому, мощней освободясь,

Моя душа опередит в полете

Ее; так ядра, выстреленные подряд,

Друг друга догоняют на излете,

Когда сильней пороховой заряд.

 

 

ИЗМЕНЧИВОСТЬ

 

Ты можешь силу, власть и все добро призвать

в свидетели любви и наложить печать,

ты можешь изменить, но это лишь сильней

укоренит любовь и страх мой перед ней.

Суть женская всегда уловками полна,

пока ты не познал ее, она сильна.

Коль птицу я поймал и вновь пустил летать,

найдутся на нее охотники опять.

Ведь женщины – для всех, не только для тебя,

ты видишь, все вокруг меняется любя,

и лисы превращаются в козлов,

когда того хотят, их нрав таков.

А женщина еще капризней и страстней,

и не для верности дано терпенье ей.

Оковы не себе, а нам кует она,

с галерой связан раб, галера же вольна.

Ты поле засевал, но кончилось зерно,

пусть сеет и другой, лишь бы взошло оно.

Пускай Дунай течет затем, чтоб в море впасть,

а морю Волгу, Рейн, все реки принимать.

Свободны по самой природе мы своей,

кому ж мне верным быть, природе или ей?

Уж лучше мне ее измены наблюдать,

чем также часто ей изменой отвечать.

Быть может, я ее сумею убедить,

что не годится всех и каждого любить.

В одном лишь месте жить – как будто жить в плену,

по как бродяга жить – всегда менять страну.

Завладевает гниль стоячею водой,

но и в широком море есть застой.

Целует берег легкая волна,

и к новым берегам бежит она,

тогда вода прозрачна и чиста…

В изменчивости – жизнь, свобода, красота.

 

 

ПОРТРЕТ

 

Возьми на память мой портрет; а твой –

В груди, как сердце, навсегда со мной.

Здесь только тень моя, изображенье,

Но я умру – и тень сольется с тенью.

Когда вернусь, от солнца черным став

И веслами ладони ободрав,

Заволосатев грудью и щеками,

Обветренный, обвеянный штормами,

Мешок костей, – скуластый и худой,

Весь в пятнах копоти пороховой,

И упрекнут тебя, что ты любила

Бродягу грубого (ведь это было!),

Мой прежний облик воскресит портрет,

И ты поймешь, в сравненье есть ли вред

Тому, кто сердцем не переменился

И обожать тебя не разучился.

Пока он был за красоту любим,

Любовь питалась молоком грудным;

Но, возмужав, теперь ей больше кстати

Питаться тем, что грубо для дитяти.

 

 

ОСЕННЯЯ ЭЛЕГИЯ

 

Весны и лета чище и блаженней

Представший предо мною лик осенний.

Как юность силою берет любовь,

Так зрелость – словом: ей не прекословь!

И от стыда любви нашлось спасенье –

Безумство превратилось в преклоненье.

Весной скончался ль век ее златой?

Нет, злато вечно блещет новизной.

Тогда стремилось пламя сквозь ресницы,

Теперь из глаз умеренность лучится.

Кто жаждет зноя – не в своем уме;

Он в лихорадке молит о чуме.

Смотри и знай: морщина не могила,

Зане Любовь морщину прочертила

И избрала ее, отринув свет,

Своим жилищем, как анахорет;

И, появляясь, не могилу роет,

Но памятник властительнице строит

Иль мир в почете объезжает весь,

Хотя притин ее исконный здесь,

Где нет дневной жары, ночного хлада –

Одна в тиши вечерняя отрада.

Здесь речь ее несет тебе привет,

На пир пришел ты или на совет.

Вот лес Любви, а молодость – подлесок;

Так вкус вина в июне дик и резок;

Забыв о многих радостях, потом

Мы старым наслаждаемся вином.

Пленился Ксеркс лидийскою чинарой

Не оттого ль, что та казалась старой,

А если оказалась молодой,

То старческой гордилась наготой.

Мы ценим то, что нам с трудом досталось;

Мы полстолетья добываем старость –

Так как же не ценить ее – и с ней

Перед концом златой остаток дней!

Но не о зимних лицах речь – с них кожа

Свисает, с тощею мошною схожа;

В глазах граничит свет с ночной душой,

А рот глядит протертою дырой;

И каждый зуб – в отдельном погребенье,

Чтоб досадить душе при воскрешенье.

Не причисляй сих мертвецов к живым:

Не старость ибо, дряхлость имя им,

Я крайности не славлю, но на деле

Всё предпочту гробницу колыбели.

Пусть, не гонясь за юностью, сама

Любовь неспешно спустится с холма

В густую тень, и я, одевшись тьмой,

Исчезну с теми, кто ушел домой.

 

 

ЭПИТАЛАМА ВРЕМЕН УЧЕБЫ В ЛИНКОЛЬНЗ‑ИНН

 

Восток лучами яркими зажжен,

Прерви, Невеста, свой тревожный сон –

Уж радостное утро наступило –

И ложе одиночества оставь,

Встречай не сон, а явь!

Постель тоску наводит, как могила.

Сбрось простыню: ты дышишь горячо,

И жилка нежная на шее бьется;

Но скоро это свежее плечо

Другого, жаркого плеча коснется;

Сегодня в совершенство облекись

И женщиной отныне нарекись!

 

О дщери Лондона, о ангелки!

О наши золотые рудники,

Сокровища для женихов счастливых!

В день свадьбы вы, блюдя обычай свой,

Приводите с собой

Тьму ангелов, подружек хлопотливых.

Но да свершится в точности обряд!

Да обретет единственное место

Цветок и брошка; пусть ее наряд

Достоин будет Флоры – чтоб Невеста

Сегодня в совершенство облеклась

И женщиной отныне нареклась!

 

А вы, повесы, гордые юнцы,

И знать разряженная, их отцы –

Бочонки, что чужим умом набиты;

Селяне – темные, как их телки;

Студенты‑бедняки,

От книг своих почти гермафродиты,–

Глядите зорче все! Вот входит в Храм

Жених; а вон и дева, очевидно,–

Ступающая кротко по цветам;

Ах, не красней, как будто это стыдно!

Сегодня в совершенство облекись

И женщиной отныне нарекись!

 

Двустворчатые двери раствори,

О Храм прекрасный, чтобы там, внутри,

Мистически соединились оба;

И чтобы долго‑долго вновь ждала

Их гробы и тела

Твоя всегда несытая утроба.

Свершилось! сочетал святой их крест,

Прошедшее утратило значенье,

Поскольку лучшая из всех невест,

Достойная похвал и восхищенья,

Сегодня в совершенство облеклась

И женщиной отныне нареклась!

 

Ах, как прелестны зимние деньки!

Чем именно? А тем, что коротки

И быстро ночь приводят.

Жди веселий

Иных, чем танцы, – и иных отрад,

Чем бойкий перегляд,

Иных забав любовных, чем доселе.

Вот смерклося, и первая звезда

Явилась бледной точкою в зените;

Коням полудня по своей орбите

И полпути не проскакать, когда

Уже ты в совершенство облечешься

И женщиной отныне наречешься.

 

Уже гостям пора в обратный путь,

Пора и музыкантам отдохнуть,

Да и танцорам сделать передышку:

Для всякой твари в мире есть нора,

С полночи до утра,

Поспать, чтоб не перетрудиться лишку.

Лишь новобрачным нынче не до сна,

Для них труды особые начнутся,

В постель ложится девушкой она,

Дай бог ей в том же виде не проснуться!

Сегодня в совершенство облекись

И женщиной отныне нарекись!

 

На ложе, как на алтаре любви,

Лежишь ты нежной жертвой; о, сорви

Одежды эти, яркие тенёты,–

Был ими день украшен, а не ты;

В одежде наготы,

Как истина, прекраснее всего ты!

Не бойся, эта брачная постель

Могилой – лишь для девственности стала;

Для новой жизни – это колыбель,

В ней обретешь ты все, чего искала,

Сегодня в совершенство облекись

И женщиной отныне нарекись!

 

Явленья ожидая Жениха,

Она лежит, покорна и тиха,

Не в силах даже вымолвить словечка,–

Пока он не склонится наконец

Над нею, словно жрец,

Готовый потрошить свою овечку.

Даруйте радость ей, о небеса!

И сон потом навейте благосклонно;

Желанные свершились чудеса:

Она, ничуть не претерпев урона,

Сегодня в совершенство облеклась

И женщиной по праву нареклась!

 

 

ЭДВАРДУ ГЕРБЕРТУ

 

Всех зверей совмещает в себе человек,

мудрость их усмиряет, сажая в ковчег.

Тот безумец, чьи звери друг друга грызут,

станет сам их добычей, его разорвут.

Он зверей не сдержал ослабевшим умом,

ибо суть человека нарушена в нем.

Пожирая друг друга там звери живут,

и плодятся, и новых зверей создают.

Счастлив ты, укрощающий этих зверей,

подчиняющий каждого воле своей.

Зерна правды умеешь ты сеять в умах,

можешь их отыскать н в глухих закромах.

Ты козлам и волкам примененье нашел,

доказав, что притом – сам отнюдь не осел.

В человеке не только есть стадо свиней,

там и бесы, которые волей своей

в них вселяются, чтобы верней потопить.

Можно тяжесть проклятия утяжелить.

Говорят, что вкушаем мы с первым глотком

ядовитый настой с первородным грехом.

Тот смягчит наказания божьего гнет,

кто его с пониманьем смиренно несет.

Дал он этот напиток нам – детям своим,

мы ж к нему подошли с пониманьем людским.

Мы не знаем, что значит любой его дар,

что есть слабость и сила, что холод и жар.

Бог не мыслит нас ядом особым губить,

самый гнев его может добро приносить,

может дать он и благо великое нам,

исцеление душам и даже телам.

Кто собою доволен – себя наказал,

кто мог быть своим богом, тот бесом предстал.

Наше дело исправить и восстановить

все, к чему пониманья утрачена нить.

Суть его не подвластна людскому уму,

мы не можем подыскивать форму ему.

Человек может веру свободно принять

или разумом долго ее постигать.

Мир и все, что, его наполняя, живет,

на людей не ложится как тягостный гнет.

Не привносится в мир – в нем живет, растворясь,

то, в чем гибель, и то, в чем спасенье для нас.

Знанье пламенем жарким порой обдает,

а порой охлаждает и студит, как лед.

Сколь возвышенна вера и прост ритуал,

человеку поверив, его ты узнал.

Так из книг, что изучены нами до дна,

постепенно составится книга одна.

Нас дела создают, и по этим делам

мы всегда открываемся нашим друзьям.