Молитва за короля, отбывающего в лимузен

Стансы

 

О Боже праведный, ты, внемля нашим стонам,

Встречаешь время смут с оружьем обнаженным,

Чтоб дерзость отрезвить, бесчинства покарать,

Незавершенное твоей противно Славе,

Она твой труд вершит на благо всей державе,

Целительную нам дарует благодать.

 

Наш нынешний король, разумный и великий,

Учился ревностно премудростям владыки,

Искусству управлять, вести отважных в бой,

Вели он замолчать – мы покоримся власти,

Он ограждает нас от всяческой напасти,

И нет нужды тебя обременять мольбой.

 

Любой, кто слышит гром и видит, как над нами

Потоки льют с небес и вспыхивает пламя

От столкновенья двух враждующих сторон,

Хоть в этом не узрел божественного знака,

Но чудо явлено, и он поймет, однако,

Сколь мощная рука хранит нас, как заслон.

 

Ну что бы мог свершить король в борьбе со скверной

При всем старании и доблести безмерной,

При всей своей любви к величью твоему,

Как уберег бы нас во тьме ночей беззвездных

Среди подводных скал, неразличимых в безднах,

Когда бы разум твой не помогал ему?

 

Неведомое зло среди людей блуждает,

Внушает им вражду, спокойствия лишает:

Доверишься словам – и попадешь впросак.

Всеобщая беда, увы, иным во благо,

Их козням счету нет, и посему отвага

Присуща лишь тому, в ком здравый смысл иссяк.

 

Но в злополучный час надежда не иссякла,

Мы верим, что добру присуща мощь Геракла,

Что приняла твой меч достойная рука,

И если бы мятеж стал гидрою стоглавой,

И если бы весь мир восстал кипящей лавой,

Рассеял бы король несметные войска.

 

Дай нашим помыслам исполниться, Всевышний,

Избавь от лютых бед, от горечи излишней,

Печальной памяти сотри глубокий след.

Смиряя ураган, наш вождь на поле боя

Отвагу проявил и мужество героя,

Яви же, Господи, благоразумья свет.

 

Не уповал король на мощь огромной рати,

Он знал: число – ничто, оно пьянит некстати

И, застилая взор, лишь умножает мрак.

Нет, помощи земной не ждал он ниоткуда,

Так пособи ж ему, и совершит он чудо,

Все чаянья затмит и даст нам столько благ.

 

Разбитым полчищам не избежать расплаты,

Найти убежище не смогут супостаты,

Не скроют беглецов глухие дебри гор,

Их тайные дела однажды станут явны,

Их извлечет на свет властитель достославный

И злобным проискам немедля даст отпор.

 

При помощи своих установлений строгих

Он кротких защитит и оградит убогих,

Он праведным вернет и право и покой,

Он дерзости лишит разбой и святотатство

И, не беря в расчет ни знатность, ни богатство,

Любого устрашит карающей рукой.

 

Пред грозным именем склонятся замки в страхе,

И стены и врата окажутся во прахе,

Посты сойдут с бойниц, тревожный минет час,

Оралом станет меч – такая роль достойней,

 

 

 

Франс Хальс. Цыганка

 

 

Народ, измученный жестокой долгой бойней,

Заслыша барабан, пойдет беспечно в пляс.

 

Распутство и грехи в эпохе новой сгинут,

И сластолюбие и праздность нас покинут,

Немало из‑за них мы претерпели бед.

Король достойнейших вознаградит по праву,

Всем доблестным вернет заслуженную славу,

Искусства возродит, лелея их расцвет.

 

Он сохранил в душе наследье веры старой,

Любовь к тебе и страх перед твоею карой,

Он жаждой благости и святости томим.

Служение тебе всех благ ему дороже,

Он сам возвысится в твоем сиянье, Боже,

Желая одного: быть подданным твоим.

 

Развеешь ты печаль, развеешь все невзгоды

И отдалишь от нас те роковые годы,

Когда счастливые узнали вкус беды.

Ты семьи одаришь, достаток умножая,

Работу дашь серпам порою урожая,

Цветенье дашь весне, а осени – плоды.

 

Страданиям конец придет и лихолетьям,

С какою радостью мы это чудо встретим!

О Господи, твой мир – вместилище тревог:

Несчастия, увы, таят угрозу счастью,

Так сохрани же нам своей верховной властью

Того, кто в трудный час народ свой уберег.

 

Беспечным королем пренебрегают принцы,

При нем одни льстецы в правителях провинций,

А сам проводит он в попойках день за днем,

Не видя происков и плутней хитрых бестий.

А прихвостни его – могу сказать по чести –

Когда такой умрет, не загрустят о нем.

 

Но, к счастью, не таков паш бравый повелитель,

Заступник ревностный и ангел наш хранитель,

Чья милость укротит и зависть и порок.

О, сколько на земле ты жить ему позволишь?

Мы, слуги верные, желаем одного лишь:

Продли, о Господи, его царенья срок!

 

Отродья деспотов безумны и ретивы,

Им невтерпеж таить бунтарские порывы,

Советы нам дают, но всё, увы, во вред.

Мы видим их насквозь и счет ведем особый,

И пусть они идут на поводу у злобы,

Нас бережет король, иной защиты нет.

 

Пусть благодетель наш подольше нами правит,

Пусть подданных своих от ужасов избавит,

И, удивляя мир блистательной судьбой,

Пускай он близится вседневно к высшей цели,

И славою своей, невиданной доселе,

Пускай затмит он всех, увенчанных тобой.

 

Его наследнику даруй до срока зрелость,

Чтоб юноша обрел отцовский ум и смелость,

Чтоб чести следовал всегда и доброте,

Чтоб в летопись вписал достойные деянья,

Чтоб солнцем одарил тех, кто не знал сиянья,

Чтоб светом озарил живущих в темноте.

 

Пускай он отомстит соседям в полной мере,

Дабы Испания узнала боль потери

Среди горящих нив и крепостных руин,

И если наш позор был следствием раздора

И доблестный отец не мог настигнуть вора,

Враждебную страну накажет славный сын.

 

 

ПОДРАЖАНИЕ ПСАЛМУ CXLV

 

Не уповай, душа, отринь посулы мира,

Чей свет – лишь блеск стекла, чья слава – плеск зефира

На пенистой волне: мелькнет – не уследить.

Бесцельна суета, тщеславие напрасно,

Лишь Богу жизнь подвластна,

Лишь Бога нам любить.

 

К никчемному стремясь, мы лезем вон из кожи,

Снуем вокруг владык, хотим попасть в вельможи,

На брюхе ползаем и не встаем с колен,

А сами короли – на что они способны?

Ведь нам во всем подобны

И превратятся в тлен.

 

Едва испустят дух, все жалким прахом станет,

Угаснет слава их, величие увянет,

Чей светоч полыхал перед вселенной всей,

В гробницах обретут последнее жилище,

Став лакомою пищей

Пронырливых червей.

 

Забыты имена правителей покойных,

Вершителей судеб, воителей достойных,

Смолкают похвалы, едва исчезла власть.

В крушенье роковом с властителями вместе

И выкормышам лести,

Их слугам, также пасть.

 

 

ПЕСНЯ

 

Пробудитесь, я жду вас, красавица!

Рощи новой листвою кудрявятся,

И природа с искусством затеяла спор,

Расстелив на лугах пестроцветный ковер.

 

Веет сладостными ароматами

Над полями, покоем объятыми;

Нет, не миру светить вышел Феб‑Аполлон,

Но спешит на свиданье любовное он.

 

Ореолом лучей коронованный,

Древней страстью своей околдованный,

Не мечтает ли он, что настигнет теперь,

В это дивное утро, Пенееву дщерь?

 

Все живущее тянется к радости,

Наслаждайтесь утехами младости,

Вы поверьте, и так слишком рано придет

Время горьких морщин, бремя тяжких забот.

 

А в жару полуденную томную

Мы укроемся в рощу укромную,

И, всецело отдавшись фиалкам лесным,

Позабудем курильниц мы приторный дым.

 

С ветки падуба или шиповника

Торжествующей песнью любовника

Будет тешить нам слух чаровник‑соловей,

И, внимая певцу, смолкнет шумный ручей.

 

А потом, пробираясь опушкою,

Пастуха мы увидим с пастушкою,

Поглядим, как, устами друг к другу припав,

Двое негу вкушают на ложе из трав.

 

Вечно юный Амур без усталости

Там творит свои милые шалости,

И в помине там скучных условностей нет,

В коих так погрязает изысканный свет.

 

Вдруг и я это счастье изведаю,

Наслажусь долгожданной победою,

Вдруг страданья мои, моя преданность вам

Побудят уступить неотступным мольбам!

 

Вы притворства ужель не приметили

В гимнах скромности и добродетели?

Но всесильна природы и разума власть,

И ответите – верю! – вы страстью на страсть.

 

 

ОНОРА ДЕ РАКАН

 

 

ОДА

 

Вы, что смеетесь надо мной,

Желая, чтоб мой путь земной

Всегда был орошен слезами,

Взгляните, сколько горьких мук

На долю выпало мне вдруг

С тех пор, как разлучен я с вами.

 

Досталось, видно, неспроста

Мне все, что может нищета

Прибавить к своему проклятью:

Я нахожусь в жилье пустом,

Где служит грязный пол столом,

Скамьей, буфетом и кроватью.

 

Хозяин наш, в недобрый час

Приняв за гугенотов нас,

Вдруг вылетел быстрее пули.

По грязи мчался ои, чуть жив,

Детей в корзину посадив

И унося свои кастрюли.

 

Растерян и глупей, чем гусь,

Я в этом доме нахожусь,

Где даже нет, по крайней мере,

Того, что привлекло б воров,

Поскольку этот жалкий кров

Остался без окон и двери.

 

Дождь льется, гром гремит вдали,

И у причалов корабли

Подпрыгивают, как собаки.

Слуга мой с ветром в спор вступил

И мне из шапки смастерил

Фонарь, мерцающий во мраке.

 

Свой страх преодолев с трудом,

Хозяин наш вернулся в дом

В довольно скверном экипаже.

Он не причесан, не умыт,

Притом такой имеет вид,

Как будто уличил нас в краже.

 

Однако старец этот вдруг

Стал уверять, что нам он друг,

И старомодно поклонился.

При этом нос его кривой,

Как шея черепахи злой,

Наморщился и удлинился.

 

В лохмотьях несколько солдат,

Томясь от голода, лежат

Со мною рядом на соломе

И принимаются опять

Свои победы вспоминать

И толковать о де Бапоме.

 

Вот так беседу мы ведем,

И вроде все нам нипочем,

Хотя душа тоской объята.

Болтают все наперебой:

Один – как брал Патэ, другой –

Как осаждал Фужер когда‑то.

 

Хозяин, видя, что у нас

Еще остались в этот час

Надежды смутные на ужин,

Заводит речь о том, что он,

Увы, последнего лишен

И, в довершение, недужен.

 

А я, кто обречен судьбой

Все время видеть пред собой

И всякий сброд, и мрак невзгоды,

Я вам стихи пишу, как встарь,

Покуда не потух фонарь

Под завыванье непогоды.

 

Мой ангел, свет моей души,

Когда прочтете вы в тиши

Послание из тьмы осенней,

И если, голову склоня,

Не пожалеете меня,

Мне нет надежды на спасенье.

 

 

СТАНСЫ

 

Тирсис, пора и нам подумать о покое:

Полжизни прожито, и что еще другое,

Как не могильный холм, в конце пути нас ждет?

Мы много видели; неведомая сила

По морю бурному корабль наш носила,

Для тихой гавани настал теперь черед.

 

На милости судьбы рассчитывать не стоит:

Кто верит в них – тот слеп, дом на песке он строит,

Вознесся высоко – к паденью будь готов.

Деревьям гром грозит – тем, чьи вершины выше,

И бешенство ветров скорей разрушит крыши

Дворцов властителей, чем кровли пастухов.

 

О, счастлив тот, кто смог изгнать желанье славы

Из сердца своего, кто избежал отравы

Стремлений суетных, безрадостных забот,

Кто временем своим распоряжаться волен,

Имеет скромный дом, судьбой своей доволен

И невозможного не хочет и не ждет.

 

Возделывает он то поле, на котором

Трудился дед его, он равнодушен к спорам,

Что власть имущие ведут между собой,

Не тщится разгадать причины непогоды

И за одним следит: чтоб не погибли всходы,

Когда грозит бедой им ветер грозовой.

 

Страстей своих король, он знает, чем гордиться:

Межа его земли – империи граница,

Дом – Фонтенбло и Лувр, закрытый для чужих;

Он не завидует ни пышности, ни славе

Земных властителей, себя считая вправе

Не видеть их самих, а лишь портреты их.

 

Он видит, что нужды его семья не знает,

Он видит, как в полях колосья серп срезает,

Как виноградари срывают виноград,

И кажется ему, что влажные долины,

Холмы зеленые, просторные равнины

Дары осенние вручить ему спешат.

 

Порой преследует оленя он по следу

В лесах, где солнца луч не празднует победу

Над вечной полумглой, спускающейся с крон;

Порою лай собак ведет его к поляне:

Там заяц, что бежал с такою прытью ране,

Находит смерть свою в местах, где был рожден.

 

Порою бродит он недалеко от дома

И смотрит, как ручьи бегут из водоема,

Как серебро блестит средь золота снопов.

Порой с пастушками он вместе отдыхает

На ложе травяном, которое не знает

Иных завес, чем тень от сросшихся кустов.

 

Он старости своей печальное соседство

Встречает без тоски под кровлею, где детство

Он раннее провел, где набирался сил;

Ведет он счет годам по урожаям снятым,

Но листьям, что шуршат своим опавшим златом,

Стареет он, как лес, что сам же насадил.

 

На быстром корабле, ветрам и волнам внемля,

Не будет мчаться он в неведомые земли,

Чтоб там отыскивать сокровищ скрытых след;

Не жаждет славы он, о лаврах не хлопочет

И встретить смерть свою он в той постели хочет,

В которой умерли его отец и дед.

 

В порту взирает он, как ветер, дуя рьяно

И предвещая нам начало урагана,

Желанья буйные зажег в людских сердцах,

Но также видит он, что смертных ожидает:

В то время, как один на небо попадает,

Другой, растерзанный, толпою втоптан в прах.

 

Пусть не владеет он роскошными дворцами,

С их капителями, колоннами, коврами,

Пусть роскошь не вошла в приют его простой,–

Он видит, как зима сменяется весною,

Ковер живых цветов он видит пред собою

И наслаждается живою красотой.

 

Поверь мне, час настал, когда расстаться надо

С цепями рабскими, что носят за оградой

Сверкающих дворцов, где стережет беда:

Близ дуба мощного кустам расти не мило,

От солнца прочь бегут все прочие светила,

Страшась в его лучах исчезнуть навсегда.

 

Так долго тщетные надежды мы питали!

Так долго милостей напрасно ожидали!

А зависть в миг один разбила все мечты;

Они – всего лишь дым, они – посев, чьи всходы

Всегда подвержены причудам непогоды

И пе зерно дают, а чахлые цветы.

 

Глушь, сердцу милая! Вдали от жизни шумной,

Вдали от суеты, от роскоши безумной

Я начал забывать страданья прошлых дней.

Долины тихие, ручьи, лесные тени,

Вам видеть довелось души моей смятенье,

Теперь свидетели вы радости моей.

 

 

ФРАНСУА ДЕ МЕНАР

 

 

ПРЕКРАСНАЯ ВДОВА

 

Клориса, я всегда тебе служил послушно,

Всю жизнь свою давно поверг к ногам твоим,

Зачем отказывать мне в счастье равнодушно,

Коль я считаю дни моих последних зим?

 

Должно ль твое лицо скрываться под вуалью

И траурный наряд помехой быть любви?

Пора быть радостной, расстанься же с печалью,

Сиянье глаз твоих мне наконец яви.

 

Где твой веселый нрав, твое благоразумье?

Что сделалось с твоей холодной головой?

Быть верной мертвому ревнивцу – вот безумье,

Ужель охвачен им и светлый разум твой?

 

Ты не дала обет жизнь доживать вдовою,

Никто не стоит жертв, будь хоть сам Цезарь он,

Покинул муж твой дом – ты быть должна живою,

Но плачешь ты, и в скорбь я снова погружен…

 

Пусть горести мои превысят радость втрое,

Пускай сменяются династьи королей,

Пусть Гектор вновь падет, пускай пылает Троя,

Но все ж я не смирюсь с суровостью твоей!

 

Я не сегодня стал твоим рабом смиренным,

Почти что сорок лет прошло уже с тех пор,

Но с обожанием я вижу неизменным

Средь темных локонов серебряный пробор.

 

Я перед девочкой склонялся, пламенея,

Пленили навсегда меня твои черты,

Но в руки ты взяла светильник Гименея –

Скрыл в сердце я любовь, так пожелала ты.

 

Я слова данного вовеки не нарушу,

Признаньями в любви не стану тешить свет,

И если иногда я открываю душу,

Наперсники мои не выдают секрет.

 

Тоскуя, ухожу я в дикие дубравы,

Им исповедуюсь и жалуюсь скале,

И утешенья мне нашептывают травы,

Когда в тени густой лежу я на земле.

 

Я от тебя бежал в тоске в чужие страны,

Я именем твоим будил лесную даль,

Италии моря не врачевали раны,

И флердоранжа цвет не исцелял печаль.

 

Вниманья не дарил я берегам старинным,

Что сам Нептун почтил присутствием своим,

Я грезы предпочел хожденью по руинам,

И видел я твой лик, осматривая Рим.

 

Клориса, страсть моя сильнее год от года,

И все века земли не знают равной ей,

С улыбкой нежною любуется природа

Огнем моей любви, огнем твоих очей.

 

Ты славилась красой чудесной с колыбели,

И так же, как рассвет, прекрасен твой закат,

И щеки свежие ничуть не побледнели,

Как будто бы года твое лицо щадят.

 

Без страха наблюдай конец всего земного,

И лучше на себя ты в зеркало взгляни;

Ты лилии белей, румяней розы снова,

Зима тебе опять весны приносит дни.

 

И хоть уже стою я на краю могилы,

Седеет голова, и остывает кровь,

Немеет разум мой, и угасают силы,

Но теплится во мне пока еще любовь.

 

Положит скоро смерть конец моим страданьям,

И Парка оборвет существованья нить.

Как будешь ты внимать отчаянным стенаньям

Той тени, что могла так долго ты томить!

 

Клориса, сможешь ты забыть мою кончину?

Молчать, коль обо мне с тобой заговорят?

Иль ты раскаешься, когда я мир покину,

Захочешь наконец снять траурный наряд?

 

Ведь если б мне пришлось тебя оплакать

Ничто в беде моей мне не могло б помочь,

Я бы ослеп от слез, я б обезумел в горе,

Но предавался бы любви я день и ночь.

 

 

ОДА ШАРЛЮ ДЕ МЕНАРУ

(Фрагмент)

 

Обидно мне и жаль до слез,

Что честолюбию в угоду

Ты венценосцам в дар принес

Свой пыл, и юность, и свободу.

 

Все эти пышные дома

Владык с их свитою лукавой

Не что иное, как тюрьма

Для горемык, покрытых славой.

 

Тот, кто вознесся высоко,

Там в тайном страхе пребывает,

Надежды призрак там легко

Благоразумным управляет.

 

Там обещанья – звук пустой,

Мудрец там не дождется ласки,

И, окруженный мишурой,

Не лица видит он, а маски.

 

Мой сын, желанья королей

Законы преступают смело,

И зло порою им милей

Чем добродетельное дело.

 

Блажен, кто в тихом уголке

Живет в безвестности великой,

От сильных мира вдалеке.

Вдали от свиты их безликой.

 

Мой сын, так смеет говорить

С тобою царедворец бывший,

Ума набравшийся и жить

В уединении решивший.

 

 

ПРОЩАЙ, ПАРИЖ

 

Прощай, Париж, прощай! Ты видишь, я устал

Поддерживать огонь на алтаре Удачи.

Хочу я видеть вновь мой край лесов и скал,

Где все мне по душе и где живут иначе.

 

Ни за богатством там не надо гнаться мне,

Ни жалких почестей не надо домогаться;

Что бедность при дворе, то в сельской тишине

Могло бы, как и встарь, достатком называться.

 

С тех пор, как понял я, что век наш развращен

И что достоинство ни в грош не ставит он,

Одно мне дорого – мое уединенье.

 

В нем жизни каждый миг, и радости, и боль

Лишь мне принадлежат… Жить в рабском подчиненьи

Постыдно для того, кто сам себе король!

 

 

МЕСТА ПУСТЫННЫЕ

 

Места пустынные, где я так мирно жил,

Мой одинокий дом в тени высоких сосен,

Нас королевский двор уж год как разлучил,

Но к вам я возвращусь; двор для меня несносен.

 

Достоинство и честь встречают здесь враждой,

Здесь во дворцах живет невежество и чванство,

И стыдно мне, что я, усталый и седой,

Питал надежды здесь и верил в постоянство.

 

Смешной слепец, я мнил опору обрести

В краю, где все обман, где все ведут пути

К ловушке золотой, к великому паденью.

 

О сосны, я хочу увидеть вас опять

И под чудовищно прекрасной вашей сенью

Наперекор судьбе о смерти размышлять.

 

 

ЭПИГРАММА

 

В сапожном деле отличиться

Пьер в годы юности сумел;

Хотя он прошлого стыдится,

Зато изрядно преуспел.

 

Теперь, торговец сапогами,

Завел он в парке у себя

Фонтаны, гроты, пруд с мостами –

Не хуже, чем у короля.

 

И, продолжая в том же роде,

Он приказал прорыть канал,

Чьей ширине и многоводью

Мог удивиться б кардинал.

 

Не ограниченный запретом,

Опустошить он мир готов,

Чтоб стол его зимой и летом

Был полон лакомых кусков.

 

И дом его похож на чудо,

В лепных узорах потолок,

Из золота его посуда,

Из серебра ночной горшок.

 

Что я глупец, мне ясно ныне;

Ведь сколько я потратил дней,

Чтобы устроить склад латыни

В несчастной голове моей!

 

Отец мой шел не в ногу с веком,

И, не предвидя мой провал,

Он к древним римлянам и грекам

Меня на выучку послал.

 

О Музы! Что мне делать с вами?

Простите, но пора кончать:

В наш век нельзя прожить стихами,

Уж лучше сапоги тачать.

 

 

СТИХИ, ПОСВЯЩЕННЫЕ МАЛЕРБУ

 

Писатель редкий, ты бы мог

Обогатить свое семейство

Не хуже, чем любой налог

Обогащает казначейство.

 

Но только не в цене теперь

Стихи у нас: закрыта дверь

У власть имущих для поэта.

 

И вот я думаю подчас:

В наш век куда нас мчит Пегас?

Увы! К воротам лазарета.

 

 

ЭПИГРАММА

 

Все то, что создано тобой,

Покрыто словно пеленою;

Твои творенья – мрак ночной,

Не озаряемый луною.

 

Мой друг, гони ты эту тьму!

Ведь тут нужны жрецы и маги,

Чтоб объяснить нам, почему

И что доверил ты бумаге.

 

А если что‑то утаить

Тебя преследует желанье,

Зачем так много говорить?

Куда верней хранить молчанье.

 

 

МАТЮРЕН РЕНЬЕ

 

 

Сатира II

( Фрагменты )

 

Когда на улице столкнется некто с вами

В разбитой обуви, с протертыми штанами,

Чьи брыжи и камзол не блещут чистотой,

Лицо болезненно, карман всегда пустой,–

Вы можете сказать о человеке этом:

Поэт он или тот, кто хочеть быть поэтом.

………………..

О Муза, расскажи об этих пилигримах,

О бастрюках своих, о стихотворцах мнимых,

Что, бормоча стихи, день целый месят грязь,

И на кого глядят прохожие, смеясь,

О тех, что норовят хлебнуть из вашей кружки

И, словно воробьи, рвут пищу друг у дружки.

 

Одеты кое‑как, похожие на тень,

С глазами дикими, с мозгами набекрень,

Они подходят к вам и вместо «добрый вечер»,–

«Месье, я автор книг, – вам говорят при встрече, –

Их продают в Палэ. Для знающих людей

С вниманьем их читать – занятья нет милей».

Так, прицепившись к вам, они идут за вами,

Вгоняют вас в тоску, вас мучают стихами,

О славе речь ведут и о деньгах больших,

О том, что получить при жизни надо их,

Но что они живут в неблагодарном веке!

Таланта он не чтит в достойном человеке;

Что жил Ронсар не так, поскольку был богат,

И что король не прав, лишая их наград.

Затем, проникнув в дом, они без приглашенья

Садятся к вам за стол без всякого смущенья

И, рот набив едой, перестают болтать,

Хоть видно по глазам, как трудно им молчать.

 

В зубах поковыряв и пошептав молитву,

Они вас просят пить, с едой окончив битву,

И снова речь ведут: теперь в их болтовне

Все время слышится: «Что вы дадите мне?»

Такой рефрен всегда имеет их баллада.

Мне после этих встреч лекарство выпить надо:

Я болен, у меня кружится голова,

Весь искалеченный, я двигаюсь едва.

 

Один такой болтун – сердитый меланхолик.

Гримасничает он, как бы томясь от колик,

Потеет, кашляет, плюется – просто страх.

Так тонко речь ведет, что смысла нет в словах.

 

Другой – честолюбив, и за свои творенья

Принять высокий сан готов без промедленья;

Сонет обдумывая, видит пред собой

Аббатство, что ему назначено судьбой.

Кто так же, как и я, труды их в грош не ставит,

Тупица, неуч, лжец! Его сужденьем правит

 

Лишь зависть черная к достоинствам других,

Хотя молва давно талант признала их,

И только он один их умаляет славу;

В восторге дамы все, так им пришлись по нраву

Их дивные стихи, и даже по ночам

Они находятся у изголовья дам;

И в церковь их берут с собою не напрасно:

Стихи написаны божественно прекрасно.

 

О жителях небес тут, видно, речь идет:

Любой из них вино с богами рядом пьет,

Любой с Минервою знаком, он – светоч знанья,

И ждет от Франции почета и признанья.

 

Ронсар и те, о ком здесь умолчали мы!

Как можете терпеть вы, светлые умы,

Чтоб эта мошкара свое равняла пенье

С тем, что вы создали, и, словно в исступленье,

Пятнала царственные ваши имена?

Все вырождается в иные времена!

Бесстыдством окружен, чей разум, чье сознанье

Сумеет отличить невежество от знанья?

Подделку от того, что подлинно? Чей взгляд

Узрит любимца Муз, лишенного наград?

 

Зову в свидетели потомков! Ваше зренье

Сумеет разглядеть бессмертное творенье,

А справедливость, ум и вкус, присущий вам,

Откроют блеск его соседним племенам.

Вы твердо скажете, кто лебедь Аполлона,

А кто бессовестная дерзкая ворона,

В чьем наглом карканье нетрудно угадать

Желанье лаврами бессмертья обладать.

 

 

Сатира III

( Фрагмент )

Маркизу де Keep

 

Маркиз, что делать мне с такой неразберихой?

Предаться, кинув свет, ученью в келье тихой,

И с Аристотелем, с Гомером на столе

Колосья подбирать на греческой земле –

Остатки жатвы той, что собрана недаром

В свои хранилища Депортом и Ронсаром,

И честь им принесла, и славу, чтоб они

Гигантам прошлого равнялись в наши дни.

Что делать? Иль служить и при дворе остаться,

Чтобы несбыточной надеждою питаться,

Быть воплощенною немилостью, скучать,

В опале жить мечтой и в бешенстве молчать,

Но и мечтать устав, больным, в душевной смуте,

Издохнуть на тряпье в каком‑нибудь приюте.

В Тоскане ль будет он, в Савойе – все равно.

Мне с богом воевать до гроба суждено!

 

Молчишь маркиз, но мне ответ заране ясен.

Как с ураганом спор, с судьбою спор напрасен:

На ощупь мы живем – так этот мир идет,–

Кто честно трудится, тот чахнет от забот.

Двуногой сволочью разгневанные боги

Нам благо шлют ценой труда, нужды, тревоги.

Мир – сумасшедший дом, мы кружим вместе с ним.

Ты мнил, что выиграл, ан проигрался в дым.

Все лотерея в нем, все случай, все неверность,

Ты выбирал, искал, а вышла та же скверность.

Зависишь от судьбы, а ей ты ни к чему.

Швыряет блага в мир и не глядит кому.

 

Но если уж нельзя бороться с этой силой,

Не тщись ниспровергать закон, тебе постылый,

Пускай он слеп, молчи, он слеп равно для всех.

Кто с Небом согрешил – избрал почетный грех.

И мыслить не дерзай, мысль – это сон, не боле,

Свобода лишь во сне дана земной юдоли.

Свободы в мире нет – барон ли, князь ли, граф,

А кто‑то выше есть, и высший – он и прав.

Пока живешь, ты раб – до гробовой минуты,

У всех один покрой, различны только путы:

Из золота – одним, железные – другим,

Но стариков не тронь, оставь забаву им:

Их философию, их споры, школы, книги.

Всем этим словесам не снять с умов вериги!

Давно мы родились, но не рожден вовек

Не знающий цепей свободный человек.

Я тщетно заперся, тащил ученья ношу,

Мечтая, что ярмо тупого рабства сброшу,

Но, раб желания узнать, понять, постичь,

Лишь долг на долг сменил, и вышла та же дичь.

Таков закон вещей, природой не дано нам

Противиться ее возвышенным законам.

Что смертным от того, просвещены ль умы,

Учены ли, маркиз, иль не учены мы.

Науку бедную – что может быть ужасней! –

Осмеивает двор, народ считает басней.

Глупцу смешна латынь, и доктор, дружный с ней,

Хотя б достиг он всех возможных степеней,

Хоть фабри он усы, завейся весь бараном,

Хоть пыль пускай в глаза невиданным султаном,

Коверкай наш язык, – и умник и дурак

Таков уж век! – вскричат: ишь заучился как!

 

Любимцы наших дней, счастливцы в нашем стане

Приучены держать судьбу в своем кармане,

Им вера, им почет – в наследство от отца.

Что ни начнут они – доводят до конца.

 

Ты скажешь: «А тогда хватай удачу с тыла,

Тебя‑то ведь судьба частенько обходила,

Днюй в Лувре и ночуй, забудь и спать и есть,

Угодничай и льсти, чтоб в кабалу залезть.

Где надо, снагличай, ничто не будет втуне,

Бесстыдство в наши дни способствует фортуне».

 

Ты прав, маркиз, и все ж, господь оборони,

Чтоб в рабство угодить, на это тратить дни,

Опять искать свой путь и новым капитаном

Потрепанный корабль вести к безвестным странам,

Но, чувствуя в душе то мужество, то страх,

Надежду потопить в неведомых морях.

 

Меж звезд и титулов наш долг, по их закону,

Меняться что ни час под стать хамелеону,

Там человечностью закон похвастать рад,

Но разницу забыв возмездий и наград,

За те же промахи, привычке верен старой,

Одних он милует, других встречает карой.

Богат ли, знатен ли, силен ли, с кем знаком –

Вот что руководит в решениях судом.

Я этим короля не оскорбил нимало:

Король – податель благ, они его зерцало,

По добродетелям, по сердцу, по уму

Он словно сам Господь и следует ему.

Но твой совет, маркиз, придворным нарядиться

С моим характером, ну право, не годится,

Тут знания нужны, притворство, хитрость, ум,

Я часть открыл тебе моих жестоких дум,

Но нрав мой не таков, ведь я меланхоличен,

Не вкрадчив, к болтовне салонной не привычен,

Я добряком слыву, и в этом есть упрек,

Но я не так умен, чтоб злым считаться мог.

 

Я не умею быть угодливым и льстивым,

Уж видно, слеплен так, что стал вольнолюбивым,

И, как простой мужик, не знаю, где смолчать,

А где поддакивать, чтоб власть не возмущать,

Как с фаворитами играть в лакейской роли,

Их предков восхвалять и бой под Серизолли,

И день, в который тот, кем славен чей‑то род,

И титул получил, и землю, и доход.

 

Нет, не пригоден я к вранью такого рода,

Холуйствовать, юлить не даст моя природа,

Ужель из рабских чувств, себя же обокрав,

Как платье, каждый день менять и вкус и нрав.

Не стану выступать в суде как лжесвидетель,

Не стану выдавать порок за добродетель,

Быть щедрым на словах, сгибаться, как дуга,

Твердить: черт побери! месье, я ваш слуга.

Кричать: о, как я рад! – при виде всякой швали,

Иль на одной ноге стоять, как цапля, в зале,

Иль слушать болтовню, когда спесивый фат

В ослином раже все покрасить серым рад,

Иль попугайничать в одежде разноцветной,

Прельщать салонных дам прической несусветной,

Иль, чертом нзгилясь и покидая зал,

Вскричать: «Салют, друзья!» – как и входя сказал.

Не знаю, как летят кометы иль планеты,

Как жен или мужей разгадывать секреты,

Как видеть добрый взгляд и думать, что душа,

Над внешностью глумясь, не так уж хороша.

 

Записочки носить – о нет, помилуй боже! –

Я ловкости лишен и красноречья тоже.

От веры отбивать, прельщать потоком фраз

Иль тем, что, мол, закон для сердца не указ,

Девицу совращать, – от мамы по секрету

Пропеть ей песенку про Жана и Пакетту,

И, совесть потеряв, рассказывать при том,

Что где царит Амур, там добр и полон дом,

Там благолепие, довольство и приятность,

И к девушке простой, глядишь, приходит знатность,

Что всё – балет, стихи, – всё для прекрасных глаз,

Что будет почта к ней на дню по десять раз,

Что к славе, к почестям дорога ей открыта,

Что воздыхателей потянется к ней свита,

Скучнейших прихвостней, короче говоря,

Вельможе уступив, себя продаст не зря.

 

Я не могу внушать – мне это омерзело,–

Что уловлять мужчин совсем простое дело,

Что к ней с вопросами не будут в душу лезть,

Когда дукаты есть и бабье тело есть;

Что станет девушкой, коль деньги заблестели,

Хотя б с ней переспал весь лагерь JIa‑Рошели,

А честь – какая чушь! – забава прежних лет,

Обломок идола, в который веры нет.

……………………………..

Так что же надо знать, чтоб знаньем было знанье?

Вкус нужен, мой маркиз, и нужно пониманье

И виденье глубин, какие в жизни есть.

Что философия! Ей не понять, не счесть

Все тонкости души, все скрепы человека.

А значит, нужен Ум! Ты помнишь басню Грека,

Как львицу встретил волк, какую речь повел

И как решил их спор вмешавшийся осел.

 

 

Сатира XII

РЕНЬЕ В ЗАЩИТУ САМОГО СЕБЯ

М. Фреминэ

 

В былые времена художники охотно

На посторонний суд несли свои полотна

И, трезво рассудив, чей правилен совет,

Меняли на холсте где линию, где цвет.

Но то была пора, когда стыдились лести,

Корысти, зависти, когда чуждались мести

И за свои слова ручались головой,

А истина была желанною сестрой.

 

Ну что же делать нам? Ну как найти управу

На тех, кто нас хулит и славит не по праву,

Когда молва ведет бесчестную игру,

А правда при дворе, увы, не ко двору,

Когда важней всего прическа да манеры,

Когда, чтоб сытно есть, владыкам льстят без меры

В час предобеденный, в обед и до тех пор,

Пока насытится весь королевский двор…

При всем ничтожестве столь наглы эти лица!

Что ж, даже с этим я согласен примириться,

Но эти господа для красного словца,

Увы, не пощадят ни друга, ни отца.

 

С избытком этого иному бы хватило,

Чтоб в страхе пред молвой душа его остыла,

Чтоб трепетный талант, боясь потерь, зачах.

Нет, я совсем другой, смешон мне этот страх

И души робкие, не знающие риска,

Пред чернью посему я не склоняюсь низко,

Не стану слушать я любую дребедень,

Когда мой стих бранят, костят кому ни лень,

Когда любой профан мне не дает поблажек,

Твердя, что стих мой сух, что слог мой слишком тяжек,

Что, не в пример уму, и юмор мой тяжел,

Что я, конечно, мил, как мил бездумный вол.

 

Отвечу не спеша на злобный град нападок,

Что доброе вино содержит и осадок,

Что в мире нынешнем различных зол не счесть,

Что раз я человек – и недостатки есть,

Что злобный критик мой мне виден без забрала,