Диалог жакмара и самаритянки нового Моста

 

Он

 

О гордость Нового Моста, Самаритянка!

Ваш верный друг Жакмар в стихах вам шлет поклон

И заверяет вас, прелестная смуглянка,

Что вот уже два дня он страстно в вас влюблен.

 

Она

 

Любезный мой Жакмар, властитель башни старой,

Где духи прячутся и где вам не до сна,–

Жакмар, пусть назовут нас все влюбленной парой:

Коль вправду любите, я тоже влюблена.

 

Он

 

Кудрявый ветерок, покинув берег Сены,

О вашей красоте поведал мне в тиши.

С тех пор моей души страданья неизменны,

Поскольку я влюблен, а вы так хороши.

 

Она

 

Дня три тому назад знакомая ворона,

Из тех, что на руки садятся к вам порой,

Мне описала вас: честь ваша непреклонна…

И я, узнав о том, утратила покой.

 

Он

 

Есть у меня для вас гнездо, в котором птица

Все лето прожила, а завтра улетит.

Она клевать свой корм нисколько не боится,

Усевшись близ меня: приятен ей мой вид.

 

Она

 

Я рукавицы вам преподнесу в подарок,

Чтоб руки отогреть, державшие металл,

А если летний день чрезмерно будет жарок,

Смогу вам заменить прохладу опахал.

 

Он

 

Хочу, чтоб утреннее ваше пробужденье

Всегда приветствовал крик сов и лай дворняг,

И серенадою пусть кажется вам пенье

Крылатых демонов, что населяют мрак.

 

Она

 

Печальной музыки вам только внятны звуки:

Зов черных воронов, протяжный волчий вой.

А я… я слышу свист томящихся от скуки

Юнцов, что трудятся в лавчонках день‑деньской.

 

Он

 

Я только в колокол звоню здесь то и дело,

А должен бы водить в сраженье батальон.

Но если б нам судьба быть рядом повелела,

То не такой бы я сумел поднять трезвон.

 

Она

 

Какое мужество! Такое лишь в театре

Порою встретится. Ах, крылья б мне иметь!

Или иметь корабль, подобно Клеопатре,

Чтоб мой Антоний мог вблизи меня узреть.

 

Он

 

Хоть небо против нас и хочет без ответа

Оставить наш призыв, на хитрость я пущусь:

Подобно королям, чья гордость мной задета,

Через посредника я с вами обручусь.

 

Она

 

Достойнейший Жакмар, тогда чего вы ждете?

Вам надо действовать, иного нет пути.

И если девственной меня вы не найдете,

То значит, девственниц в Париже не найти.

 

 

ОТ ЖАННЫ Я УШЕЛ

 

От Жанны я ушел в час поздний, как обычно.

Я под дождем шагал, и вдруг из‑за угла

Навстречу мне патруль. Ночь темная была,

И в этой темноте я крик услышал зычный:

 

«Стой! Кто идет?» Стою. Тогда, рукой привычной

Мне обыск учинив, сказали: «Ну, дела!

Он мокрый, он продрог, еще спалит со зла

И королевский двор, и город наш столичный».

 

Сказал я: «Господа, в чем дело, не пойму.

Школяр я…» – «Черт возьми, в тюрьму его, в тюрьму!

Как! Ночью… под дождем… слоняться? Очень странно!»

 

И тут я, вырвавшись, пустился наутек.

Что это? Бунт? О нет! Но я насквозь промок,

И ведь меня в плену и так уж держит Жанна.

 

 

ЖАН ОВРЭ

 

 

КТО ОН?

 

Кто он, бунтующий и гордый человек?

Увы, всего лишь дым, и ветер им играет.

Нет, он не дым – цветок: его недолог век,

В час утренний расцвел, а к ночи умирает.

 

Итак, цветок… О нет! Поток бурлящий он,

Ждет бездна черная его исчезновенья.

Так, значит, он поток? Нет, он скорее сон,

Вернее, только тень ночного сновиденья!

 

Но может хоть на миг тень неподвижной стать,–

В движенье человек, покуда сердце живо;

Сон может истину порою предсказать,

А наша жизнь всегда обманчива и лжива.

 

В потоке новая начнет журчать вода,

Что из источника не иссякая льется;

Коль умер человек – он умер навсегда,

Подмостки бытия покинув, не вернется.

 

Хотя цветок и мертв, растенье не мертво:

Весной украсится опять оно цветами;

Но умер человек, – страшны цветы его

И называются могильными червями.

 

Едва утих порыв шального ветерка,

Срастаются клочки разорванного дыма;

Но душу оторвать от тела на века

Не стоит ничего, а смерть неотразима.

 

Так кто ж он, человек, столь чтимый иногда?

Ничто! Сравненья все, увы, не к нашей чести.

А если нечто он, так суть его тогда –

Дым, сон, поток, цветок… тень. – И ничто все вместе.

 

 

Я ВПАЛ В ЭКСТАЗ

 

Я впал в экстаз и вот почувствовал, как вдруг

Меня, бесчувственного, сила чьих‑то рук

От самого себя отторгла и нежданно

На гору вознесла таинственно и странно.

Была чудовищной гора, и на нее,

Зловеще каркая, слеталось воронье

И разлагавшиеся трупы там терзало.

Там были виселицы, плахи, кровь стекала

На землю чахлую; там только смерть была,

Смерть и гниение, кошмары, ужас, мгла.

И чтоб моя душа в испуге онемела,

Пред нею крест предстал: висело чье‑то тело

На том кресте, что был недавно возведен;

Распятый человек казался страшным: он

Так окровавлен был, так грязен, изувечен,

Такими ранами и язвами отмечен,

Что человек с трудом угадывался в нем.

Из тысяч ран его хлестала кровь ручьем,

Кровь залила глаза, стекая ручейками,

И было все лицо осквернено плевками,

На чреслах и руках пылали синяки;

Страданье жгучее, вонзая в плоть клыки,

Взбиралось по кресту подобием пожара

И, кости поломав, осколками их яро

Прошило кожу всю, свело гримасой рот;

Как бы без внутренностей, высохший живот

К хребту разбитому прилип, и крепче стали

Шипы терновника до мозга проникали.

Виднелись на лице следы кровавых слез,

На лоб спадала прядь свалявшихся волос,

Истерзанная плоть, утратив форму тела,

Распространяя смрад, лохмотьями висела.

И словно те, кто был проказою убит,

Распятый на кресте, являя страшный вид,

Покрыт был язвами, и язвы обнажили

Его артерии, суставы, сухожилья;

Не стоило труда все кости сосчитать:

Был предо мной скелет или, верней сказать,

Какой‑то призрак был, ужасное виденье,

Не мертвый человек – ночное привиденье,

Когда бы не глаза с кровавой пеленой:

Сквозь эту пелену струился свет живой

И так прекрасен был, что тот мертвец, казалось,

Не умер… Или жизнь со смертью в нем сливалась.

 

 

В ДВИЖЕНИИ ЭТОГО МИРА

 

…Нет, нет, для нас искать опоры в этом мире

Есть то же, что поймать орла в небесной шири,

Что в утлой лодочке пуститься в океан,

Висеть на волоске, бежать по скользкой льдине,

Цепляться за траву, ловить мираж в пустыне

И удержать в сетях клубящийся туман.

За тучу черную садится солнце славы,

И в ласках сладостных есть горечи приправа,

Нередко за спиной Фортуна прячет нож;

Нет в мире никогда покоя без мучений,

Нет розы без шипов, нет дерева без тени,

Без темной стороны медали не найдешь…

 

 

ЭТЬЕН ДЮРАН

 

 

СТАНСЫ НЕПОСТОЯНСТВУ

 

Душа возвышенной души, Непостоянство,

Эол тебя зачал, могучий царь ветров.

Прими, владычица подлунного пространства,

Венок из этих строк для твоего убранства,

Как принял некогда всем сердцем я твой зов.

 

Богиня, что нигде и всюду обитает,

Ты, нам даруя день, к могиле нас ведешь,

Благодаря тебе желанье расцветает

И вянет в тот же миг, и небосвод вращает

По кругу сонмы звезд, чей отблеск так хорош.

 

Коль держится земля на прочном основанье,–

Движенье атомов опору ей дает;

Начертан на спине Нептуна знак признанья

Величья твоего: для тела мирозданья

Одна твоя душа – поддержка и оплот.

 

Наш разум с ветром схож, и то, что думал ране,

Что ясным полагал, то завтра – словно ночь;

Все переменчиво, все как на поле брани,

Прошедшее – ничто, грядущее – в тумане,

А наступивший миг – мелькнул и скрылся прочь.

 

Я мысль запечатлеть желал бы, но бескрыло

Мое желание: покуда мыслю я,

Мысль изменяется, и все, что в прошлом было,

То настоящее своим потоком смыло,

Мой разум стал другим, а с ним – и мысль моя.

 

С тех пор как приобщен я к твоему величью,

Дана защита мне от унижений злых,

И я смеюсь над тем, кто хлыст и долю бычью

Свободе предпочел, кто покорился кличу

Сил тиранических, чтоб числиться в живых.

 

Среди снегов и льдин я раздуваю пламя,

Средь вспышек радости заботою объят,

И счел бы я за грех, коль самой лучшей даме

Принадлежать бы стал я сердцем и мечтами

Чуть дольше, чем на ней мой задержался взгляд.

 

О дева воздуха в чудесном оперенье,

Чья власть меня спасла от рабства и цепей!

Дарю тебе следы моих былых крушений,

Изменчивость любви, ее опустошенье

И эту ветреницу, ставшую моей.

 

Дарю всю красочность картины фантастичной,

Где страсть любовная с игрой переплелась,

Где есть забвение, надежда, и привычный

Угар желания, и жар меланхоличный,

И ветра с женщиной разгаданная связь.

 

Гроза, морской песок, разорванные тучи,

Потоки воздуха над гулкой пустотой,

Сверканье молнии, слеза звезды падучей,

Никем ие виданные пропасти и кручи

Служили красками мне для картины той.

 

Мою любовницу я дам тебе, чтоб всюду

В ней видели твой храм без купола и стен,

И сердце дам ее, чтобы причастный чуду

Был у тебя алтарь; твоим жрецом я буду

И стану прославлять бессмертье перемен.

 

 

ТЕОФИЛЬ ДЕ ВИО

 

 

ЛЮБОВНОЕ ОТЧАЯНИЕ

 

Моя душа мертва, в ней живо лишь страданье,

С тех пор как должен быть я вдалеке от вас,

И если б я не жил надеждой на свиданье,

Уже давно б настал моей кончины час.

 

Пускай земная твердь лишится небосвода,

Пусть солнце навсегда покинет небеса,

Пусть перепутает все атомы природа,

Но пусть позволят мне вновь вам глядеть в глаза.

 

Ни с болью дерева, разбитого грозою,

Ни с мукой жителей, чей город сдан врагу,

Ни с горем крепости, разрушенной войною,

Ни с чем отъезда боль сравнить я не могу.

 

Сегодня ваш Дамон уже почти что призрак,

Я стал похож на тень, и речь едва слышна,

И жалобы мои – последний жизни признак,

Нет больше чувств, нет сил, осталась боль одна.

 

Моя душа в тисках, огонь течет по венам,

Терзает сердце гриф, и змей клубок в груди,

Но память я храню о счастье незабвенном,–

Страданья худшего на свете не найти.

 

Два месяца пути – как бесконечно долго!

Меня любовь и честь ведут по городам:

Быть с принцем и служить ему – веленье долга,

Веление любви – скорей вернуться к вам.

 

И даже если вдруг средь горестных скитаний

Дарили боги мне крупицы красоты,

Я только ощущал сильнее гнет страданий,

В прекрасном я искал опять твои черты.

 

На все вокруг смотрю глазами я твоими…

Куда ни занесен безжалостной судьбой,

Какими ни брожу краями я чужими,

Везде моя душа полна одной тобой.

 

Я словно онемел, утратил слух и зренье,

Не может излечить меня ничей совет,

Лишь мысли о тебе приносят утешенье,

Прекрасный образ твой мне заслоняет свет.

 

Прошу, в разлуке будь суровой и печальной,

Бери с меня пример, и позабудь про двор,

Прогулок избегай, катаний, залы бальной,

Одна любовь для нас священна с этих пор.

 

Религия моя – твоя любовь отныне.

Часовней стал мой дом, иконой – твой портрет,

Я всей душой служу теперь одной святыне,

Слова любых молитв мне заменил сонет.

 

Я мрачен и угрюм среди хлопот военных,

Как будто одержим завоеваньем стран,–

На самом деле я лишь в грезах неизменных,

И быть всегда с тобой – вот мой военный плаи.

 

 

ВИСЕЛИЦА

 

Страх смерти потрясти и самых стойких может

И сон бежит от глаз,

Когда отчаянье всю ночь не спит и гложет

Того, чей пробил час.

 

Как ни была б душа закалена судьбою,

Как ни была б сильна,–

Погибель верную увидев пред собою,

Она потрясена…

 

Пока для узника еще не стало ясно,

Что все предрешено,

Скрежещущих оков влачит он груз ужасный

С надеждой заодно.

 

Когда же приговор кровавый и суровый

Порвет надежды нить,

Когда войдет палач, чтоб узника оковы

Веревкой заменить,

 

Тогда до капли кровь в его застынет жилах,

Застынет в горле крик,

Виденье виселицы он теперь не в силах

Забыть хотя б на миг.

 

Всем существом своим он неразлучен с неюз

Сводя его с ума,

Она встает пред ним, и вид ее страшнее,

Чем яд или чума.

 

Своим отчаяньем родных он заражает,

Поит он допьяна

Своей бедой толпу, что на него взирает,

От мук его бледна.

 

 

 

Ян Вермеер. В мастерской художника

 

 

А с Гревской площади подземным веет чадом,

Глядит на Сену он –

И видит Ахерон, и каждый, кто с ним рядом,

Не человек – Харон.

 

Слов утешения монаха он не слышит,

И в глухоте своей,

Хотя еще живой, хотя еще он дышит,

Он мертвеца мертвей.

 

Все чувства умерли, черты лица сместились,

В глазах застыла тьма…

Безумьем было бы, когда бы сохранились

В нем проблески ума.

 

Всё уничтожили в нем ужас и страданье;

Сквозь тысячу смертей

Прошел он… И удар, что оборвал дыханье,

Был всех других слабей.

 

 

ОДА

 

Ворон каркает зловеще,

Мрак сгустился предо мной,

Пересек мне зверь лесной

Путь‑дорогу, конь трепещет,

Спотыкается мой конь,

Грянул гром, сверкнул огонь,

Мой слуга исчез в тумане…

Смутный призрак вдруг возник,

Слышу я Харона крик,

Вижу бездну под ногами.

 

Вспять потоки потекли,

Лезет бык на шпиль церковный,

Кровь бежит струей неровной

Из расщелины земли.

Над высокой башней мгла,

Там змея грызет орла;

В глыбе льда огонь пылает;

Месяц ветром унесло,

Солнце черное взошло,

Лес округу покидает.

 

 

СУЩЕСТВА В ОБЛИЧЬЕ СТРАННОМ

 

Существа в обличье странном

У природы не в чести:

Редки встречи с великаном,

Трудно карлика найти.

 

Мало женщин как Елена,

Нет как Нестор мудрецов,

Крепче пьяницы Силена

Мало в мире молодцов.

 

Мало псов, как Цербер, грозных,

Нет реки как Ахерон,

Нет ночей совсем беззвездных,

Не всегда в ладье Харон.

 

Нет синей небесной сини,

Лучше нет, когда весна,

Горче нет, чем сок полыни,

Ничего нет слаще сна.

 

Громче грома редки крики,

Мало гор как Пелион,

Редкий зверь, ручной иль дикий,

Львиной силой наделен.

 

Редко высшее блаженство,

Редок час великих мук,

И так мало совершенства

В том, что видим мы вокруг.

 

 

ПИСЬМО К БРАТУ

( Фрагменты )

 

Мой брат, последний мой оплот,

Ты, кто один на белом свете,

Находишь нестерпимым гнет,

Который лег на плечи эти;

Друг верный, пылкий и прямой,

Готовый следовать за мной,

Чтобы в беде мне быть опорой,

Спаси в последний раз меня:

Пусть мне позволят жить, коль скоро,

Измученный, не умер я.

 

Когда надежды свет нельзя

Узреть за черной пеленою,

Когда и судьи и друзья

Захлопнут двери пред тобою,

Когда устанешь ты просить,

Когда устанешь слезы лить,

Взирая на мои мученья,–

Моли судьбу, чтобы гроза

Гнала корабль мой в порт спасенья

Или закрыла мне глаза.

 

Кто может о грядущем знать?

У наших бед свое теченье,

И не дано нам разгадать

Истоки их и назначенье.

Лишь богу ведомо о том,

Что ждет нас, а своим умом

Не можем мы осмыслить это,

Не можем знать путей своих,

Как нам не разгадать секрета

Морских течений, волн морских…

 

Но изменения всегда

И миром правят и природой.

Изменит и моя звезда

Свой путь, отмеченный невзгодой.

Бедой мой разум иссушен,

Слезами взор мой замутнен,

Кровь стынет от тоски и боли.

Но после ночи – свет в окне,

И беспросветный мрак неволи

Свободу предвещает мне.

 

Какие бы силки опять

Враги ни расставляли всюду,

Надежды мне не потерять,

Что я в Буссэре снова буду.

Придет пора – и бог дневной

Заблещет светом предо мной

Над нашим родовым именьем,

Чтоб снова я увидеть мог,

Как он, пылая прежним рвеньем,

Лучами золотит песок.

 

Зеленый лес увижу я,

В котором ждет меня прохлада,

Увижу, как, траву жуя,

Мычащее пасется стадо,

И с каждой новою зарей

Вновь зарастает луг травой;

Увижу тропы к водопою,

Услышу жалобы песка

И эхо, что ворчит порою

В ответ на ругань рыбака.

 

Всю ночь на берегу готов

Рыбак от холода томиться,

Считая, что его улов

С морским уловом не сравнится.

Но, хоть добыча велика,

Ничтожна прибыль рыбака:

Порою даже рвутся сети,

Так много рыбы из воды

Он извлекает здесь, но эти

Не окупаются труды…

 

Увижу, как цветут луга,

Увижу, как траву срезают

И как, сложив ее в стога,

На них крестьяне отдыхают.

Поскольку в климате таком

И виноградом и вином

Всегда бывал наш край обилен,

То я, когда настанет срок,

Увижу, как во мгле давилен

Струится пенящийся сок.

 

Там, как ведется с давних пор,

Бельгард наш устали не знает:

На все свой обращая взор,

Доходы он преумножает.

Он скажет, много ли стогов

Удастся вывезти с лугов

И сколько шерсти даст нам стадо,

И лучше стариков‑крестьян

Решит он, что посеять надо

И есть ли в чем‑нибудь изъян.

 

Как и в былые времена,

Все поровну делить мы будем:

Из наших мест устранена

Вражда, что жить мешает людям.

И, братья, сестры, дети их,

Во власти помыслов одних

Благословим мы край прекрасный,

Где все в избытке мы найдем.

Войны бы только гром ужасный

Не сотрясал наш тихий дом.

 

Когда б такая благодать

Остаток дней моих венчала,

Другие радости искать

Моя б душа не помышляла.

Свобода наконец должна

Мне счастье возвратить сполна.

И я не сделаю ни шагу,

Чтоб Лувр увидеть… А потом

Спокойно в ту же землю лягу,

Где предки спят последним сном.

 

Вот те права, что край родной

Имеет на меня с рожденья,–

И коль во Франции со мной

Сочтется смерть – мне нет прощенья.

Как ни было б коварно зло,

Но от Гаронны и от Ло

Не отделить моей могилы.

И где б ни довелось мне жить,–

Вдали от мест, что сердцу милы,

Нельзя мне голову сложить.

 

Надежда от меня бежит,

Мои невзгоды – непрестанны,

Труд незаконченным лежит,–

Пора мне дать покой желанный.

Как был безжалостно суров

Гнев этих яростных умов!

 

Как был гоним я злобой черной!

Не выдержав, я низко пал:

Невинный, каялся притворно

Я в том, чего не совершал.

 

О! Страждущего без вины

Напрасно крики раздаются:

Сердца железные страшны,

Они на крик не отзовутся.

Уж год пылает ярость их,

И нет на свете слов таких,

Чтоб загасить ее пыланье.

Кто справедливей всех, и тот

Считает за благодеянье,

Коль раны мне не нанесет.

 

Но что бы я ни перенес,

Мои убийцы непреклонны.

К чему же было столько слез,

К чему смирение и стоны?

Чтобы лишиться света дня?

Лишиться воздуха, огня?

И стены каменного ада

В тоске безмолвной созерцать?

Или меня изжарить надо,

Чтоб лютый голод их унять?

 

Лишь ты – последний мой оплот,

Лишь ты, один на белом свете,

Находишь нестерпимым гнет,

Который лег на плечи эти;

Брат верный, пылкий и прямой,

Готовый следовать за мной,

Чтобы в беде мне быть опорой,

Спаси в последний раз меня:

Пусть мне позволят жить, коль скоро,

Измученный, не умер я.

 

 

АПОЛЛОН

 

Я тот, чьи алтари чтут всюду во Вселенной,

Чьи стрелы гибельны, чей взгляд светлей огня;

Я тот, кто и богов страшит в грозе военной!

Борьба со смертными достойна ли меня?

 

Но дерзость их мою природу исказила,

Завидующих мне карать я принужден.

Всему живущему давал я жизнь и силы,

Теперь невольно смерть приносит Аполлон.

 

Все алтари мои навек освобожу я

От нечестивцев злых, сразив их тучей стрел.

К моим оракулам, лишь истины взыскуя,

Все смертные придут провидеть свой удел.

 

Могу я повелеть, чтоб ветры онемели,

А мрамор мертвенный обрел живую речь.

Мной предначертаны царям пути и цели,

Могу я музыку из дерева извлечь.

 

Дохну – и чаши роз полны огня живого,

Лилейной белизне я блеск живой даю,

Замерзнувшим полям жизнь возвращаю снова,

И мне воскресший мир несет хвалу свою.

 

Но только скроюсь я, везде иссякнет пища,

Наступят ужас, мрак; покроет землю лед,

Цветущие сады он превратит в кладбища,

И лишь сомкну глаза, весь мир живой умрет.