Мертвец говорит из своей могилы

 

Постой, прохожий! Не спеши!

Здесь, под плитой надгробной,

В немой кладбищенской глуши

Лежит тебе подобный.

Остановись! Со мной побудь!

И правды ты постигнешь суть.

 

Ты жив. Я мертв. Но ты и я –

Почти одно и то же.

Я – твой двойник. Я – тень твоя.

Во всем с тобой мы схожи.

Мне гнить в могильной глубине,

Но ты себя узри во мне.

 

Гость на земле, из всех гостей

Ты, человек, всех тленней.

Твой дух? – Игра слепых страстей.

Мысль? – Смена заблуждений.

Деянье? – Воздуха глоток.

Жизнь? – Безрассудных дней поток.

 

Ах, эта скорбная плита –

Как пограничный камень.

 

За ним угаснут красота,

Ума и сердца пламень.

Не протащить за этот круг

Меч, книгу, посох или плуг.

 

Нет! О пощаде не моли:

Не будет по‑другому!

Как от подошвы до земли,

До мертвого – живому.

Так предназначено судьбой.

Твоя могила – под тобой.

 

О вы, творцы мудрейших книг,

Науки исполины,

Чей разум дерзостно проник

В познания глубины!

Я вас читал и почитал,

Но все равно сюда попал.

 

Будь именит и знаменит,

Стремись к высокой цели, –

Но слышишь? Колокол звонит!

По ком? Не по тебе ли?

Он вопрошает неспроста:

А совесть у тебя чиста?..

 

Твои угодья возросли,

Ты счастлив бесконечно,

Но много ль надобно земли,

Чтоб лечь в нее навечно.

И нужен смертнику навряд,

Помимо савана, наряд.

 

Ты брал, шагая напролом,

Услады жизни с бою,

Но титул, славу, двор и дом

Ты не возьмешь с собою.

И все, кто нынче слезы льет,

Тебя забудут через год.

 

Так думай о своей судьбе,

Поскольку жизнь – одна ведь!

Спеши хоть память о себе

Хорошую оставить…

Как ни молись, как ни постись

Нельзя от смерти упастись!

 

Но там, в заоблачном краю,

Есть для души спасенье,

Кто честно прожил жизнь свою,

Дождется воскресенья!

От зла свой дух освободи!

Ты понял?.. А теперь – иди!

 

 

К ПОРТРЕТУ НИКОЛАЯ КОПЕРНИКА

 

О трижды мудрый дух! Муж, больше, чем великий!

Ни злая ночь времен, ни страх тысячеликий,

Ни зависть, ни обман осилить не смогли

Твой разум, что постиг движение земли.

Отбросив темный вздор бессчетных лжедогадок,

Там, среди хаоса, ты распознал порядок

И, высшее познав, не скрыл нас от того,

Что мы вращаемся вкруг солнца своего!..

Все кончится, пройдет, миры промчатся мимо,

Твое ж величие, как солнце, негасимо!

 

 

ГИБЕЛЬ ГОРОДА ФРЕЙШТАДТА

 

Что мне узреть дано среди руин и праха?

Глазницы голода, седые космы страха

И мертвый лик чумы… Грохочет пушек гром.

Вот солдатня прошла с награбленным добром,

Затем кромешный мрак заполонил всю сцену:

То ночь, нет, ночь ночей явилась дню на смену,

И Фрейштадт рухнул ниц. Так, вырванный из недр,

На землю валится, сраженный бурей, кедр.

И не поднять его… За лесом солнце скрылось,

Зажглись лампады звезд, и небо осветилось;

Морфей вступал в дома; тревоги враг – покой

Смежал глаза людей заботливой рукой,

Как вдруг раздался вопль!.. О, громовым раскатом

Звучал тот смертный крик в безумием объятом

Горящем городе!.. Огнем опалена,

Казалось, лопнула над Фрейштадтом луна.

И в посвисте ветров, казнен рукой железной,

Был город поглощен бушующею бездной.

Пожар не утихал… Пронзая ночи тьму,

Метались стаи искр в пороховом дыму,

Колонны и столбы лежали буреломом.

Вот обвалился дом, подмят соседним домом,

Все – пепел, прах и пыль. Белоколонный зал

Не выстоял в огне и грудой щебня стал.

Где ратуша? Где храм? Зубцы дворцовых башен

Пожаром сметены. Сондаенный город страшен,

О бедный Фрейштадт мой! О край бездонных бед!

Неужто на тебе живого места нет?

Ужель тебя насквозь война изрешетила?

Ужель ничья рука тебя не защитила

И сам ты обречен исчезнуть без следа,

Как если б пробил час последнего суда?

Иль приближаемся мы к тем печальным срокам,

Когда сметет весь мир пылающим потоком?!

Вот толпы горожан сквозь ядовитый дым

С дрожащими детьми бредут по мостовым.

Вам, детям родины, вам, не видавшим детства,

Развалины и смерть достанутся в наследство!

 

Нет больше города… Все превратилось в тлен.

Из пепла и золы торчат обломки стен.

Но что дома?! Едва ль здесь люди уцелели!

Иных огонь застиг во время сна, в постели.

Быть может, кто‑нибудь спустя десятки лет

Найдет здесь средь камней обугленный скелет…

Мы сострадаем, но – беспомощны при этом;

Погибшим не помочь ни делом, ни советом.

Ах, музы! Все, что вы послали людям в дар,

Безжалостно унес разнузданный пожар.

Над мраком пустырей, как огненные птицы,

Кружатся в воздухе горящие страницы.

Все то, чем человек бессмертия достиг,

Плод мудрости земной здесь погибает вмиг,

Сокровища искусств, хранимые веками,

Как уличную грязь, мы топчем каблуками!

О, знай, Германия! Из твоего кремня

Стихии высекли зловещий сноп огня.

И лишь когда в тебе погаснет эта злоба,

Несчастный Фрейштадт наш поднимется из гроба

Подставив голову живительным ветрам.

Мы снова щебет птиц услышим по утрам,

И солнце в вышине засветится над нами,

Которое сейчас сокрыли дым и пламя.

 

Свершатся все мечты. Труды прилежных рук

Довольство создадут, украсят жизнь вокруг

И в город превратят немое пепелище,

Где будет свет светлей и воздух станет чище,

Чем был он до сих пор… В отстроенных домах

Не воцарятся вновь отчаянье и страх.

И горе и война вовеки их не тронут.

Где в муках и в крови сегодня люди стонут,

Ликующую песнь зачнет веселый хор.

Меч переплавят в плуг, перекуют в топор.

И, заново родясь, вернутся в нашу местность

Утраченный покой, согласье, честь и честность!..

 

 

НЕВИННО СТРАДАЮЩЕМУ

 

Огонь и колесо, смола, щипцы и дыба,

Веревка, петля, крюк, топор и эшафот,

В кипящем олове обуглившийся рот,–

С тем, что ты выдержал, сравниться не могли бы.

 

И все ж под тяжестью неимоверной глыбы

Твой гордый дух достиг сияющих высот.

О, сбудется! Молва тебя превознесет,

И лавровый венец смягчит твои ушибы!

 

За дело правое свою ты пролил кровь,

И, павши, ты воспрял, умерши, ожил вновь.

Ни в чем твоя душа святая не повинна!

 

Но разве наш господь не так же шел на казнь?

Свершив великое, преодолеть боязнь

Перед распятием – вот долг христианина!

 

 

ЗАБЛУДШИЕ

 

Вы бродите впотьмах, во власти заблужденья.

Неверен каждый шаг, цель также неверна.

Во всем бессмыслица, а смысла – ни зерна.

Несбыточны мечты, нелепы убежденья.

 

И отрицания смешны и утвержденья,

И даль, что светлою вам кажется, – черна.

И кровь, и пот, и труд, вина и не вина –

Все ни к чему для тех, кто слеп со дня рожденья.

 

Вы заблуждаетесь во сне и наяву,

Отчаявшись иль вдруг предавшись торжеству,

Как друга за врага, приняв врага за друга,

 

Скорбя и радуясь, в ночной и в ранний час…

Ужели только смерть прозреть заставит вас

И силой вытащит из дьявольского круга?!

 

 

СОНЕТ НАДЕЖДЫ

 

В дни ранней юности, в дни первого цветенья

Я встретиться с чумой успел лицом к лицу.

Едва начавши жить, я быстро шел к концу,

Исполнен ужаса, отчаянья, смятенья.

 

Болезни, бедствия, безмерность угнетенья

Порой не выдержать и стойкому бойцу,

А я бессилием был равен мертвецу…

Мне ль было превозмочь судьбы хитросплетенья?

 

Не видя выхода, я только смерти ждал…

И тут… бог спас меня. Господь мне сострадал!

С тех пор, обретши жизнь, усвоил я науку:

 

На грани гибели, в проигранной борьбе –

Невидимо господь печется о тебе

И в нужный миг подаст спасительную руку.

 

 

ВСЕ БРЕННО…

 

Куда ни кинешь взор – все, все на свете бренно.

Ты нынче ставишь дом? Мне жаль твоих трудов.

Поля раскинутся на месте городов,

Где будут пастухи пасти стада смиренно.

 

Ах, самый пышный цвет завянет непременно.

Шум жизни сменится молчанием гробов,

И мрамор и металл сметет поток годов.

Счастливых ждет беда… Все так обыкновенно!

 

Пройдут, что сон пустой, победа, торжество;

Ведь слабый человек не может ничего

Слепой игре времен сам противопоставить.

 

Мир – это пыль и прах, мир – пепел на ветру.

Все бренпо на земле. Я знаю, что умру.

Но как же к вечности примкнуть себя заставить?!

 

 

ОДИНОЧЕСТВО

 

Я в одиночестве безмолвном пребываю.

Среди болот брожу, блуждаю средь лесов.

То слышу пенье птах, то внемлю крику сов,

Вершины голых скал вдали обозреваю,

 

Вельмож не признаю, о черни забываю,

Стараюсь разгадать прощальный бой часов,

Понять несбыточность надежд, мечтаний, снов,

Но их осуществить судьбу не призываю.

 

Холодный, темный лес, пещера, череп, кость –

Все говорит о том, что я на свете гость,

Что не избегну я ни немощи, ни тлена.

 

Заброшенный пустырь, замшелая стена,

Признаюсь, любы мне… Что ж, плоть обречена.

Но все равно душа бессмертна и нетленна!..

 

 

ПЛАЧ ВО ДНИ ВЕЛИКОГО ГОЛОДА

 

Вот – довершение к проклятью:

Мир в лютой жажде изнемог.

Колодцы скованы печатью,

И ливень заперт на замок.

Земли распластанное тело

Иссохло и окаменело.

 

Багровым жаром пышут тучи,

Шальное солнце жжет луга.

И медленно и неминуче

Сжимают реку берега.

По этим выгоревшим склонам

Она ручьем сочится сонным.

 

Дымится лес от перегрева,

Кряхтят деревья, облысев.

Во глубине земного чрева

Зачах и сморщился посев.

В полях колосья никнут вяло.

Черны цветы. Трава увяла.

 

Не выдавить, не выжать сока!

В какой из страшных небылиц

Зной столь бессмысленно жестоко

Душил людей, зверей и птиц?

Голодное мычанье стада…

Пустые села… Запах чада…

 

О нет, не в силах человека

Беду такую побороть –

Ей равной не было от века…

Но ты, всевидящий господь,

Предавший нас постыдной доле,

Казни – и не пытай нас доле!

 

Ты посмотри, как люди‑тени,

Распухшим, изможденным ртом

Шепча молитвы в исступленье,

Лежат в пыли перед крестом,

Как тянут высохшие руки

К тебе, господь, в предсмертной муке!

 

Ужель не увлажнится взор твой

При этом зрелище?.. Гляди:

Оцепенел младенец мертвый,

Прильнув к безжизненной груди

Умершей матери!.. Немею…

О многом и сказать не смею,

 

Ах, господи, как бессердечно,

Как больно ты караешь нас!

Не может быть, чтоб вдруг навечно

Свет доброты твоей угас,

Чтоб ты возненавидел люто

Свои созданья почему‑то.

 

Пора! Печальным стонам внемля,

Раскрой хранилища свои,

Утешь истерзанную землю,

Ее колосья напои,

Взбодри заждавшиеся недра,

Вознагради страдальцев щедро.

 

Кто, как не ты, в стремленье к благу

Поможешь ввергнутым в беду?

Услышь нас! Жаждущим дай влагу,

Дай голодающим еду!

Ты даровал нам жизнь – спасибо!

Так сделай, чтоб мы жить могли бы!

 

 

ГРОБНИЦА КЕСАРЯ

 

Воздвигнутую в знак посмертного почета,

На деньги бедняков, ценою слез и пота,

Гробницу кесаря солдаты разнесли.

Полуистлевший труп валяется в пыли,

А мрамор и кирпич прославленной гробницы

Порастаскал народ: в хозяйстве пригодится!

Ограбили того, кто всех ограбил сам…

Клеврет властителя взывает к небесам,

«Посмертно он казнен!» – вопит он в укоризне.

Я тоже сетую: «Да… Жаль, что не при жизни!»

 

 

К НАКРАШЕННОЙ

 

Ну, что в вас истинного, детище обмана:

Вставные челюсти или беззубый рот?!

О ваших локонах златых парик ваш врет,

А о румянце щек – дешевые румяна.

 

Набор густых белил – надежная охрана.

Но если невзначай их кто‑нибудь сотрет,

Тотчас откроется – скажу вам наперед –

Густая сеть морщин!.. А это – в сердце рана!

 

Наружностью всегда приученная лгать,

Вы лживы и внутри, так надо полагать,

Фальшивая душой, притворщица и льстица!

 

О сердцем лживая! О лживая умом!

С великим ужасом я думаю о том,

Кто вашей красотой фальшивою прельстится!

 

 

СВАДЬБА ЗИМОЙ

 

В долинах и в горах еще белым‑бело.

Теченья быстрых рек еще зажаты льдами.

Измучена земля стальными холодами.

Деревья замерли, и ветки их свело.

 

Еще седой буран разнузданно и зло

Бесчинствует, кружась над нашими садами,

И все ж огонь любви, сейчас зажженный вами,

Смог чудо совершить, что солнце не смогло!

 

Так розы расцвели, наперекор метели,

Воскресшею листвой леса зашелестели,

Воспрянули ручьи, отбросив тяжесть льдов…

 

О, больше чем хвала счастливым новобрачным!

Цветы для них цветут под зимним небом мрачным!..

Каких же осенью им сладких ждать плодов?!

 

 

К ЕВГЕНИИ

 

Я в одиночестве. Я страшно одинок.

Порой мне кажется, что бедствую в пустыне,

Которой края нет, как и моей кручине.

И одиночеством меня пытает рок.

 

А между тем настал давно желанный срок:

Народы дождались великой благостыни,

Окончилась война, и все ликует ныне:

Но без твоей любви мне даже мир не впрок.

 

Потерян, удручен, печален, как могила,

Отторгнут от тебя, той, без которой мне

Все тошно и ничто на всей земле не мило!

 

И проклинать судьбу, и злобствовать я вправе!

Но одинок ли я? Ты здесь – в мечте, во сне.

И пропадает боль… Так что ж ты значишь въяве?!

 

 

НА ЗАВЕРШЕНИЕ ГОДА 1648

 

Уйди, злосчастный год – исчадье худших лет!

Страдания мои возьми с собой в дорогу!

Возьми болезнь мою, сверхлютую тревогу.

Сгинь наконец! Уйди за мертвыми вослед!

 

Как быстро тают дни… Ужель спасенья нет?

К неумолимому приблизившись итогу,

В зените дней моих, я обращаюсь к 6ory:

Повремени гасить моей лампады свет!

 

О, сколь тяжек был избыток

Мук, смертей, терзаний, пыток!

Дай, всевышний, хоть ненадолго дух перевести,

 

Чтоб в оставшиеся годы

Не пытали нас невзгоды.

Хоть немного радости дай сердцу обрести!

 

 

НА ЗАВЕРШЕНИЕ ГОДА 1650

 

Остались позади пожары, голод, мор.

Вложивши в ножны меч, свой путь закончив ратный,

Вкушает родина мир трижды благодатный.

И вместо хриплых труб мы слышим стройный хор.

 

Теперь нам щеки жжет любовь, а не позор…

Спадает с сердца гнет беды невероятный…

Все вынесло оно: разгул войны развратный,

И бешенство огня, и смертный приговор.

 

Боже, все мы испытали, все, что ты послал, снесли!

Кто знавал такие муки с сотворения земли,

Как народ наш обнищавший?

 

Мы мертвы, но мир способен снова к жизни нас вернуть.

Дай нам силу встать из праха, воздух мира дай вдохнуть,

Ты, спасенье обещавший!

 

 

ПОСЛЕДНИЙ СОНЕТ

 

Познал огонь и меч, прошел сквозь страх и муку,

В отчаянье стенал над сотнями могил.

Утратил всех родных. Друзей похоронил.

Мне каждый час сулил с любимыми разлуку.

 

Я до конца постиг страдания науку:

Оболган, оскорблен и оклеветан был.

Так жгучий гнев мои стихи воспламенил.

Мне режущая боль перо вложила в руку!

 

– Что ж, лайте! – я кричу обидчикам моим.–

Над пламенем свечей всегда витает дым,

И роза злобными окружена шипами,

 

И дуб был семенем, придавленным землей…

Однажды умерев, вы станете золой.

Но вас переживет все попранное вами!

 

 

ХРИСТИАН ГОФМАНСВАЛЬДАУ

 

 

ИСПОВЕДЬ ГУСИНОГО ПЕРА

 

В сей мир принесено я существом простым,

Но предо мной дрожат державные короны,

Трясутся скипетры и могут рухнуть троны,

Коль я вдруг окажусь неблагосклонным к ним.

 

Стихом своих певцов возвышен Древний Рим:

Великой доблести начертаны законы,

Увиты лаврами героев легионы,

А власть иных царей развеяна, как дым

 

Звучал Вергилия боя; ественного стих,

Священный Август льнул к его бессмертной музе…

Теперь, Германия, ты превосходишь их:

 

Твой мужественный дух с искусствами в союзе!

Так не затем меня возносят над толпой,

Чтоб шляпу украшать бездарности тупой!

 

 

УТРЕННЯЯ ПЕСНЯ

 

Поднявшись из‑за кручи,

Рассвет раздвинул тучи

Единым взмахом крыл.

Поблекли звезды, вскоре

Луна скатилась в море.

И я глаза открыл.

 

Восстав от сна ночного,

Я жизнь вкушаю снова,

Вновь бодрствует мой дух.

К рукам вернулась сила,

И утро воскресило

Мне зрение и слух.

 

О, чудо пробужденья!

Господня снисхожденья

Ничем не заслужив,

Я – страшный грешник – все же

Живым проснулся!.. Боже,

О, как ты терпелив!

 

Средь злобы и гордыни

Я чахну, как в пустыне,

Не ведаю пути.

Мне без твоей подмоги

Спасительной дороги

Из скверны не найти.

 

Ты в доброте безмерной

Пошли мне свет твой верный,

Чтоб мир мне был открыт.

Снабди мой дух крылами –

И наравне с орлами

Он к солнцу воспарит!..

 

 

ПОРТРЕТ ВЛЮБЛЕННОГО

 

Больной, душевною томимый лихорадкой,

Лесных зверей ловец с охотничьей повадкой,

Как флюгер, всем ветрам покорствовать готов,

Морфей, владыка грез, властитель царства снов,

Осмеянный врагом и другом пленник страсти,

Корабль, несущийся вперед, сломавши снасти,

По вздыбленным морям, сквозь буйные валы,

Невольник, что влюблен в свои же кандалы,

А также в палача с намыленной веревкой,

Бедняк, измученный недельной голодовкой,

Вулкан, что лавою клокочет огневой,

Венеры паладин, едва‑едва живой,

Адама истинный потомок, он недаром,

Как прародитель наш, подвластен женским чарам.

То с Демокритом схож, то – чистый Гераклит.

И если он – металл, тогда любовь – магнит.

Торговец, свой товар задешево продавший,

Все то, чем он владел, продувший, промотавший,

Судьбой обиженный, лишившийся всего…

Глаза возлюбленной – вот небеса его!

А что его земля? Как что?! – Ее объятья!

В них он покоится. О, до невероятья

Он счастлив тем, что здесь он бросил якорь свой,

На землю шлепнувшись с дурацкой головой!

Рассудок потеряв, лишившись чувства меры,

Свою простушку он счел женственней Венеры.

Не удивительно, что все ее чернят.

Пускай не гневается: сам же виноват!

Томления его бросают в жар и в холод.

Лобзаньями ее он усмиряет голод.

Чтоб жажду утолить – ее он слезы пьет,

Но в этом случае сам горько слезы льет.

Во сне его одно преследует виденье:

Сколь сладок сон его, столь горько пробужденье,

Целуя пустоту, он воздух обнимал,

И ветер‑баловник речам его внимал.

Любовью усыплен, любовью он разбужен.

Будильник никогда влюбленному не нужен.

Любовь свой острый шип ему вонзает в грудь.

Он как ужаленный! Он вскакивает: – В путь! –

Грохочет ураган. Гремят раскаты грома.

Он скачет. Он плывет. И… остается дома,

Не зная, как спастись и чем себе помочь.

И среди бела дня он призывает ночь…

Однако, полагаю, повсеместно

Все, что здесь сказано, давно и так известно.

Под занавес хочу лишь приоткрыть секрет:

Художник набросал здесь собственный портрет!

 

 

РАДОСТЬ

 

Мне радость масленицей кажется подчас.

Неделя праздника, а сколько разговору!

Ждешь, ждешь ее, и вот – все раздражает нас:

То приторна еда, то маска нам не впору.

А этот целый год готовил фейерверк –

Каскад огней и звезд, хитросплетенье линий,

Чтоб за какой‑то миг с шипением померк

Предмет его трудов, восторгов и уныний.

Все относительно. Нет прочности ни в чем.

Что дорого отцам, над тем глумятся дети.

И с отвращением мы вечером плюем

На то, что нам святым казалось на рассвете.

Великое во сне – ничтожно наяву.

Наш собственный порыв рождает в нас презренье.

Кто знает: может быть, я завтра разорву

Сегодня созданное мной стихотворенье?

О, хрупкость бытия! О, ненадеяшый свет!

Зачем же нас влечет в людскую эту давку?

Что радость? Что восторг? Все суета сует.

Так вовремя успей на небо сделать ставку!

 

 

СЛАДОСТРАСТЬЕ

 

Ты, сладострастье, – сахар наших дней.

Чтоб усластить наш век, безрадостный и краткий,

Нам в жилы льется твой напиток сладкий –

И мир сверкает тысячью огней.

Ты лед и камень превращаешь в розу,

Декабрь – в апрель и в песнопенье – прозу.

 

Мы для природы – дети. И она,

Как мать, свои нам груди открывает,

Наш дух окоченевший согревает

Настоем страсти, пламенем вина.

И мы берем из материнских дланей

Изысканные лакомства желаний.

 

Унылый деспот, праведник Закон,

За нами следом ходит с гнусной миной.

Ах, отравляет яд его змеиный

Веселье и свободу сыспокон!

Он завязал глаза нам, чтоб мы слепо

Сияньем дня считали сумрак склепа!

 

Свою живую прелесть напоказ

Не выставляет роза безвозмездно:

Ей наше жизнелюбие любезно!

Она в уплату требует от нас –

Зажечься!.. Кто на это не решился,

Тот враг себе, тот разума лишился.

 

На что нам сила, молодость, задор,

Когда мы, утомительно невинны,

Страшимся жизнь прогрызть до сердцевины?

Жизнь есть алчба. Все остальное – вздор!

Так в плаванье пускайтесь дерзновенней

По радостному морю вожделений!

Кто Эпикура не избрал в друзья,

Утратил вкус пленительной свободы,

Тот изверг, мразь, тот пасынок природы,

И человеком звать его нельзя!

Докучливы труды ученого авгура.

Но как щекочет нас ученье Эпикура!