Роль внутренней речи в познавательной интеллектуальной

Деятельности человека

Рассмотрение функций внутренней речи в первую очередь предполагает отражение ее теснейших связей с другими высшими психиче­скими функциями человека.

Внутренняя речь, согласно Л.С. Выготскому, «представляет собой совершенно особую, самостоятельную и самобытную функцию речи,… особый внутренний план речевого мышления, опосредую­щий динамическое отношение между мыслью и словом» (50, с.352‒353).

Большинство современных ученых придерживаются той точки зрения, что, хотя мышление и речь неразрывно связаны, они представляют собой как по происхождению, так и по функционированию «относи­тельно независимые реальности». Это совпадает с положениями те­ории внутренней речи Л.С. Выготского. В чем проявляется связь, неразрывное един­ство мышления и речи? Л.С. Выготский считал, что неразложимой единицей речевого мышления является значение слова. Слово, пи­сал он, так же относится к речи, как и к мышлению, оно пред­ставляет собой живую клеточку, содержащую в самом простом виде основные свойства, присущие речевому мышлению в целом. С пси­хологической точки зрения значение слова, прежде всего, представ­ляет собой обобщение обозначаемого. Но обобщение, по Л.С.Выготскому, представляет собой «чрезвычайный словесный акт мысли», который отражает действительность совершенно иначе, чем она отражается в непосредственных ощуще­ниях и восприятиях. Вместе с тем, слово ‒ это также средство об­щения, поэтому оно входит в состав речи. Будучи лишенным зна­чения, слово уже не относится ни к мысли, ни к речи; обретая значение, оно сразу же становится органической частью того и другого (50).

Однако мышление и речь имеют разные генетические корни. Пер­воначально (в ходе общественно‒исторического развития человека) они выполняли различные функции и развивались от­дельно. Исходной функцией речи была коммуникативная функция. При словесном общении содержание, передаваемое речью, предполагает обобщенное отражение явлений, т.е. факт мышления. Вместе с тем такой способ общения, как указатель­ный жест, изначально никакой функции обобщения в себе не несет и поэтому к мысли не относится.

В то же время есть виды мышления, которые не связаны с речью, например наглядно‒действенное, или т.н. «практическое мышле­ние» у животных. У маленьких детей есть своеобразные средства коммуникации, не связанные непосредственно с мышлением: выразительные движе­ния, жесты, мимика, отражающие внутреннее состояние живого су­щества, но не являющиеся знаком или обобщением.

Л.С. Выготский полагал, что в возрасте примерно двух лет в отношениях между мышлением и речью наступает критический пере­ломный момент: происходит «перекрест» линий развития мышления и речи; речь начинает становиться интеллектуализированной, а мышление ‒ речевым. Признаками перелома являются быст­рое и активное расширение ребенком своего словарного запаса и столь же быстрое увеличение коммуникативного словаря. Ребенок как бы открывает для себя символическую функцию речи и обнару­живает понимание того, что за словом лежит обобщение; ребенок начинает усваивать понятия.

Смысловая и внешняя сторона речи ребенка развиваются в проти­воположных направлениях. Мысль ребенка, рождаясь как «смутное и нерасчлененное целое», благодаря речи «расчленяется и переходит к постро­ению из отдельных частей», в то время как ребенок «в речи пе­реходит от частей к расчлененному целому» (50, с.307).

Сложное взаимодействие речи и мышления, по мнению Л.С. Выготского и его последователей, как раз и составля­ет суть внутренней речи как процесса «испарения речи в мысль». Л.С. Выготский так определяет роль внутренней речи: «Внутрен­няя речь оказывается динамическим, неустойчивым, текучим мо­ментом, мелькающим между более оформленными и стойкими край­ними полюсами... речевого мышления, между словом и мыслью». Внутренняя речь есть «мысль, связанная со словом» (там же, с.353).

«Субъективный язык» внутренней речи, не осознаваемый говорящим, сама внутренняя речь, неразрывно связаны с основными элементами, определяющими сознание человека: процессами ощущения, восприятия, памяти, эмоциональными явлениями. (Н.И. Жинкин, 1982 и др.). Эта связь предопределяется сложным взаимодействием мышления с другими высшими психическими функ­циями человека. Особенно важна роль внутренней речи в осуществле­нии произвольных функций, так как она организует и регулирует выполнение любого волевого акта.

Очень сложно отделить процессы восприятия и переработки ин­формации от акта ее обозначения. Уже со второй половины первого года жизни ребенка начинают закладываться условия для вербали­зации чувственного опыта. «Предметная отнесенность слова для ребенка, ‒ по определению Б.Г. Ананьева, ‒ первая реальность речи ‒ есть вместе с тем зрительное включение в ассоциативные массы обозначенных словом образов вещей» (2, с.15). Это имеет большое значение для познавательного развития ребенка. Во‒первых, повышается эффективность восприятия: соединение чувственного образа со словом через второсигнальные управляющие импульсы позволяет выделять в вещах социально значимые моменты, находить новые подробности. Во‒вторых, создание прочных связей в системе «сенсорика» ‒ «знаковая сфера» обеспечивает речемыслительную деятельность как тако­вую. В‒третьих, соединение чувственного образа и слова выступает как основа для произвольного комбинирования образов.

Особенно важна роль речи (с определенного возраста – именно внутренней речи) в развитии наблюдения как анализа и синтеза чувственного и рационального опыта познания. Подчеркивая социально‒культурную детерминацию наблюдения, Б.Г. Ананьев обращает вни­мание на то, что, кроме «алфавита зрительных образов», оно вклю­чает и «своеобразный синтаксис наблюдения», обусловленный внут­ренней речью и многократностью визуально‒вербальных компонен­тов наблюдения (там же, с.23).

Память и внимание человека подвергаются еще большему воздействию языкового механизма речи, чем чувственное познание. Возникно­вение собственно человеческого внимания теснейшим образом свя­зано с процессом общения, опосредованного знаками. В раннем онтогенезе внимание ребенка направляется главным образом сло­весными указаниями взрослого. В дальнейшем происходит «интериоризация» (перевод во внутренний план) внешнего предметного и внешнего знакового компонентов. В школе П.Я. Гальперина, где была выработана концепция развития внимания в процессе интериоризации совместного практического действия ребенка и взрослого, сопровождаемого знаковым общением, принято говорить о «словесном знаке» (2, 54). Постепенно, по мере формирования внутренней речи, внимание из «внешнего», социально опосредованного, становится внутренним. Формирование «умствен­ного действия», приводя к формированию мысли, одновременно при­водит и к формированию внимания, направленного на мыслимое со­держание. В дальнейшем речь как бы «исчезает», но при субъек­тивных трудностях в сосредоточении человек с помощью внутрен­ней речи выделяет интересующий его предмет или содержание и старается подавить мешающие раздражители (2, с.54).

Роль внутренней речи в анализе и обобщении чувственного опыта человека и становлении произвольного вни­мания имеет непосредственное отношение и к памяти. С одной стороны, память соприкасается с непосредственным чувственным опытом человека. Но образы‒впечатления и целостные картины, «запомнившиеся в ран­нем детстве, до становления речи, как бы исчезают из нашей памяти» (там же, с.56).

Как отмечает И.А. Зимняя (98), в онтогенезе (применительно к познавательному развитию) наглядно прослеживается формирование произвольной памяти, опирающейся на знаки. В раннем детстве преобладает двигательная и образная память, она «непосредственна», ребенок не может ею управлять, он, по выражению Л.С. Вы­готского, «мыслит вспоминая». В процессе общения ребенок усва­ивает социально выработанные принципы и приемы запоминания с помощью языкового знака. Введение знака в структуру процесса запоминания резко повышает произвольность памяти; наряду с образами в ней начинают кодироваться с помощью знаков «смыслы», «концепты» (по определению Н.И. Жинкина). Вот как рассматривает в связи с этим формирование внутренних средств запоминания А.Н. Леонтьев: «Можно предположить, что самый пе­реход, совершающийся от внешне опосредствованного запомина­ния к запоминанию, внутренне опосредствованному, стоит в тес­нейшей связи с превращением речи из чисто внешней функции в функцию внутреннюю» (123, с.166). Другими словами, соответствующие функции внешней (эгоцентрической) речи становятся функциями речи внутренней. Таким образом, процесс совершенст­вования памяти человека идет в тесной связи с развитием внутрен­ней речи. Указанное, разумеется, не означает, что вся память превращается в вербальную, образные компоненты (наряду со знаками языка) продолжают играть в ней существенную роль. Тем не менее, ведущая роль в мнестических процессах с определенного момента онтогенетического развития (к началу школьного возраста) принадлежит именно знакам языка и кодовым единицам внутренней речи.

Видный отечественный психолог, ученик Л.С. Выготского А.Н. Соколов выдвинул положение о том, что в процессе мышления внутренняя речь представляет собой активный артикуляционный, несознава­емый процесс, беспрепятственное течение которого очень важно для реализации тех психологических функций, в которых внут­ренняя речь принимает участие. Он экспериментально исследовал влияние различ­ных искусственно создаваемых речевых помех на различные виды мыслительной деятельности. Помехи делали очень затруднительным внутреннее проговаривание слов (т.е. временно блокировали внут­реннюю речь) и позволяли выяснить роль внутренней речи при мыслительных действиях. Основываясь на данных этих исследований, А.Н. Соколов пришел к выводу, что внутрен­няя речь обладает как функцией смыслового обобщения, так и функцией смыслового запоминания, и обе «эти функции крайне на­рушаются при действии речевых помех» (215, с.7).

Электрофизиологические исследования внутренней речи при вербальном и наглядном мышлении, проведенные А.Н. Соколовым, позволили установить, что при решении всех более или менее сложных мыслительных задач, в том числе и наглядных, возникает от­четливая речедвигательная импульсация («фазическая реакция», проявляющаяся в скрытом проговаривании слов). Электромиограммы микродвижений органов артикуляционного аппарата во многих слу­чаях обнаруживали дискретный характер речедвигательной импульсации, что, по мнению автора, «позволяет рассматривать внут­реннюю речь как «квантовый» механизм мышления» (там же, с.7). Полученные в ходе исследования данные, как указывает А.Н. Соколов, позволяют рассматривать внутреннюю речь и связанную с ней скрытую артикуляцию как «основной меха­низм мышления, с помощью которого происходит целенаправленный отбор, обобщение и фиксирование сенсорной информации (данных ощущений и восприятий)[16]«. Отсюда можно сделать вывод об огром­ном значении внутренней речи «не только в процессах словесно‒понятийного, но и наглядного мышления, а также в формировании и функционировании всех произвольных действий человека» (215, с.232).

В ходе экспериментов, проведенных под руководством А.Н. Соколова, было установлено, что по мере автоматизации ум­ственных действий речедвигательные импульсы уменьшаются и могут исчезнуть, возникая лишь при переходе от одних умствен­ных действий к другим. В этих случаях «имеют место весь­ма свернутые (редуцированные) речевые процессы... при одновре­менном усилении наглядно‒образных компонентов мышления» (215, с.47). Исходя из этого, А.Н. Соколовым была выдвинута гипотеза о существовании «слитных наглядно‒речевых комплексов». Участие внут­реннего проговаривания, отмечает исследователь, является далеко не одинаковым при реше­нии задач разного типа: задачи наглядного содержания решаются при минимальном участии внутреннего проговаривания, в то время как задачи «абстрактного содержания», не имеющие непосредствен­ной связи с наглядностью, могут решаться только с помощью внутреннего проговаривания (215).