Солдатские любовные и пьянственные песни

ИСПАНЦЫ

 

Беса ме, беса, моя плутовка!

Поберегись красотка моя!

Смелее в бой! Экипировка

Готова – от шомпола до ружья.

В поход, в поход супротив мужичья!

Фортуна вновь показала зад…

Хоть гранде вино – горька судьбина,

Но лос эспаньолес от страсти горят!

 

 

ИТАЛЬЯНЦЫ

 

О белла донна, моя дорожетта!

Нет на свете равной тебе ни одной!

Что вижу я? Ты еще одета?

Займись‑ка, прелесть, любовью со мной!

Нужно развлечься перед войной!

Бене винетто мы тоже не прочь!

Соблюдем для приличий итальянский обычай

Призовем поселянок в эту славную ночь!

 

 

ФРАНЦУЗЫ

 

Бон выпивон! Шансон горланить!

Наливай, мон шер, и пей до дна!

Будем топать и хлопать, вопить и буянить!

Вив ля гер! Наступает война!

Эй, веселее! Еще вина!

Пьем! На войне, так уж как на войне!

Мужичье отлупим, выпивки купим –

Никто помешать не посмеет мне!

 

 

АНГЛИЧАНЕ

 

Благородные инглиш джентльмены!

Каждому – леди, энд вери вел!

Ваши услуги весьма бесценны

В веденье голландских военных дел!

Берись за дело, коли умел –

Энд кис ее, кис – лови момент!

Смелее тыкай тяжелою пикой!

Не оставляй ржаветь инструмент!

 

 

НЕМЦЫ

 

Моя сокровищ, давай не груститься!

Война имеет начаться ведь!

Шорт побери! Мушичьё поучиться

От меня имеет порядок иметь!

Долшен и деньги в карман звенеть!

Я никогда не упустит моё!

Выдершим стойко добрый попойка!

За всё имеет платить мушичьё!

 

НИДЕРЛАНДЦЫ

 

Вы, нидерландские матросы,

Бойцы на земле и в стихии морской!

Вам надоели пашни, покосы –

Вы берете оружье крепкой рукой –

Началась война – кончен покой!

Поскольку исхода мирного нет,

Испанские орды получат твердый

И недвусмысленный ответ!

 

ФРИЗЫ

 

Проасти, невеста, проасти, милоашка,

Жениться, увы, никак не моагу.

Печальноа, грустноа, скорбноа, тяжкоа.

А будешь плоакать – проасто сбегу.

Милоашка, да где ж я воазьму деньгу?

Воайна! Вербоавщики – с разных стороан!

Хвоативши лишку, бегу вприпрыжку –

Мне оабещали тысячу кроан!

 

ЛАТИНИСТЫ

 

Вос, студиозис, народ особый,

Вы, что привыкли с давних пор

Деньгибус тратить не для учебы,

А на танцыбус эт случайный амор,

Продавайте книги, бросайте вздор,

Чем пер платеас шляться, вконец охмелев,

Кончайте драки, ступайте, вояки,

На мужикибус выместить гнев!

 

 

* * *

 

Сколько я не спал ночей

В тщетной, пламенной надежде!

Пусть мольбы все горячей –

Ты безжалостна, как прежде!

В мире нет страшней суда!

Полюби сейчас же, полюби сейчас же, полюби сейчас же

Или никогда.

 

Встретил я твой нежный лик,

Белоснежный, безгреховный,

И в груди моей возник,

Воспылал пожар любовный!

Сколь горька моя беда!

Полюби сейчас же, полюби сейчас же, полюби сейчас же

Или никогда.

 

Повели мне умереть,

Коль тебе сие приятно –

Я возьмусь за дело впредь,

И умру, неоднократно,

Не жалеючи труда!

Полюби сейчас же, полюби сейчас же, полюби сейчас же

Или никогда.

 

Сколь давно тебе служу –

Счет годам утрачу вскоре!

Места я не нахожу

Для себя в подобном горе!

Тягостна моя нужда –

Полюби сейчас же, полюби сейчас же, полюби сейчас же

Или никогда.

 

О Богиня, я вполне

Изучил твои повадки,–

Что ж, прикажешь сгинуть мне

От любовной лихорадки?

Хоть зардейся со стыда!

Полюби сейчас же, полюби сейчас же, полюби сейчас же

Или никогда.

 

 

* * *

 

День, или месяц, иль, может быть, год

Счастье давалось нам полною чашей –

Час или два у Фортуны уйдет

На истребление радости нашей!

 

Юность, красота и власть

Нас должны покинуть,

Все обречено пропасть,

Неприметно сгинуть.

Как вода, в никуда

Исчезает слава,

Тяжек рок, близок срок,

Коротка расправа.

 

Скуден итог от работы дневной,

Счастье, придя, удалиться готово.

Горькой заплатите, люди, ценой

За предпочтенье блаженства земного!

 

В океан мирских забот

Струйка счастья канет,

Юность нынче зацветет,

А назавтра – свянет.

И не рад, кто богат

В золотом жилище,

Искони числя дни,

Как монетки – нищий.

 

Новое время больно слепотой,

Высшим кумиром поставя богатство.

Как не воспомнить мне век золотой,

Век отдаленный свободы н братства!

 

Не велик, но и не мал

Был в доходах каждый,

И никто не голодал,

Не страдал от жажды.

Процвело всюду зло,

Подло все и лживо –

Не к добру, что в миру

Царствует нажива!

 

УХАЖИВАНИЕ ЗА МЕННОНИТКОЙ

 

Приволокнулся я за юной меннониткой.

Лишь первый поцелуй сумел сорвать я прытко,

Она сказала мне: «То было или нет,

Но удалиться прочь примите мой совет!

 

Ведь от иной сестры схватил бы оплеуху,

Пожалуй, даже наш священный брат по духу!»

Стеня, к ее ногам я попытался пасть,

Я тщетно сообщал, что к ней питаю страсть.

 

Но холодна к мольбам она была, как рыба.

Я рек: известны ль ей слова какие‑либо

В Писанье – кто клеймил влюбленных и когда?

Я тут же принужден сгореть был со стыда.

 

Ярился Моисей, текли псалмы Давида,

Из слов апостолов воздвиглась пирамида,

Пророки древние смешались в суп густой…

(Здесь вряд ли мог помочь и Валентин Святой.)

 

И глянуть на меня не думала, паршивка!

Не то цветист камзол, не то пышна завивка,

Просторны ли штаны, лазорев ли крахмал,

Велик ли воротник – я думал – или мал,

 

Иль на моем плаще излишне много складок?

Короче говоря, я грешен был и гадок.

«До встречи», – я сказал, увидев наш контраст.

«Ступайте, господин, ступайте! Бог подаст».

 

Я через короткий срок пришел для новой встречи.

И платье изменив, и переделав речи.

Я волосы прижал к вискам по волоску

И выбрал воротник, похожий на доску.

 

Ни лишнего шнурка, ни золотой заплаты!

Из уст моих текли священные цитаты!

«Мир дому!» – возвестил я набожной сестре,

Зеницы возводя, как надобно, горе.

 

Я обращался к ней «сестра», а не иначе,

Покуда не берясь за сложные задачи.

Откуда‑то главу прочел ей наизусть

(Пусть лишний раз речам святым внимает, пусть

 

И делу послужил напор богослужебный:

В ее очах огонь затеплился целебный.

«Клянусь, что будет так!» – я рек, яря свой пыл

И сочный поцелуй по‑фризски ей влепил.

 

Она зарделась (но, мне кажется, притворно),

«Помилуйте, – рекла, – молва людская вздорна»,

Но я поклялся ей, что тоже не дурак,

И лучше станет нам, когда наступит мрак.

 

«Да, свечи потушить я требую сурово,

Не то нарушите вы клятвенное слово!» –

Она произнесла, – вот свечи я задул,

Затем впотьмах с трудом нашел какой‑то стул,

 

Привлек ее к себе, пристроился удобно,

И прошептал: «Сие мгновенье бесподобно».

«Воистину ли так? – промолвила она.–

Я, право, признаюсь: я не была должна…

 

Но клятва… Ваших просьб могла бы я не слушать,

Но клятву мы могли, к прискорбию, нарушить».

«Так будет ли финал?» – я вопросил. «О да,

Но не давайте клятв столь дерзких никогда!»

 

 

* * *

 

Юные нимфы, любимицы нег,

Сладостней всех, миловидней и краше!

Что ж, ваши песни умолкли навек?

Может быть, радости кончились ваши?

Что же не слышно кругом ни словца,

И неужель отцвели до конца

Юные ваши сердца?

 

Солнце еще не спешит на закат,

Будем смеяться, дурачиться будем!

Пусть от веселья вокруг задрожат

Горы, на зависть скучающим людям!

Эх, собиралось ли в мире хоть раз

Общество, славное столь, как у нас –

Музыка, пение, пляс!

 

Старости скоро наступит черед –

Пусть и не завтра, но все‑таки скоро.

Счастье развеется, радость пройдет –

Это ли жребий для юного взора,

Нежных ланит и прелестнейших рук?

Милое общество добрых подруг!

Встанем же, встанем же в круг!

 

Что ж не поете вы – что за дела?

Что оставляете смех напоследок?

Вспомнить, что жизнь хороша и светла,

Я призываю ближайших соседок!

Стыдно? Не прячьте‑ка ручку свою!

Песню и сам я, пожалуй, спою:

Слава земному житью!

 

КОНСТАНТЕЙН ХЁЙГЕНС

 

 

НИЩИЙ

 

Он – ветвь неплодная; бродячая звезда;

Издольщик улицы; стервятник без гнезда;

Чернец без клобука; архиерей без храма;

Он нищей наготой почти затмил Адама;

Последыш роскоши; ползучий паразит;

О пище вопия, он просит и грозит;

Нахлебник страждущих, мятущийся несыто;

Беспанцирная желвь; безрогая улита;

Обрубок прошлого; теплоподатель вшей;

Безродный выродок, пинаемый взашей

От каждой лестницы; клочок зловонной шерсти;

Жалчайший на земле отщппок жалкой персти;

Скудельный черепок; беспламенная пещь;

Укор для христиан; наивреднейший клещ;

Гнилого гноища наибеднейшпй житель;

Корзина черствых крох; гроша казнохранитель.

 

Лишь языком трудясь, промыслит он обед;

Где бесполезна речь – он шрамом вопиет,

Глаголает культёй, увещевает палкой –

Чтоб сострадателю предстать руиной жалкой.

И пусть бренчал Орфей на лире золотой –

Шарманкой пользуясь иль дудкою простой,

Он львов поукрощать и днесь весьма не промах

(Хоть львы – на медяках, ему в кошель несомых).

Он вечно празднствует, и, статься бы могло,

Я мог бы возлюбить такое ремесло.

Зрит жизнь во церкви он, зрит смерть в градоначальне;

Заемщика в миру не сыщется бахвальней,

Чем он, сулящий рай за каждый медный грош;

Он вспомнит о зиме, лишь станет невтерпеж,

Когда уже кругом поляжет слой снежинок –

Ошметки собирать пойдет на торфный рынок;

Он мерзнет на жаре и греется в мороз,

И ни на что притом не сетует всерьез;

Одежда есть – добро, а нет – так и не надо:

Ползноя Богу он вернет, полснегопада;

Он не завидует владетелям ничуть.

И все же, Господи, его не позабудь!

 

 

КОМЕДИАНТ

 

Он всюду, он везде, он встречный‑поперечный;

Шпагоносящий смерд; нужды скиталец вечный;

Господень попугай; всегда смешлив на вид,

Он полон глупости, по в ней мастеровит,

Искусный плаватель в ее морях безбрежных;

Живое зеркало мгновений быстробежных;

Потешный Аристип; во храме смеха страж;

Тень воплощенная; болтающий мираж.

 

Да, каждый должен бы сиять в искусстве этом!

Он всякий раз иной – в согласии с сюжетом.

Когда, по действию, он попадет на трон,

Готов облечься он хоть в дюжину корон,

Когда же в нищету повергаут он по роли –

Решишь, что он вовек иной не ведал доли.

Под маску спрятавшись, то вверх, то вниз скользя.

Стоит на месте он: проста его стезя.

 

Мир лицедействует перед очами Бога:

Иному роль нужна, в которой реплик много,

Иной бегом бежит, иной лежмя лежит,

Тот златом дорожит – а тот не дорожит;

Но счастлив только тот, кто на златой средине

Гордыней не влеком ни к бездне, ни к пучине,

Разумно радуясь и не боясь невзгод,

Решает: «Есть, что есть, а завтра – Бог пошлет».

 

 

АМСТЕРДАМ

 

Прибереги восторг, о незнакомый друг,

По поводу чудес, простершихся вокруг:

Что стоят все слова о царствах небывалых –

Пред роскошью, что здесь отражена в каналах!

Гармония воды и звонких мостовых,

Магнит для ценностей и кладезь таковых;

Вдвойне Венеция; дворец тысячестениый;

Торф, ставший золотом! Немотствуй, гость почтенный;

Рекут: роскошен Рим; кричат: красив Каир –

Но Амстердаму честь воздаст в молчанье мир!

 

 

НА СМЕРТЬ ЗВЕЗДЫ

 

Зашла ли ты, Звезда, высокое светило?

Я вижу: да, зашла. А мимо без следа

Не просто день, а дни влачатся, как года.

Зачем, о Небо, ты Звезду во мрак сокрыло?

 

Вещало Небо мне, просящему уныло:

В священных областях теперь твоя Звезда,

Всегда пред ней Господь, она пред Ним всегда;

И Небесам смешно земное горе было.

 

О Смерть, о мой исход из утлого жилья,

Из мира бренного – за гробовые плиты,

Туда, где вечна жизнь, – твоей прошу защиты:

 

Освободи меня от скверны бытия,

И да увижу я, что воедино слиты

Спасение, Любовь, Господь, Звезда и я.

 

 

СТРАСТНАЯ ПЯТНИЦА

 

Что ж солнце по взойдет радеть о вышнем благе?

И звезды в небесах зачем не зажжены?

Куда уходишь ты, просторный диск луны –

Не к морю ли спешишь испить студеной влаги?

 

Нет, вижу: просто ты лишаешься отваги,

Узрев позорище священнейшей страны,

Где женщины стоят, жарой опалены,

И страшной вести ждут, и сетуют, бедняги.

 

Простишь ли, Господи, слова такие мне?

Моих грехов тебе не искупить вполне,

Когда не истребишь меня, кто ввергнут в тленье,

 

Когда душе моей Ты не пошлешь веленье

И жизнь, и плоть, и страсть, и дом, и суету

Всечасно пригвождать к такому же кресту!

 

 

В МОЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

 

И вот опять сентябрь, четвертый день опять –

Не мчится время вспять!

Сколь много сентябрей и дней четвертых тоже

Еще пошлешь мне, Боже?

Пожав достаточно, уже могу уснуть:

Не краток был мой путь,

Я тысячи шагов прошел от колыбели

И вот плетусь доселе;

Я падал, Господи, я сызнова вставал,

Но вечно уповал,

Что радость горести должна прийти па смену;

Я знаю жизни цену.

Я бытия не длить уже могу ни дня –

О Господи, меня,

Взываю, отпусти: восторги и печали

Как сны, давно промчали;

Что было – то ушло, а что произойдет –

Так то уже не в счет,

Все будет только тень минувшего, былого,

Чему не сбыться снова.

Зачем же дней земных не кину череду?

Я, Боже, зова жду,

Подай лишь перед тем, как я засну в покое,

Прощанье мне такое,

Чтоб каждый, о своей помысливши судьбе,

Его желал себе.

 

 

МИЗОГAM, ИЛИ ХУЛИТЕЛЬ БРАКА

(Сатира)

 

Свадьбы злосчастный день и злосчастная ночь для мужчины,

Я вас не знаю и знать не хочу! – «Что ж, тебе не но нраву

Дом, угодья, стада – все приданое?» – Так, но при этом

Ты нас избавь от жены и докуки законного ложа!

О, драгоценнее всех драгоценностей дар, что ниспослан

Нам, батавам, чтоб мы гордилися именем этим,

Дочь бессмертных и цель, желанная смертным, – свобода!

Кто согласится за мзду лишиться тебя и прогонит

С отчих пашен навек, от тебя добровольно отрекшись?

 

Боги! жену себе взять – удовольствие не из дешевых!

Свадьба – еще не конец. Чуть наступит день после первой

Ночи твоей, Гименей, – вас зову я в свидетели, девы

(Мы‑то чуть не бегом спешите к свадьбе желанной!):

Тот, кто сердился вчера, что распрячь коней своих медлит

Солнце и тянет часы вечерние Геспер ленивый,

Разве бывает наутро таким, каким был накануне?

Пусть новобрачный хохочет, ликует, дарит поцелуи

Больше, чем милому их дарила Неэра, и больше,

Чем поэт получить от возлюбленной Лесбии жаждал,–

Разве не видели мы, как поют веселую песню,

Хоть и тоска за горло берет, как смеется на людях

Тот, кому плакать велит над отцовской могилой природа,

Так что притворство его достойно искусства Бафилла.

Праздник вчерашний, увы, обернулся комедией нынче:

Зрители‑гости идут, и, взаправду вчера ликовавший,

Муж, личину надев, разыграть старается радость.

Стонет в душе, а губам дрожащим велит улыбаться,

Кубки подносит гостям, чтобы Вакх им глаза затуманил,

Учит, как может, роль, хохотать и шутить через силу

Сам принуждает себя, хоть в груди сжимается сердце

И покаянный псалом затянуть готова утроба.

Факел свой черный гаси, Гименей! Из Дионина дома,

Мальчик с колчаном, беги: ваш триумф совершился – и полно!

Ядом безумящим вы еще одного загубили.

 

Время настало узнать перемены внезапной причину.

Что за столбняк? Тут надо в тайник природы проникнуть!

За ночь одну открылись глаза, с ночной темнотою

Скрылись дурман идалийский и льстивые чары Морфея.

Вот в чем тут дело: ведь все, что стоит на самой вершине,

Близко к паденью всегда; между тем запрещает природа

Быть недвижным тому, чему она жить приказала.

Тем, чем хотел, овладел ты – и тут погибает надежда,

Тут и гневу конец, и любви, и рвенью, и страсти.

Вот отчего и душа на себя самое непохожа

Вдруг становится, вот отчего мы любим, надеясь,

А получив, ненавидим, твердим: «Без этого лучше!»

Дива тут нет: ведь порыв наш вершины достиг, за которой

Нет ничего, и ум говорит, что дальше – паденье.

 

Верно, Юпитер пылал и желал Юнону, покуда,

Страстным поддавшись мольбам, она не пала в объятья.

Но, едва удалось насладиться, едва лишь супругой

Стала сестра, – о родитель богов и людей повелитель,

Что ты творишь? Ты томишься уже, ты боишься затворов

Новой тюрьмы, ты не хочешь того, что стало навеки?

Дочь Сатурна, теперь берегись! Уж пе спрячет Данаю

Медная башня: дождем соблазнитель проникнет сквозь кровлю

Стражу минуя. Телец увезет Агенорову дочку,

Чтобы преступную страсть преспокойно насытить на Крите.

Лебедь обманет жену, из чьего яйца, как цыплята,

Выйдут два близнеца, Тиндаридами ложно рекомых.

Новая птица прияшет к Астерии клюв крючковатый,

Дочку Никтея сатир проведет, пастух – Мнемозину,

А подложный супруг – скромнейшую мать Геркулеса.

Энносигей, и тебя, ненадежных вод колебатель,

Разве видать не пришлось Амфитрите быком и дельфином

И убедиться, что ты от законных сбегаешь объятий,

Что уж давно в кандалы превратились брачные узы?

И у богов не ценится то, что всегда под рукою!

Первая ночь есть конец любви. Мужья, сознавайтесь:

Нерасторжимый союз счастливыми многих ли сделал?

Впрочем, колодок каких пе заставит надеть и в какую

Нас не загонит тюрьму барыша заманчивый запах?

Пусть не по нраву жена, по по нраву и дом, и шкатулка,

И сундуки, и добро: ради пих мы бываем несчастны,

Но уж в неволю идем, взвалив ярмо не задаром!

 

Стыдно! Неужто и впрямь достойно честных батавов

Быть у богатства рабом? Пресмыкаться перед металлом,

Хоть под ногами лежать он самой предназначен природой?

Вот он, ценою прельщен, поклоняется женским уборам,–

Тот, кто поставлен судьей над землей и над морем. Послушай,

Женщина, пусть хоть тебе удалось урвать себе много

 

 

 

Питер Рубенс. Портрет Елены Фоурмен с сыном

 

 

И под золотом скрыть большие темные пятна;

Есть благородная страсть и стремленье высокое духа,

Можно богатство не чтить! Ведь легко с добром расстаются

Те, кто отважен, и мудр, и над всем стоит от рожденья.

Славься, доблесть мужей! Тот, кому самого себя хватит,

Нужды не знает ни в чем. Пусть кузнец я по воле фортуны, –

Буду и тем богат, что есть дело в руках, и вдобавок

Буду своих трудов господином, свободным и вольным,

Сим па своем челноке и гребец, и кормчий, и мачта.

Мантию даст мне судьба – значит, суд мне даст подопечных;

А уж иной и не нужно толпы: любой, кто разумен,

Жилой ее золотой назовет. Чего еще нужно?

Руки ль усердны, язык ли – сидеть без дела не буду

И не придется ни праздно хиреть, ни денно и нощно

Мыкать заботы. К тому ж холостяк – над собою хозяина

Мне ль бояться бровей насупленных, ругани, криков,

А иногда и туфли жены? Мне ль таскать за собою,

Где б ни бродил я, потомство мое – недоносков‑уродцев?

Ночью украдкой мой раб не трясет ли постели служанки,

Не наградит ли мой дом, всем па смех, внезапным приплодом,

Дела мне нет. И еще (хоть и колет горькая правда

Людям глаза, я скажу обо всем) не придется мне втайне

Мучиться, вдруг обнаружив, что тихо стоит под окошком

Сводник: ведь любит всегда жена потемки ночные,

Кинфии свет для нее дороже Фебова света.

Да, я не буду без сна ворочаться в потной постели,

Соображая в уме, какой ее смял соблазнитель,

Кто семенами своими успел мое поле засеять,

Подозревая не зря, что, едва отлучусь я, к приезду

Амфитрионов убор меня ждет – ветвистые рожки.

 

Полно! Уж я накормил сатирой досыта сатиров!

Что это, боги?! Ужель у меня на лбу зачесалось?

 

 

ИЕРЕМИАС ДЕ ДЕККЕР

 

 

МОЙ ПЕРВЫЙ ДЕНЬ

 

Тебе ли посвятить начало песнопений,

О первое звено в цепи моих мгновений?

Ты первым – первый день – явил мне божий свет,

И я твоим лучом впервые был согрет.

 

Увы! и в том луче мучение лучилось,

Которое с тех пор со мной не разлучилось;

Ты даровал мне жизнь, но это спорный дар:

Смех утром, слезы днем, а вечером – кошмар.

 

Ты даровал мне жизнь, но я ее растрачу

Скорее, чем пойму, что в этой жизни значу,

Зачем она дана, зачем я отдан ей

И как мне с нею быть, ступив в юдоль скорбей.

 

Печалуюсь хожу в любую годовщину.

Печалуюсь хожу, но лишь наполовину:

Чем больше годовщин, тем ближе мой конец,–

И следующий дар готовит мне творец.

 

 

МОЙ ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ

 

День черный, день черней, чем ночь, черней, чем тьма,

Слепой, безглазый, беспросветный, непроглядный;

Умолкнет голос мой, ненужный и надсадный,

И полетит молва, заразна, как чума,

 

О том, что я исчез, блажь слабого ума,

Что я, забыт людьми, лежу в могиле хладной,

Что выпал навсегда мне жребий беспощадный

И все мои дела, как нищая сума,

 

Ничтожны… Черный день, я знаю, ты в дороге.

Куда же ты спешишь, о дьявол быстроногий?

Помедли хоть чуть‑чуть! Присядь передохнуть!

 

А я живу, как жил, – с расчетом лишь на вечность,–

Люблю свои стихи, люблю свою беспечность

И, день, тебя не жду – хоть завтрашним ты будь.

 

 

ПАМЯТИ БРАТА МОЕГО ОТЦА

 

Несчитано потерь пришлось на этот год!

Не в плакальщики ль мне присяжные наняться?

Да и моей душе не время ли подняться,

За близкими вослед, в печальнейший полет?

 

Но не был никогда столь тягостен уход,

Но не было потерь, что с этою сравнятся;

Когда и кровь одна, и души породнятся,

Разлука тяжелей и смерть вдвойне гнетет.

 

Ты, смерть, видна во всем: и в этих жестких складках

В углах немого рта, и в этих, ныне гладких,

Расчесанных навек, кудрявых волосах.

 

Я вижу мертвеца на этой страшной тризне,

Я вижу мертвеца, что мне дороже жизни,

И смерть свою ищу в стихах и в зеркалах.

 

 

ЕЕ СМЕРТЬ

 

И, будет вам, глаза, – иль вытечете сами!

Плотиной тяжких век переградите путь

Потоку черных слез на щеки и на грудь,

Простившись навсегда с прекрасными очами,

 

В которых мрак был днем и ясный свет ночами,

В которых боль моя любила утонуть,

В которых мой восторг обрел святую суть,

В которых доброта зажгла живое пламя.

 

О! неужели та, что мой унылый взгляд

Умела отвратить от бедствий и утрат,

Сама решила стать моею вечной мукой?

 

Нет! я прочел в ее мертвеющих очах:

«Не плачь, мой бедный друг, теряя жалкий прах.

Душа моя с тобой – Христос тому порукой!»