Обет из сенеки для его милости господина хорунжего wxl

 

Stet cuicumque volet [18]

 

 

«Пусть, кто желает, станет с паном свойский,

Фаворов дворских топчет взгорок скользкий,

С меня довольно, восседая в сени

Утех домашних, мне б не знать и тени

Фортуны громкой, но, презрев мирское,

Свободу в сладком том вкушать покое.

Что ж, что тишком в своих пенатах сельских

Живу без сеймов и судов любельских,

Что королю я чужд, а знатных дружбе

Совсем не должен воздавать на службе.

Когда ж, всю пряжу изведя по чину,

Сует чураясь, встречу я кончину,

Проживший тихо, мыслю в ту же силу,

Старик уездный, я сойти в могилу.

Тому тяжка смерть, кто, свой путь кончая,

Был всем известен, сам себя не зная!»

Так молвил Тирсис, будто стоик новый,

Но лишь закончил свой глагол суровый,

Хвалы вельмож услышав, стал взыскати

Милостей, сеймов, выслуг и печати.

 

 

НА ЦВЕТИКИ

 

Цветики свежи, сорванные в саде,

Его для Каси вам покинуть стоит.

Вас не оставят внакладе –

И персей близко, и к власам пристроят.

 

Уж не корите капризну удачу,

Не сожалейте о росе да грядке.

Тут вам, когда вас оплачу,

Росою – слёзы, а грядою – прядки.

 

В них, позлащенных, то‑то оживитесь,

Но тверды будьте, сколь вас ни голубят.

Ее очей берегитесь –

Вас, солнцеродных, эти солнца сгубят.

 

Если ж такое случится, превратна

Судьба вам лестну гибель посылает;

Той ради гибнуть приятно,

Которой ради весь мир умирает.

 

 

К ДЕВЕ

 

Тверд адамант, никоим не дробимый млатом,

Твердо железо, кое нареченно булатом,

Тверд и дуб вековечный, с камнем лишь сравнимый,

Тверд камень, без успеха волнами точимый.

Ты же, дева, твердее, когда неуступна,

Чем адамант, железо, дуб и камень купно.

 

 

ПЧЕЛА В ЯНТАРЕ

 

Столь зримо скрыта в янтаре пречистом,

Пчела утопла в нем, как в меде чистом.

Ничтожна бывши в жизни своей бренной,

Она во гробе стала драгоценной.

За труд прилежный, видно, ей награда.

Какой была бы и сама же рада.

Пусть Клеопатра жизнью громогласней,

У мухи этой гроб куда прекрасней.

 

 

СТАРОМУ

 

Теснил Ядвигу Бартош седовласый,

Та не далася – стар был блудень ласый.

Он видит – девка старость не уважит,

И сивый чуб свой черной сажей мажет.

Так головою нов, а сам такой же

Стучится к ней же с надобностью той же.

Она ж, смекнувши, что не дюж по части

Он мужска дела, хоть и темной масти,

«Не наседай, мол, и ступай! – сказала.–

Отцу твому я тоже отказала!»

 

 

НОВОЕ СОЛНЦЕ

 

Когда ты рядом, о моя тревога,

Пылаю я, как в летний зной пожога.

Когда далече, делаюся стылым,

Кровь леденится, ходит хлад по жилам.

Я мыслю о тебе – не солнце ль это,

Дарующее зиму мне и лето?

 

 

НЕГЛУПАЯ

 

Врача спросила дева, тупя очи:

«Любиться лучше утром или к ночи?»

Тот вразумляет: «К ночи оно слаще.

С утра ж здоровью боле подходяще».

А панна: «Буду жить по слову мудру

Для вкуса – к ночи, для здоровья – к утру».

 

 

ЧУДЕСА ЛЮБВИ

 

Любовь питаю мыслей маетою,

Мысли – алчбою и воспоминаньем,

Алчбу – надеждой, плотским домоганьем,

Надежду – басней и мечтой пустою.

 

Питаю сердце спесью и тщетою,

Спесь – дерзостностью вкупе с ликованьем,

Дерзость – безумьем и всеотрицаньем,

Безумье – гневом и неправотою.

 

Кормлю я горе плачем и стенаньем,

Стон – пламенами, пламень – ветром в поле,

Ветр – тенью зыбкой, тень – лжеобещаньем.

 

О горшей в мире слыхано ли доле,

Когда, печалясь чьим‑то голоданьем,

Я сам в застолье голоден всех боле?

 

 

ОТЪЕЗД

 

Еду, но без себя, раз без тебя; с собою

Вновь встречуся, представши опять пред тобою.

Еду, но половиной, другой – остаюся

С тобой я. Уезжая, надвое делюся.

Еду прочь, прихвативши часть наихудшу – тело,

Лучша – душа и сердце при тебе всецело.

Еду, располовинясь, и собой не буду,

Покуда за другою частью не прибуду.

Тогда, вновь съединенный, не то что дотоле,

Служить те стану цельный, не разъятый боле.

 

 

ЗБИГНЕВ МОРШТЫН

 

 

МЫСЛЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ

 

Прореките же, драгие

Лютни струны мне тугие,

В каких уделах мира, нестреножна,

Сегодня бродит мысль моя тревожна.

Часто ж дома ее нету,–

Не иначе, как по свету,

На крыльях воспарив неуследимых,

Ширь облетает стран неисследимых.

Ей и ночка не отрада,

И рассвет ей не привада;

Так что, бывает, ищешь ее оком,

Словно бы гостя в распутье далеком.

Святый Боже! Вельми многа

Особливость в нас от Бога –

Разные, то бишь, Предвечного знаки,

И непостижны премудрости всяки.

Дивна, однако, всех боле –

Мысль, ибо несть ей неволи!

В мире греховном с ней, вольною, мы же

Ко совершенству становимся ближе.

Что ж под солнцем с ней сравнимо,

Мчащейся неукротимо?

Не столь и птица, и не так летяща

Стрела из лука, на лету свистяща.

Не так и пламень трепещет,

Не так и молонья блещет.

Ею же каждый во мгновенье ока,

Будь он хоть рядом, зри хоть издалёка,

Даже моргнуть не успеет,

Туда проникнуть сумеет,

Где за богатой Китаем‑страною

Море восточно лижет брег волною,

Или же в западны страны,

Кои во счастье пространны,

Иль до Гренландов, отколь Аквилоны,

Или до мыса, что был нареченный

Доброй Надеждой, а он‑то –

Сущий средь теплого Понта.

А, погостивши в столь далеких водах,

Вмиг побывает также в антиподах.

Так что в единое время

Всюду бывать ей не в бремя.

Притом не только на земном просторе

Есть вездесуща, но в бездонном море;

Знай, плывет в любые зыби,

Чешуйчатой сродна рыбе;

Или же солнца превыше ходяща

Взмоет она же, столь быстролетяща.

А оттуда – вниз, в краины

Мчит суровой Прозерпины.

Так что искать мы почнем понапрасну

Высь и пучину, мысли неподвластну.

Прореките же, драгие

Лютни струны мне тугие,

 

В каких уделах мира, нестреножна,

Сегодня бродит мысль моя тревожна.

Знать, во той сторонке ходит,

Солнце к нам отколь восходит;

Злой хотя ветр к нам оттуда несется,

Мной она доброй надеждой зовется.

 

 

ИЗ ЦИКЛА «СИМВОЛЫ»

СИМВОЛ 23

 

Возлюбленная теряет силы,

тоскуя по Возлюбленному.

Начертано: Освежите меня яблоками,

ибо я изнемогаю от любви

(Песн. П. 2.5)

 

 

Бедное сердце стеснилось уныло,

Скорбью и горькой тягостью изныло;

Кормится токмо тоской да вздыханьем,

Их посылая вдогонку желаньям.

Руки остыли, в жилах кровь свернулась,

Будто я в темной могиле проснулась.

Очи не зрячи, ибо нет желанна

Солнышка ясна – друга долгожданна.

Я их, как видно, навеки смежаю –

Мила не видя, и впрямь умираю!

Дщери сионски, возлюбленны сестры,

Травы сбирайте, имеющи острый

Запах, и сердце больное целите,

Дымом кадильниц пахучим кадите.

Скорбь умалите вы сердца больного

Или верните мне друга милого!

 

 

СИМВОЛ 27

 

Возлюбленный учит ходить

Возлюбленную свою.

Начертано: Утверди шаги мои на путях Твоих,

да не колеблются стопы мои

(Пс. 16.5)

 

 

Учи хожденью Ты меня. С Тобою

Твоею я идти учусь тропою

Кровавою, где крест и поруганье

Ты вынес – мне же, слабой, в назиданье.

Стопы направь мне, утверди колена,

Дабы дорогой, что определенна

Златым повозкам, шумным вереницам

Слуг и упряжек, пышным колесницам,

В путь отправляться я не соблазнилась,

Но той стезею, коя не торилась

Ни кавалькадой пышной, ни возами,

А съединяет землю с небесами.

Трикраты счастлив тот, кому Ты, Боже,

Пути такие указал в подножье,

Кто с этих стежек мимо не ступает

И, крепкий в вере, во предел вступает,

Где Твой престол и где бессчетны рати

Тя восхваляют, Боже Благодати.

 

 

СИМВОЛ 34

 

Возлюбленная ищет с фонарем по городу

Возлюбленного своего, но не находит.

Начертано: Встану же я, пойду по городу,

по улицам и площадям, и буду искать того,

которого любит душа моя; искала я его, и не нашла его

(Песн. П. 3.2)

 

 

Эгей, куда же милый мой девался?

Как тень исчезнул, точно ветр умчался.

Печален день мой, ночь моя бессонна,

Изныло сердце, мукой угнетенно.

Хоть ночка тёмна, хоть и день настанет,

Тоской тесниться сердце не устанет,

Ибо Тобою во мирской пустыне

Возлюбленная позабыта ныне.

Ужели бросил Ты ее к сему же?

Ну что на свете статься может хуже?

Померкнет зорька, в тьму пущусь я мглисту,

Пущуся, свечку запалив лучисту,

По граду темну, по дворам, предместьям,

По закоулкам, стогнам, перекрестьям

Искать я стану друга дорогого;

Его сыщу я – иль сыщу такого,

Кто знает, где он. Люди, пособите!

Ко мне с известьем радостным придите!

Но где я, Боже? Что со мною сталось?

Надежда тщетна только и осталась.

 

 

СИМВОЛ 47

 

Человек, взирая на буссоль, плачет.

Начертано: Не малы ли дни мои?

(Иов. 10.20)

 

 

Как не томиться, как не причитать мне,

Дней уходящих как же не считать мне,

Коль время гонит их быстротекуще,

Бегуща с меты скорохода пуще.

Кует кователь, плотник гроб сбивает,

По стогнам люди взад‑вперед сновают,

Ползут, подобны мухам тороватым,–

Таможня сбилась с ног и с магистратом.

Куранты с башни бьют свое беспечно,

И скоротечно мчится время вечно.

Всходят и сходят луны столь различны,

Как ветр, как тучи; за свои привычны

Атропа злая ножницы берется,

Едва остаток пряжи допрядется.

Ты ж, Вековечный, Ты, что миллионы

Лет чтешь мгновеньем, век мой умаленный

Продли, Твоя ведь сила бесподобна,

Коль круги солнца двигать вспять способна.

Как в годы оны, внемля слезной пени

Царя недужна, разогнал Ты тени,

Явивши милость, так мою кончину

Отдвинь сколь можно, впасть ие дай в пучину

Жестокой смерти, я же дней придачу

Тебе во славу, Господи, потрачу.

 

 

ВАЦЛАВ ПОТОЦКИЙ

 

 

VETO [19], ИЛИ «НЕ ДОЗВОЛЮ!»

 

Толковал тебе как‑то я, друг мой, про это –

Что в польском «не дозволю», на латыни veto.

Пусть иной это слово, как выше, толмачит,

Но vae[20] по‑латински у нас «горе» значит.

«Горе» то, я считаю, коль кто «не дозволит» –

И словечком отчизне распасться позволит.

Вето не для упрямцев, запомни же это,

Ибо, дурень, ответишь в свой час ты за вето.

 

 

КРАКОВ

 

Первый слог понапрасну заезжих пугает –

Не кражей вовсе Краков деньгу вытягает.

В дому без многой вещи можно обойтиться,

Зашед к торговцу, – многой можно обольститься.

Идучи по заулку, там, где лавки стары,

Между товаром протчим зрю я окуляры.

Пожелал их для зренья приобресть, и с тяжким

Кошелём подступился к полезным стекляшкам.

Расплатившись, сколь надо, за них и с футляром,

Вижу карты – в Бобовой худо с сим товаром.

Взял их несколько дюжин. Вдруг съедутся гости,

Обыграю их, может. Из слоновой кости

Нож себе покупаю, жене ж из коралла

С золотою насечкой, чтоб снедь ковыряла.

Стыден нож на пиру‑то из буйволина рога –

На что ж люди и робят, отделив для бога?

Себе еще топорик, жене веретенце,

Коробочек для гребня заметил в оконце;

Он ведь нужен, к тому же искусно и вышит.

Платит слуга, кошель же боками уж дышит.

Еще перчатки римски да чулки для женки,

Детишкам то да это в смысле одежонки.

Все же навроде нужно, что ни видят бельма.

А француз зазывает, предлагает, шельма.

Напоследок купивши шляпу и булавки,

Весь потратясь, иду я наконец из лавки.

Тут дождь. «А не купить ли верхней одежонки?»

Слуга же: «Ваша милость, кончились деньжонки!»

Иду, значит, и мокну, иззябнув спиною,

Рассчитались безделки с моею мошною.

Шел и очень смеялся над собой за эту

Растранжиренну впусте немалу монету.

Жил ведь и жить без оных вещиц мог и дольше.

Пусть же в Кракове всякий очи жмурит больше.

 

 

ШУТКА НА ШУТКУ, И ЗНАТНАЯ

 

Вчера шутил воевода некий надо мною,

Мол, с кустом Моисея сходен я брадою.

Хоть бы и так – мне это не во вред в итоге –

На вас же вижу, сударь, пророковы роги.

 

 

ПОЛОТНО

 

Хвасталась как‑то дама перед ветрогоном,

Десять тыщ, мол, имею в полотне беленом.

Ферт в ответ заявляет: «Мне б на том не стало –

За то, что в нем имею, сто тыщ будет мало!»

 

 

НЕГЛУПЫЕ ОТВЕТЫ

 

Что всех старше в мире средь велика и мала?

Бог. Почему? Известно. Сей есть без начала.

Что прекрасней? Мир божий. Где красоты пуще?

Всё, что зовем прекрасным, в мире присносуще.

Что мудрее всех? Время. Ибо все науки,

Рук дела и рассудка в вечны емлет руки.

Что поместительней? Место. Творенье любое

Или предмет вмещает, сколь нужно, собою.

Что всех быстрее? Мысль есть. Мгновенья ей хватит –

Небо, море и землю вдаль и вширь охватит.

Что всех сильней на свете? Смерть – с ней не схватиться.

Что всех страшней на свете? Смерть – всяк убоится.

Что надежней на свете? Смерть – повсюду вхожа.

Что ненадежней в свете? Смерть – в дружбу негожа.

Что желанней на свете? Смерть – утоляет муки,

На себя из‑за коих налагают руки.

 

 

НА СВОИ СТИХИ

 

Всяк стихи мои хвалит, кто только ни слышит,

Исключая поэтов, они ж сами пишут.

Те ругают, но что мне от ругни иль попрека!

О поварне не мыслю, раз гость в яствах дока.

 

 

НЕУМЕСТНАЯ ЦЕРЕМОНИЯ

 

Жаждя испить, травивший круль Казимеж зверя,

К шляхтичу небогату постучался в двери.

Обрадовался хозяин монаршью приходу

И, нацедив остатки из бочонка меду,

Гостю чинно подносит, а король вещает:

«По обычаю, прежде монарх угощает!»

Отпил шляхтич и снова с поклоном подносит,

«Допивайте до дна уж!» – король его проспт.

Выпил шляхтич, король же: «Сейчас бы и мне‑то!»

Бедный шляхтич смешался: «Государь мой, нету!

Оторвал бы от сердца, хоть бы он из злата

Был тот мед, но увы мне – хата небогата!»

Государь же на это: «Обычай пе каждый

Чтить в Мазовии нужно, коль мучишься жаждой!»

 

 

ХОТЕЛ СТАРИК ОБЖЕНИТЬСЯ

 

Март месяц уж стучался,

Февраль кончался хмурый,

Старик один собрался

К панне – строить куры.

Лишь взыграли цимбалы,–

Позабывши опаску,

Хоть в берцах и стреляло,

Старый пустился в пляску.

Стал сперва заручаться

Сговорённостью устной,

К масленой чтобы венчаться

Во канун мясопустный.

Тут и контракт составил

Старец седобородый,

А как строгих был правил

Старинныя моды –

Шлет людей в Краков‑город

По сахар и свечи. Ну а смерть хвать за ворот –

Не тщись, человече! Вместо свадебна цуга –

Похоронна упряжка.

Март – он месяц‑хитрюга,

Не скачи, старикашка.

 

 

ПРОПОВЕДЬ О ВЕЛИКУЮ ПЯТНИЦУ

 

Пил в Четверток Великий викарий с плебаном,

Допились до рассвета, уж и к прихожанам

Им пора, а плебан вдруг викарию: «Отче!

Жаль Христа Иисуса мне очень и очень.

Слезы в горле мешают. Так что, милый пане,

Вы уж людям глагольте о скорбном преданье!»

А подпитый викарий в ответ: «Между прочим,

Жаль и мне – он ведь тоже, Христос, мне не отчим!»

И ксендзы, ко мирянам не явившись в пору,

Вместо Ерусалима спать пошли в камору.

 

 

К ПАНАМ

 

Близко ордынец, ждут нас утраты,

Король под Львовом сбирает отряды.

Чего мы ждем‑то! Гей, сарматы рьяны,

Неужто ж резне уготованы паны?

Кто храбр – по коням! А в Рим – кто трусливый,

Или ж – до Гданьска, кто торопливый!

Первый в застолье иль паче на сходе –

Вижу, от войска далече он вроде.

Лично сражаться – дурацкая мода!

Нет, пане маршал, пане воевода!

 

 

ВОДУ ВАРИТЬ – ВОДА И БУДЕТ

ПРО ТО ЖЕ В ШЕСТОЙ РАЗ

 

Что‑то нынче поэты ох дёшевы стали –

Пишут все, даже дети и те бы писали.

Хоть она и не главна забота поляков –

Лишь поэзии учат бакалавры жаков.

Тут вино не поможет – кто чужд сей науке,

К стихотворчеству тщетно прикладывать руки.

Особливо же к польску, строку несогласну

Исхитряет порою иной понапрасну.

И напрасно гордыня из нас так и пышет,

Ничего, что бы ново, сегодня не пишут.

Без понятья толмачим латынцев и греков

И, присвоив их строки, дурим человеков.

Правда, те, кто латынский хоть малость да знают,

Говно с померанцем никак не равняют.

Да и каждая с каждой субстанция розна –

Что в той речи приятно, в другой пренавозпо.

Особливо же в польской цветочки сникают,

Каковые в латыни столь благоухают.

Так что многи истории сколь ни читаешь,

Точно к носу безвонну траву подтыкаешь.

Уж не лучше ли сказку слагать, небылицу,

Словно няньки детишкам, про царя да царицу.

 

 

ВЕСПАЗИАН КОХОВСКИЙ