Сиам в конце XVII — начале XVIII В.

 

Известие о перевороте в Сиаме не охладило Ташара, хотя ему пришлось распустить 100 своих «добровольцев». Едва уз­нав о воцарении Петрачи, он стал разрабатывать планы но­вых интриг, построенные на уважении, которое сын Петрачи Лыанг Сорасак питал «к учености отцов иезуитов» [245, с. 97].Дипломатию Ташара, снабженного письмом Людовика XIV к новому королю, должна была поддержать военная сила эскадры Дюкен-Гиттона, состоявшей из 6 кораблей. 24 февраля 1690 г. эскадра покинула Францию и в августе 1690 г. прибыла в Пондишери. К этому времени Дефаржа уже не было в жи­вых. Сам он и большая часть его солдат и офицеров погибли от болезней. Не решившись напасть на Мергуи или Бангкок, Дюкен-Гиттон ограничился «робким крейсированием у берегов Сиама» [238, с. 379].

Попытка Ташара пробраться в Сиам вместе с членами чет­вертого сиамского посольства, которое он некогда возглавлял, не увенчалась успехом. Правда, после возвращения сиамских послов все арестованные французы были тотчас освобождены, несмотря на то что взятые взаймы деньги и суда так и не бы­ли возвращены Сиаму. Но вступать в какие бы то ни было пе­реговоры с Ташаром сиамское правительство отказалось. Не до­бившись никаких результатов, в январе 1691 г. эскадра Дюкен-Гиттона отплыла во Францию. Пользуясь оказией, глава фран­цузской базы в Пондишери Мартин послал Сеньеле еще одно пространное письмо, в котором доказывал, что вернуться в Си­ам можно только силой [156, с. 277].

Татар решил, однако, еще раз испытать свои дипломатиче­ские способности и остался в Индии. В июле 1691 г., уже зная о том, что французы в Сиаме выпущены из тюрем, он, чтобы завязать разговор, обратился к праклангу Пья Коса Тибоди с просьбой освободить их. В сентябре того же года в Пондишери приехал сиамец-христианин в сопровождении двух чиновников с ответом.

В этом письме Пья Коса Тибоди заявлял протест против ве­роломного нарушения договора Дефаржем. Далее он сообщал Ташару то, что тому уже было известно — о гуманном отношении сиамского правительства к французским подданным. Пись­мо еще раз подтверждало готовность Сиама возобновить торго­вые отношения с Францией. Однако об уступке французам Мергуи, подчеркивал Пья Коса Тибоди, не может быть и речи [156, с. 282].

После этого французы задержали всех трех послов (в том числе и своего единоверца), а Ташар направил праклангу но­вое письмо, обещая прибыть в Сиам вместе с французской эскадрой. Год спустя, в сентябре 1692 г., когда стало ясно, что эскадра не придет (Людовику XIV, занятому войной на не­скольких фронтах, было не до Сиама), сиамских послов приш­лось отпустить, снабдив их новыми письмами. В ответ Пья Коса Тибоди направил обширную ноту, излагающую все претензии Сиама к Франции [прил., док. 129].

Падение Пондишери, захваченного голландцами в сентяб­ре 1693 г., временно прервало дипломатическую переписку. Но в 1697 г., когда стало ясно, что война в Европе кончается, интерес французского правительства и Ост-Индской компании к Сиаму пробудился с новой силой. Едва лишь французские послы выехали в Рисвик для ведения переговоров о мире, пре­емник Сеньеле, маркиз Поншартрен, отдал приказ готовить но­вую эскадру под командой адмирала Ожье [156, с. 356].

Через несколько дней после подписания Рисвикского мира 17 августа 1697 г. директор французской Ост-Индской ком­пании Дю Бар предоставил Поншартрену меморандум, в кото­ром излагал задачи этой эскадры: «С прибытием судов Ташар должен возвысить голос и потребовать Мергуи в возмещение убытков, причиненных французам» [156, с. 358]. Номинальный суверенитет, в крайнем случае, дю Бар советовал оставить Сиа­му, добившись, однако, права немедленно начать постройку ук­реплений. Если же не удастся захватить Мергуи, следует захва­тить остров Джанк Сейлон [156, с. 359].

В августе 1698 г. мощная эскадра Ожье прибыла в Баласор (Бенгал). Оттуда 52-пушечный корабль доставил Ташара в Мергуи. На этот раз французский посол был допущен в Аютию и смог вручить Петраче письмо Людовика XIV, написанное десять лет тому назад.

Однако Петрача проявил такую же твердость, как и 10 лет назад, и решительно отверг захватнические требования фран­цузов. После торжественной аудиенции, состоявшейся 28 ян­варя 1699 г., Ташар покинул Сиам, увозя с собой очень веж­ливое, но ни к чему не обязывающее письмо Петрачи. Всю вину за свою неудачу Ташар сваливал на Ожье, который недо­статочно энергично поддержал его требования вооруженной си­лой (Ожье оправдывался тем, что у него не было провианта для ведения войны) [156, с. 439; 245, с. 97][64].

Однако подлинную причину краха посольства Ташара впол­не объективно изложил миссионер Бранд, занявший место епис­копа Лано после смерти последнего (около 1700 г.): «Если хо­тите договориться с сиамцами для блага религии,— писал он,— надо передать все дело в руки директоров Королевской Индий­ской компании. Эго будут подходящие люди. Сиамцев интере­суют только торговые вопросы. Если преподобный отец опять явится сюда один, я не думаю, чтобы дела приняли лучший обо­рот» [245, с. 100].

Разумеется, уже сама личность Ташара, ставшая для сиам­цев символом французской агрессии и иезуитских интриг в Сиа­ме, никак не могла внушить сиамскому правительству веру в дружелюбные намерения французов. Еще менее приемлемы бы­ли для них его предложения. Испытав один раз опасность поте­ри государственной независимости, сиамцы были готовы сра­жаться до последнего, но не уступать ни пяди своей территории. Бранд и его коллеги, находясь на месте, лучше понимали это, чем Ташар и Людовик XIV во Франции.

В 1700—1703 гг. Ташар и Мартин продолжали делать все новые попытки добиться своего. Например, в одном из писем, направленных Петраче, сообщалось о желании Людовика XIV построить в Мергуи торговую факторию и... два форта «с со­вершенно мирными намерениями!» [245, с. 1011. Но разразив­шаяся в Европе война за испанское наследство и полный крах французской Ост-Индской компании принудили Францию ос­тавить наконец Сиам в покое.

В тяжелой борьбе отстояв свою независимость, Сиам в то же время был вынужден отказаться от активной роли экспор­тера и торгового посредника между странами Южных морей, которая и привлекала к нему в XVII в. внимание иностранных купцов и завоевателей. Фактически Сиам был теперь закрыт для европейцев.

Официального запрета европейцам посещать Сиам никогда не издавалось. На протяжении полутора веков «закрытого» периода в Сиаме продолжало действовать Общество иностран­ных миссий. Сиамские власти не трогали его, так как его влия­ние на местное буддийское население было, как и прежде, практически ничтожным. Никто не изгонял из Сиама и голланд­цев. Однако обширные кварталы Аютии, заселенные в XVII в. европейскими, индийскими, арабскими и китайскими купцами, пришли в запустение. Голландцы, например, сами закрыли свою факторию в начале XVIII в. как нерентабельную. Центр меж­дународной торговли переместился в Индонезию, где господст­вовал голландский торговый капитал и куда со второй полови­ны XVIII в. начали проникать и английские купцы или их тор­говые агенты, плававшие под британским флагом.

Почти полное прекращение внешней торговли повлекло за собой и упадок внутренней торговли и ремесла в Сиаме. Как сообщает в XVIII в. французский епископ Тюрпин, уже при сыне Петрачи — Пра Чао Сыа (1703—1709) в основном зани­мались тем, что строили новые храмы, а торговля и ремесло захирели [256, с. 143]. В XVIII в. в ряде случаев происходил возврат от денежной ренты к натуральной.

Доходы государства, поступавшие от торговых монополий, исчезли, а новые источники доходов изыскать было крайне труд­но. В 1690 г. Петрача издал приказ разыскивать и арестовы­вать людей, уклоняющихся от несения повинностей. Крестьян­ство, разоренное до последней степени уже во второй половине правления Нарая, ответило на новый нажим столь внушительны­ми восстаниями, что они удостоились даже упоминания в сиам­ских летописях, которые, как правило, замалчивают подобные факты.

Одно такое восстание вспыхнуло в 1690 г. в пров. Након-найок, к востоку от Аютии, и быстро охватило ряд других про­винций Центрального Сиама. Крестьяне именно этого района подвергались особо тяжелой эксплуатации. Возглавил восста­ние бывший монах Там Тиен, выдававший себя за чудом спас­шегося от гибели брата Нарая — принца Апайота.

Повстанцы на первых порах добились значительных успе­хов. Им чуть не удалось захватить в плен наследника престола Сарасака. Их войско подошло к летней столице сиамских коро­лей Лопбури и начало ее осаду. На этом, однако, успехи за­кончились. Во время одного из сражений Там Тиен получил ранение, упал с боевого слона, был захвачен солдатами Петра­чи и казнен. Как это часто бывало в крестьянских восстаниях, гибель вождя рассеяла войско. Не желая покорно возвращать­ся под иго сиамской феодальной деспотии, почти все повстан­цы с семьями бежали в Бирму. Провинции Наконнайок, Лоп­бури и Сарабури опустели [273].

Другое крестьянское восстание началось в 1699 г. на восточ­ной окраине страны, в пров. Корат, но также быстро распро­странилось на Центральный Сиам. Сведения об этом восстании еще более скудны, чем о первом. По официальной версии, за­чинщиками были лаосский колдун Бун Кванг и 28 его учени­ков. Бун Кванг сумел якобы так запугать своими колдовскими чарами местного губернатора, что тот без борьбы уступил ему власть в Корате. Затем повстанцы, как и в 1690 г., двинулись на Лопбури, где, вероятно, находился в это время король. Армия Бун Кванга тогда насчитывала 4 тыс. человек. Но правитель­ству удалось внести раскол в среду восставших (по-видимому, были даны какие-то щедрые обещания), и они сами отправили на казнь Бун Кванга и его учеников.

Параллельно с крестьянскими восстаниями в правление Пет­рачи происходили сепаратистские феодальные мятежи (в 1691 г. в Корате, в 1691 —1692 гг.— в Лигоре), для подавления которых требовалось большое напряжение сил.

Немалые страдания населению приносили стихийные бедст­вия. В 1703 г. страну поразили жестокая засуха и голод.

Правительству приходилось приспосабливаться ко всем этим обстоятельствам. Пра Чао Сыа имел достаточно здравого смыс­ла, чтобы строить не только новые храмы, но и каналы и из­бегать войн. Его сын, король Тайсра (1709—1733), также стро­ил каналы. Кроме того, при нем была издана целая серия указов, которые в какой-то степени облегчали положение крестьян и должны были тормозить процесс их дальнейшего за­крепощения.

В указе 1717 г. говорилось: «Если жители станут убегать из своих домов.от своих начальников, губернатор должен по­слать туда, где они поселились, своего чиновника, чтобы уз­нать причину бегства. Если он видит, что народ собирается вме­сте, он должен выяснить причину этого. Если он узнает, что это движение возникло из-за притеснения со стороны кого бы то ни было, он обязан доложить (вышестоящему начальству.— Э. Б.)» [13, с. 137].

Указ призывает королевских прокуроров — чакрапатов к усилению контрольной деятельности, обязывает их расследовать случаи, когда чиновники отбирают имущество, доносить о всех злоупотреблениях властью, невзирая на лица. Предусматрива­ется и тот, видимо, нередкий случай, когда и губернатор и чакрапат оба заражены коррупцией. В этой ситуации донос может подать любой чиновник провинции. Указ грозил чиновникам, не оправдавшим доверия, смертной казнью (заливание глотки рас­плавленным серебром — «смерть мздоимца»), но на практике это, видимо, случалось редко. Вместе с тем чиновникам предпи­сывается контролировать крестьян, потерявших всякий интерес к расширению производства: «В сельскохозяйственный сезон губернатор, чакрапат и чиновники должны побуждать народ обрабатывать землю. Работа, которую можно сделать за дни, не должна тянуться месяцами» [13, с. 138].

Указ 1722 г. обязывал чиновников следить за тем, чтобы государственные крестьяне — прай лыанг, побывавшие в мона­хах, возвращались в свое сословие, а не в крепостные к како­му-нибудь феодалу. В соответствии с указом 1723 г. устанавли­валось, что при браке крепостного крестьянина — прай сом со свободной крестьянкой — прай лыанг в категорию прай лыанг переходят все их дети, а не половина, как раньше. По указу 1724 г. сильно задолжавший прай лыанг мог работать на го­сударство не шесть, а только четыре месяца в году, а четыре месяца он работал на кредитора.

Все эти указы помимо частичного облегчения положения крестьянства были направлены и на то, чтобы сократить по­стоянную утечку рабочей силы из сектора свободного (государ­ственного) крестьянства, бывшего основой могущества централь­ной власти. Крупные феодалы в первые десятилетия XVIII в. полностью восстановили свои позиции, утраченные при дина­стии Прасат Тонга, и посулами лучшей жизни, угрозами или ис­пользованием долговой зависимости с каждым годом перетягивали в свои крепостные все больше и больше свободных крестьян. Таким образом, уже в начале XVIII в. появились пер­вые признаки того тяжкого кризиса, который разразился в Сиа­ме в 60-х годах XVIII в.