Покидая придворную суету сует

 

Коль есть святой среди тщеты оплот,–

пусть будет им души покой смиренный

в уединении, где дух согбенный –

добыча мудрости, а не забот.

 

Пускай в ладони алчные течет

металла золотого ливень бренный,

и лестью тешится глупец надменный

среди дворцовых суетных щедрот.

 

Тщета манит сиреной лицедея:

ключами от его души владея,

она замкнет все чувства на замок.

 

А я у тихих волн, под птичьи трели,

свободные от льстивой канители,

остыну от печали и тревог.

 

 

ХУАН ДЕ ХАУРЕГИ

 

 

О ВРЕМЕНАХ ГОДА

 

В блаженном детстве, принимая в дар

мхи, травы и цветы, земля одела

в их блеск и свежесть девственное тело,

украсив лоб ярчайшей из тиар.

 

Став женщиной, она познала жар

безбрежной страсти неба и, несмело

прильнув к нему, в его объятьях млела,

и плыл, как вздохи, над лугами пар.

 

Потом она плодами разрешилась,

отверзли чрево щедрые долины,

стал нрав ее суровей и грубей.

 

И вот она морщинами покрылась,

увяла, в кудрях – снежные седины:

все губит время в ярости своей.

 

 

О РАЗБИТОМ СУДНЕ, ВЫБРОШЕННОМ НА БЕРЕГ

 

Погиб корабль, который не пугали

ни Эвр, ни Нот, ни штормы, ни туман;

с презреньем созерцает океан

его обломки, полные печали.

 

Он грезил о сверкающем металле,

раб кормчего, гордыней обуян,

везя сокровища индейских стран

в Иберию сквозь пенистые дали.

 

Он сгнил, с родимой рощей разлучен,

где мог бы зелень сохранять и ныне

верней, чем сохранить богатства смог.

 

Кто алчен и наживой увлечен,

погибнет точно так же на чужбине,

отвергнут всеми, нищ и одинок.

 

 

ДИАЛОГ ПРИРОДЫ, ЖИВОПИСИ И СКУЛЬПТУРЫ, В КОЕМ ОСПАРИВАЮТСЯ И ОПРЕДЕЛЯЮТСЯ ДОСТОИНСТВА ДВУХ ИСКУССТВ

( Фрагменты )

 

Посвящается практикам

и теоретикам этих искусств

 

Скульптура

 

Ты, наставница и гений

Всех искусств и всех творений,

Мы две дочери твои,

Будь же нам взамен судьи –

Кто из нас всех совершенней?

Возникая из сумбура,

Хочет Живопись, чтоб ей

Поклонялся род людей.

 

Живопись

 

Превзошла меня Скульптура

Только тем, что тяжелей.

Но граненый монолит

Матерьялен лишь на вид.

Во сто раз хитрей работа –

Превратить Ничто во Что‑то,

Чем мой труд и знаменит.

 

Скульптура

 

Пусть в начале бытия

Идолов творила я,–

Ныне же резцами строго

Сотворяет образ бога

Длань умелая моя!

Ты – обманный облик в раме,

Я – объем, живая стать.

И различье между нами –

Суть различье меж словами

«Быть» и лишь «Напоминать».

 

Живопись

 

Но главнейшее уменье –

В подражанье естеству.

А твои, увы, творенья

Я лишь камнем назову.

На моих холстах родится

Из тончайших красок лес.

А попробуй ты, сестрица,

Чтобы воспарила птица,

Гром с небес метал Зевес!

 

Скульптура

 

Все же мой резец умелей:

И без красок может он

Передать объем и тон

Воскресающих моделей,

Так что зритель потрясен.

 

Грубый камень нежным чувством

Сердце скульптора ожег,

Этот миф – тебе упрек:

Ты холста с таким искусством

Не напишешь, видит бог.

 

Природа

 

Я хотела бы унять

Ваши яростные споры,

Не обидев вас, сеньоры;

Мастер истинный принять

Может правду и без ссоры.

 

Раз уж я вам за судью,

То обеим вам даю

Первенство в главнейшем деле:

В том, как служите вы цели –

Сущность отражать мою.

 

Но, о средствах говоря,

Мастерице светотени –

Живописи – предпочтенье

Я отдам (Скульптура зря

Смотрит на меня в смятенье).

 

Ибо в мире все подряд,

Что увидеть может взгляд,

Совершенным колоритом

И умением маститым

Только кисти повторят.

 

Краски, в тонком сочетанье,

На эскиз, готовый ране,

Мой пейзаж наносят так,

Что в него поверит всяк,

Не подумав об обмане.

 

А резец создаст едва ли

На природном матерьяле

Луч, огонь костра, волну,

Звезды, полевые дали,

Небо, солнце и луну.

 

Но и труд повыше есть –

Человека превознесть,

Чей прообраз – сам Создатель:

И художник и ваятель

Борются за эту честь.

 

Живопись сильна и в этом,

Удается цветом ей

И обличив людей

Передать, и тем же цветом –

Мир их мыслей и страстей.

 

Разве сердцу не отрада –

Живость благородных лиц,

Кожа нежная девиц,

Блеск потупленного взгляда

И живая тень ресниц?

 

Живопись и тем славна,

Что придумывать должна

То, чего и нет порою,

Что единственно игрою

Гения творит она.

 

Если ж скульптор скажет мне,

Будто устает втройне,

Значит, труд его от века –

Труд жнеца иль дровосека,

И в такой же он цене.

 

Это значит, что работа

Кисти и резца – всего‑то

Плод физических потуг,

Дело не души, а рук,

Грубый труд, лишенный взлета.

 

Но главнейшее уменье

И важнейшая черта

В этом деле – вдохновенье,

Ликов мира сотворенье

Из гранита и холста.

 

В миг высокого порыва

Скульптор, в рвении своем,

В грубой массе, всем на диво,

Форму обнажит правдиво,

И движенье, и объем.

 

А художник – ни движенье,

Ни объем не передаст,–

Он потерпит пораженье,

Если кисть его предаст

И покинет вдохновенье.

 

Все останется мертво:

Ни обмер, ни глаз, ни руки,–

А чутье спасет его,

Мастера лишь мастерство

Охранит от смертной муки.

 

Живописец перспективой

Может делать чудеса:

Чистой ложью, в миг счастливый.

Он вместит в пейзаж правдивый

Дальний лес и небеса.

 

Этим овладев секретом,

Может тенью он и цветом

В редком ракурсе предмет

Показать, в уменье этом

Поразив ученый свет.

 

Скульпторы таких забот

Знать не знают, что дает

Всем художникам по праву

Пальму первенства, почет

И немеркнущую славу.

 

Изучивши беспристрастно

Все, что истинно прекрасно,

Кто из вас велик и чем,–

Вас обеих громогласно

Я хвалю пред миром всем.

 

 

ФРАНСИСКО ДЕ РИОXА

 

 

* * *

 

Я полон самым чистым из огней,

какой способна страсть разжечь, пылая,

и безутешен – тщится зависть злая

покончить с мукой сладостной моей.

 

Но хоть вражда и ярость все сильней

любовь мою преследуют, желая,

чтоб, пламя в небо взвив, сгорел дотла я,

душа не хочет расставаться с ней.

 

Твой облик – этот снег и розы эти –

зажег во мне пожар, и виновата

лишь ты, что, скорбный и лишенный сил,

 

тускнеет, умирая в час заката,

а не растет, рождаясь на рассвете,

огонь, горящий ярче всех светил.

 

 

* * *

 

В тюрьме моей, где в скорбной тишине

лишь вздохи раздаются одиноко

и цепь звенит, сдавив меня жестоко,

я мучаюсь – и мучаюсь вдвойне

 

из‑за того, что по своей вине

я променял покой на чад порока,

на жар страстей, чтобы сгореть до срока

в оковах тяжких, жгущих тело мне,–

 

как бурная волна в спокойном море,

отвергшая родные воды ради

чужой земли, блеснувшей вдалеке,

 

и к берегу, взбив пенистые пряди,

бегущая, чтобы, себе на горе,

окончить жизнь, разбившись на песке.

 

 

* * *

 

Уже Борея гневные порывы

утихли, и холодная зима

сошла в глубины, где гнездится тьма,

и залил нежный свет луга и нивы.

 

В листву оделся тополь горделивый,

избавившись от снежного ярма,

и обвела зеленая кайма

Гвадиамара светлые извивы.

 

Вы счастливы, деревья: сбросив гнет

застывшей влаги, под лучами Феба

искрятся ваши пышные венки.

 

А я грущу: хотя жестокий лед

по‑прежнему сжимает мне виски,

затеряй светоч мой в просторах неба.

 

 

К РОЗЕ

 

Пылающая роза,

соперница пожара,

что разожгла заря!

Ты счастлива, увидев свет, – но зря:

по воле неба жизнь твоя – мгновенье,

недолгий взлет и скорое паденье;

не отвратят смертельного удара

ни острые шипы, ни дивный твой цветок –

поспешен и суров всесильный рок.

 

Пурпурная корона,

что нынче расцвела

из нежного бутона –

лишь день пройдет – в огне сгорит дотла.

Ты – плоть от плоти самого Амура,

твой венчик – золото его волос,

а листья – перья легкого крыла;

и пламенная кровь, что полнит вены

богини, из морской рожденной пены,

свой алый цвет похитила у роз.

 

Но солнце жжет, и никакая сила

смягчить не властна ярости светила.

Ах, близок час, когда

в лучах его сгорят

дыханье нежное, роскошный твой наряд;

и лепестки, обугленные крылья,

на землю упадут, смешавшись с пылью.

Жизнь яркого цветка

безмерно коротка;

расцветший куст едва омоют росы,

Аврора плачет вновь – о смерти розы.

 

 

ЛУИС ДЕ УЛЬОА‑И‑ПЕРЕЙРА

 

 

* * *

 

Божественные очи! Не тая

Вулканов своего негодованья,

Отриньте страсть мою без состраданья,

Чтоб горечь мук познал без меры я.

 

Коль ваша гордость и любовь моя,

Как равный грех, заслужат наказанья,

Нас в темной бездне будет ждать свиданье

Там, далеко, за гранью бытия…

 

Но если вы за нрав, что столь надменен,

А я за страсть, которую кляну,

В аду должны попасть в два разных круга,

 

Останется удел наш неизменен:

Мы будем в муках искупать вину,

Ни здесь, ни там не обретя друг друга,