Завоевание Филиппин испанией

 

После нескольких неудачных попыток закрепиться на Фи­липпинах в первой половине XVI в. испанское правительство в ноябре 1564 г. снарядило в Мексике сильную эскадру под командованием Лопеса де Легаспи, которая прибыла на Фи­липпины в феврале 1565 г. Здесь Легаспи создал базу на ост­рове Себу и приступил к покорению Висайских островов, лежа­вших в центральной части Филиппин. Пользуясь разобщен­ностью и междоусобными войнами местных жителей, он заклю­чил договоры с частью висайских князей и с их помощью к началу 70-х годов XVI в. в основном завоевал всю территорию Висайев и Северного Минданао. В 1570 г. испанская агрессия распространилась на Лусон. Центр крупнейшего Лусонского княжества — г. Манила был взят штурмом 24 июня 1571 г. Ле­гаспи перенес сюда столицу испанских владений [93, с. 198— 203; 231, с. 19—68].

Вскоре вслед за этим была завоевана равнинная часть Лу­сона. Таким образом, в 80-х годах XVI в. все Филиппины, за исключением Южного Минданао и Сулу (где мусульманские княжества организовали испанцам энергичный отпор), а также слабо заселенных горных местностей перешли под власть Ис­пании. В ходе завоевания бок о бок с солдатами шли монахи-миссионеры, которые проповедовали на архипелаге христианст­во[15]. Успехи проповедников объяснялись тем, что филиппинское общество к этому моменту уже было готово к принятию клас­совой религии, но, за исключением южных районов Филиппин, куда уже проникло мусульманство, такой религии еще не име­ло. Христианская религия обещала всем угнетенным счастли­вую жизнь «на том свете». Старая же религия не давала даже и такой иллюзорной надежды.

В то же время испанское духовенство, апеллируя к широким массам зависимого крестьянства, сулило ему и некоторые зем­ные блага. На Филиппинах в это время существовал обширный слой «рабов», точнее, лично зависимых крестьян, состоявший как из военнопленных, так и из весьма многочисленных кабаль­ных должников. В документах католической церкви на Филип­пинах 60—80-х годов XVI в. нет недостатка в страстных обли­чениях института рабства, в требованиях немедленно запретить продажу людей в кабалу за долги и освободить всех рабов. Вопрос о рабстве был поставлен первым в повестке дня пер­вого Собора католического духовенства на Филиппинах, открыв­шегося в декабре 1581 г. в Маниле. В 1588 г. на основании решений этого Собора испанский король Филипп II издал указ, отменявший рабство на Филиппинах. Дети рабов, родившиеся после указа, становились свободными. Прочие рабы, принадле­жавшие филиппинцам, подлежали освобождению в течение 5— 10 лет. Испанцам также категорически запрещалось приобре­тать и держать рабов. В 1591 г. папа Григорий XIV издал бул­лу, запрещавшую рабство на Филиппинах [62, т. 7, с. 17, т. 8, с. 11, 70, т. 24, с. 280—281; 169, с. 52; 208, с. 114].

В то же время испанское духовенство на первых порах стре­милось предстать перед филиппинцами в роли заступника перед королем против насилий светской власти «на местах» (такая «гуманная» политика диктовалась трезвым политическим рас­четом. В последней трети XVI в. на Филиппинах произошло 33 крупных восстания против испанских колонизаторов [11, с. 117]). Благодаря переписке духовенства с правительством по этому поводу до нас дошла реальная картина того, как осу­ществлялось колониальное освоение Филиппин. Так, в мемо­рандуме 1573 г., составленном монахами августинского ордена для Филиппа II, подробно описываются чудовищные злоупо­требления, которые чинили так называемые энкомьендеро[16] в своих владениях (см. [прил., док. 1]).

Десять лет спустя епископ Доминго де Саласар писал Фи­липпу II: «Я не могу найти слов, чтобы описать Вашему Ве­личеству несчастья, несправедливости и притеснения, мучения и нищету, в которую бывают ввергнуты индейцы (филиппин­цы.— Э.Б.) во время сбора податей... Если вождь не дает энкомьендеро столько золота, сколько от него потребуют, или не платит подати за стольких индийцев, сколько ему назовут, то несчастного вождя распинают или зажимают ему руки в тиски, поскольку все энкомьендеро, отправляясь собирать пода­ти, берут с собой орудия пытки и бичуют и пытают вождей, по­ка те не уплатят полную сумму, которую требуют (испанцы.— Э. Б.). Иногда, если сам вождь не явится, хватают его жену или дочь. Многие вожди умерли от пыток... Их распинают и подвешивают за руки... Я узнал, что один энкомьендеро по­требовал у вождя, который не имел ни золота, ни серебра, ни тканей, чтобы уплатить подать, отдать ему индейца за 8 песо в счет тех девяти душевых податей, которые он задолжал. А за­тем (энкомьендеро.— Э. Б.) забрал этого индейца на корабль и продал его за 35 песо... Они собирают подати с детей, стари­ков и рабов, и многие остаются неженатыми из-за тягот этой подати, а другие убивают своих детей» [62, т. 7, с. 29—30].

Духовенство не возражало против эксплуатации филиппин­цев (оно и само вскоре приняло самое активное участие в этой эксплуатации), но оно стояло за организованную эксплуата­цию, даже если эта эксплуатация не приносила достаточных доходов казне[17]. Когда же в 90-х годах XVI в. положение на Филиппинах стабилизировалось, демагогическая деятельность, церкви «в пользу угнетенных» быстро пошла на убыль. Проте­сты против насилий конкистадоров почти исчезают из перепис­ки. В то же время резко ослабевает интерес церкви к защите прав филиппинских рабов.

Теперь, когда наиболее развитые и населенные районы стра­ны были прочно подчинены, а власть местных князей в них была не только подорвана, но и практически уничтожена, когда нуж­но было уже не столько разрушать старый, доиспанский строй, сколько создавать организационные формы нового, колониаль­ного строя, основное внимание колонизаторов обращается к низшему слою местного господствующего класса — старейши­нам деревенских общин (барангаев), «благородным» дружин­никам бывших князей. Эта прослойка должна была стать со­циальной базой, низшим административным звеном и основной военной силой колониального режима (ведь сами испанцы со­ставляли ничтожную долю населения страны и при всем своем военном превосходстве не смогли бы долго удерживать его в повиновении). Вместе с тем сами конкистадоры уже захватили большое число рабов и не собирались с ними расставаться. По­этому закон об отмене рабства довольно быстро был просто забыт.

Предварительно напугав знать перспективой утраты лич­но зависимых крестьян (рабов) в случае конфликта с испан­скими властями, колонизаторы в конце концов договорились с ней за счет эксплуатируемых (в 1594 г. по ходатайству ав­густинцев Филипп II пожаловал филиппинским старейшинам привилегии того же типа, что были даны ранее индейским касикам в Америке: налоговый иммунитет, дворянское звание и др. [208, с. 122]).

Верхнюю страту нового колониального общества составляли, естественно, испанцы. Из них более двух третей, по оценке советской исследовательницы Ю. О. Левтоновой, в XVII в. со­ставляли члены монашеских орденов. Остальная часть — это администраторы, военные и немного частных лиц (испанцы на королевской службе обычно занимали посты пять-шесть лет, после чего, нажившись, покидали Филиппины) [26, с. 74, 82].

Доходы испанской верхушки складывались из трех частей: из прибылей от международной торговли (на Филиппины по­ступало много товаров из Китая и Японии и значительно мень­ше — из стран Юго-Восточной Азии, последние вывозились в Мексику в обмен на серебро); из налогов, собиравшихся с местного населения, и из арендной платы за земельные угодья. Эту последнюю форму эксплуатации наряду с испанцами осу­ществлял и низший слой господствующего класса — местные, филиппинские помещики.

Как пишет Ю. О. Левтонова, «в результате испанской коло­низации произошли серьезные изменения в системе землевла­дения, существовавшей на архипелаге. Юридически вся земля была объявлена собственностью испанской короны. Королев­ские подданные, испанцы и филиппинцы формально обладали лишь правом пользования определенными земельными терри­ториями. На практике же они становились собственниками земельных угодий с правом их наследования и отчуждения.

С появлением испанцев исчезает общинная форма собственно­сти, уступая место помещичьему и крестьянскому частному зем­левладению. Испанцы оставили дато, махарлика и свободным крестьянам те земли, которые принадлежали им до прихода колонизаторов. Там, где обрабатываемая земля находилась в собственности барангаев, она либо переходила во владение, а фактически в собственность представителей бывшей общинной знати, либо раздавалась правительством в качестве земельных пожалований орденам и испанцам колонистам. Крестьяне-об­щинники, обрабатывавшие эти земли, становились безземель­ными арендаторами-издольщиками. Земли, не числившиеся в частном владении и отнесенные к разряду королевских, или ко­ронных, служили фондом для земельных пожалований церкви и колонистам» [26, с. 53—54].

Внизу социальной пирамиды находилось податное населе­ние — филиппинцы-крестьяне и китайцы-ремесленники и мел­кие купцы. Все мужчины филиппинцы в возрасте от 18 до 60 лет (кроме бывшей знати) должны были ежегодно платить 10 реалов (деньгами или в продуктовом выражении), китайцы платили 20 реалов в год. Фактически же сборщики налогов с помощью всяческих ухищрений выколачивали из податного на­селения гораздо большие суммы. Помимо этого податное на­селение несло разного рода трудовые повинности. Их могли в любое время оторвать от хозяйства и направить на строитель­ство дорог, мостов, корабельных верфей, судов, оружейных ар­сеналов, военных укреплений, на вырубку леса, постройку церк­вей и домов для испанских чиновников. Срок этой трудовой по­винности был установлен в 52 дня в году, но на практике был значительно больше. Наконец, крестьяне были обязаны прода­вать государству определенное количество риса и других продуктов по заниженным ценам. Но даже это частичное возме­щение они, как правило, не получали. Им выдавались только расписки. В результате к 1619 г. сумма государственного долга филиппинским крестьянам достигла 10 млн. реалов [26, с. 62] В сочетании с арендной эксплуатацией, которой подвергали крестьян помещики, а также с многочисленными поборами, ко­торые церковь взимала за свои «духовные» услуги, это состав­ляло тяжелый груз для трудового населения и служило причи­ной частых восстаний филиппинцев в конце XVI—XVII в.

Глава II