Донос и ходатайство как эксклюзивные виды критического выступления

История критики полнится множеством примеров поразительного благородства, честности, мужества, стремления к полной объективности со стороны её адептов. Но с сожалением приходится признать, что человеческая натура содержит в своём составе не только положительные качества, а поэтому в минуту психологической слабости, малодушия или, исходя из природных этических несовершенств, критик может проявить не самые лучшие свойства характера. Нравственная вибрация, недостаток твёрдости и требовательности к себе могут толкнуть его на совершение неблаговидных поступков. Но если в отдельных случаях такого рода издержкам можно найти частичное оправдание, то в других человек, призванный быть образцом порядочности и принципиальности, сам идёт на шаги, продиктованные исключительно тёмными сторонами его души, эгоистическими целями и мизантропическим складом своего характера.

В 1998 году у нас вышла книга, составленная Абрамом Ильичём РЕЙТБЛАТОМ (р. 1949) «Видок Фиглярин. Письма и агентурные записки Ф. В. Булгарина в III отделение». То, что Фаддей Венедиктович сотрудничал с тайной полицией, и ранее ни для кого не было секретом. Своих близких отношений с А.Х. Бенкендорфом, М.Я. фон Фоком, Л.В. Дубельтом он никогда не скрывал, а скорее афишировал. Вместе с тем, внимательное прочтение переписки Булгарина с ними производит тройственное впечатление. С одной стороны, бóльшая часть его сообщений касается не писательского мира, а, поскольку по происхождению издатель «Северной пчелы» был поляком, настроений среди польского населения в России, в частности, в Литве. С другой, зачастую он действительно жалуется начальству на своих литературных соперников, информирует канцелярию о неблаговидных, с его точки зрения, поступках писателей. А с третьей, неожиданно обнаруживается, что временами Булгарин не доносит на авторов, а скорее оправдывает их, старается реабилитировать ту или иную фигуру в глазах лиц, осуществляющих идеологический надзор. Вот, что, к примеру, он сообщает о поведении Пушкина, которому было разрешено покинуть Михайловское и жить в столицах: «Поэт Пушкин ведёт себя отлично хорошо в политическом отношении. Он непритворно любит Государя и даже говорит, что Ему обязан жизнию, ибо жизнь ему так наскучила в изгнании и вечных привязках, что он хотел умереть. Недавно был литературный обед, где шампанское и венгерское вино пробудили во всех искренность. Шутили много и смеялись и, к удивлению, в это время, когда прежде подшучивали над правительством, ныне хвалили Государя откровенно и чистосердечно. Пушкин сказал: “Меня должно прозвать или Николаевым, или Николаевичем, ибо без Него я бы не жил. Он дал мне жизнь и, что гораздо более, свободу: виват!”»[262] И здесь трудно провести разграничительную линию между доносом и ходатайством, своего рода заступнической запиской, которая не столько подвергает описываемое лицо осуждению, сколько пытается обелить его в глазах начальства. Думается, многие писатели прошлого и настоящего желали, чтобы на них писались такого рода «доносы».

В других случаях действительно Булгарин в негативном смысле оценивал действия своих оппонентов-писателей, но это было средством ведения литературной борьбы. Например, когда многие критики негативно встретили выход из печати его романа «Иван Выжигин» (1829), он подал жалобу главе ведомства А.Х. Бенкендорфу на гонения со стороны противников: «Меня гонят и преследуют сильные ныне при Дворе люди: Жуковский и Алексей Перовский, за то именно, что я не хочу быть орудием никакой партии. Некоторые вельможи и даже дамы нарочно призывали меня, чтоб предостеречь и уведомить, что мне могут повредить, ибо принимая за предлог бранить в обществах “Выжигина”, кончают речь бранью автора...

Журналы: “Галатея”, “Славянин”, “Московский вестник”, “Вестник Европы”, “Атеней” целый год ругают “Выжигина”. Особенно в № 9 “Атенея” на 1829 год и в № 10 и 11 “Вестника Европы” помещены самые грубые брани без доказательств»[263]. Апелляция к власть предержащим – не самый достойный способ ответить своим художественным противникам, но в открытом противостоянии для нанесения удара по врагам нередко пренебрегают соображениями благородства. Булгарин, обладая немалым авторским самолюбием, болезненно воспринимал резкую критику одного из первых русских романов и прибег к наиболее удобному для него и эффективному приёму воздействия на своих хулителей и добился весомого результата: некоторые из перечисленных им изданий вскоре прекратили своё существование. Обращение осведомителя было не единственной причиной закрытия журналов, но, несомненно, оказали своё воздействие.

Но если Булгарин вполне прозрачно обозначал свою литературно-государственную позицию, то авторы следующих эпох последовательно дистанцировались от этой стороны своей деятельности. Это в значительной степени затрудняет исследование этого аспекта литературно-критического процесса. О многих деталях данной стороны литературной ментальности мы можем судить только по скудным свидетельствам фигурантам и жертвам этого явления; о своём участии в нём многие предпочитали не упоминать.

В 20–30-е годы ХХ века в литературной жизни СССР наблюдалось принципиальное идеологическое и эстетическое размежевание. В тех условиях, когда в стране существовало большое количество официально и неофициально оформленных литературных групп и объединений, происходила напряжённая борьба за влияние на власть, умонастроение читателей, общественное мнение. В ожесточённом противостоянии, как известно, особого разбора в средствах не бывает. Поэтому многие действующие лица этих идейно-творческих столкновений не гнушались такого эффективного средства, как обращение в государственные структуры с жалобами на своих оппонентов.

Достоверных документов в этом вопросе не так много, как хотелось бы: многие детали переписки литераторов и высших инстанций до сих пор находятся вне общей доступности. В Интернете можно найти немало любопытных фактов и свидетельств, но нет гарантии того, насколько они соответствуют действительности. К текстам, получившим доступ к публикации, тоже следует относиться с определённой долей сомнения. Тем не менее, можно сделать некоторые выводы о тех открытых и подковёрных схватках, о которых поведал М.А. Булгаков в романе «Мастер и Маргарита» (линия отношений Мастера и чиновников МАССОЛИТа).

К этой тактике ведения литературно-критической борьбы нередко прибегали лидеры РАППа (Российской ассоциации пролетарских писателей) и её филиалов: Л.Л. Авербах, В.М. Киршон, Ю. Н. Либединский, В. П. Ставский, Д. А. Фурманов, А.А. Фадеев. Личность последнего скорее можно отнести к жертвам обстоятельств: как человек талантливый и совестливый, он глубоко переживал пропасть, существовавшую между его литературной ролью и функционерскими обязанностями. И позднее, занимая ответственные посты в Союзе писателей, он был вынужден постоянно лавировать между официозной и личной точками зрения. Его идеологически выдержанные письма и записки в высшие инстанции соседствовали с многочисленными сочувственными ходатайствами о судьбах писателей и их семей. Фадеев хлопотал и ходатайствовал о реабилитации, снятии судимости или просто улучшения условий жизни писателей Н.А. Заболоцкого, И.И. Катаева, П.Д. Маркиша, А.П. Селивановского, М.Б. Чарного и многих других.

Эти хлопоты не имели бы прямого отношения к критике, если бы писателю не приходилось аргументировать и отстаивать права коллег по перу с помощью изложения их литературных заслуг и преодоления ошибок: «В Ленинграде в исключительно тяжёлых материальных и жилищных условиях живёт известная поэтесса Ахматова. Вряд ли нужно говорить Вам о том, как несправедливо это по отношению к самой Ахматовой, которая при всём несоответствии её поэтического дарования нашему времени, тем не менее была и остаётся крупнейшим поэтом предреволюционного времени, и какое неблагоприятное впечатление производит это не только на старую поэтическую интеллигенцию, но и на молодёжь, немало учившуюся у Ахматовой»[264].

Но не всегда амбивалентное отношение к литературным реалиям шло на пользу Фадееву как творческой личности. Нередко под давлением внешних обстоятельств, увеличивавших степень его несвободы, ему приходилось совершать поступки и писать вещи, далёки от нашего современного понимания. Например, в письме к издательскому функционеру Генеральный секретарь Союза советских писателей 5 апреля 1948 года выносит строгий вердикт касательно стихотворений Николай Заболоцкого, ныне признанных шедеврами его лирики: «Из сборника абсолютно должны быть изъяты следующие стихотворения: “Утро”, “Начало зимы”, “Метаморфозы”, “Засуха”, “Ночной сад”, “Лесное озеро”, “Уступи мне, скворец, уголок”, “Ночь в Пасанаури”».

Некоторые из этих стихов при другом окружении могли бы существовать в сборнике, но в данном контексте они перекашивают весь сборник в ненужном направлении.

Пусть Николай Алексеевич не смущается тем, что без этих стихов сборник покажется “маленьким”, Зато он будет цельным…»[265]. Разумеется, можно предположить, что Фадеев не только перестраховывался, но и хотел увести поэта от жёстких нападок, но объективный критик в его лице обратился в малодушного и однобоко мыслящего читателя. Это подтверждает и следующее письмо-отчёт перед начальством, написанное на другой день после заявлений о книге Заболоцкого: «Секретариат ССП не разрешил выпустить в свет уже напечатанный сборник избранных произведений Б. Пастернака, предполагавшийся к выходу в издательстве “Советский писатель”… Предполагалось, что в сборник могут войти его социальные вещи: “1905 год”, “Лейтенант Шмидт”, стихи периода Отечественной войны и некоторые лирические стихи. Однако секретариат не проследил за формированием сборника, доверился составителям, и в сборнике преобладают формалистические стихи аполитического характера… сборник начинается с идеологически вредного “вступления”, а кончается пошлым стихом ахматовского толка “Свеча горела”»[266]. Понятно, что отношение к лирике во многом определяется вкусом, но принимать решение не выпускать к читателю изданную книгу – это уже слишком решительное воздействие на литературно-критический процесс. Конечно, здесь проявились характерные признаки идеологии того времени, но никакая историко-культурная обстановка не снимает с критика, какой бы высокий пост он ни занимал в писательских и государственных структурах, личной моральной ответственности за все слова и шаги, им предпринятые.

Талантливый и вдумчивый человек, Фадеев несомненно, осознавал двусмысленность своего положения в писательском мире. Понятно, что такого рода раздвоение личности не могло продолжаться долго, что привело к глубокому психологическому кризису и закончилось трагической гибелью даровитого прозаика и влиятельного организатора литературной жизни.

Относительно доказанным фактом можно признать ряд публичных и закрытых выступлений литературного критика и функционера Владимира Владимировича ЕРМИЛОВА (1904–1965): так, например, 4 января 1947 года в «Литературной газете» была опубликована его статья «Клеветнический рассказ Андрея Платонова», направленная против текста «Семья Ивановых (ранее с идеологических позиций разносились его сочинения «Усомнившийся Макар», «Впрок» и др.). Впрочем, Ермилов на протяжении многих десятилетий занимал достаточно высокое положение в литературно-критической и имел все возможности для того, чтобы выражать свои взгляды в открытой печати, что не снимает с него ответственности за многие несправедливые и тенденциозные суждения и выпады. Справедливым итогом этой деятельности стало то, что на похороны видного функционера не пришёл практически никто из собратьев по перу и былых соратников.

Идеологическая борьба и глубокое размежевание в советском писательском сообществе обозначились в 60-е годы, когда после сталинской автократии наступила пора некоторых послаблений. Возникло, по меньшей мере, три литературных группировки, сложившихся вокруг популярных «толстых» журналов. Понятно, что такого рода подразделение во многом схематично и не отражает всей пестроты писательских убеждений, но, в принципе, модель была именно такой: партийно-правительственная («Октябрь»), либерально-демократическая («Новый мир»), национально-патриотическая («Молодая гвардия»). Другие издания в той или иной степени примыкали к тому или иному направления. Естественно, что в условиях принципиальной самоидентификации авторы повели между собой эмоциональную, а временами — ожесточённую полемику. Когда людьми, сколь творческими и интеллигентными они ни были, двигают эмоции, подчас возникает непреодолимое желание очернить или опровергнуть противоположную сторону, поэтому ко властным органам и общественности постоянно поступали обращения, в открытой или закрытой форме требующие урезонить, проставить на место, дискредитировать своих оппонентов и оградить себя от такого рода нападок. Можно по-разному относиться к таким формам критической деятельности, но приходится признать, что она является существенной частью литературного процесса, одной из его многочисленных граней.

 

Рубеж 80–90-х годов также ознаменовался радикальным размежеванием в писательском сообществе. Доносы, разумеется, писались, но, в основном, разногласия в позициях принимали публичную форму. В коллективном письме президенту Б.Н. Ельцину (так называемое «Письмо 42-х» 1993 года), подписанном многими известными литераторами (в их числе Д.С. Лихачёв, Б.Ш. Окуджава, Г.Я. Бакланов, В.В. Быков, В.П. Астафьев, Д.А. Гранин и др.) было сформулировано желание устранить своих противников с культурной и идеологической сцены («раздавить гадину»).

Его авторы обратились к властным структурам с требованием запретить «все виды коммунистических и националистических партий, фронтов и объединений», «все незаконные военизированные, а тем более вооружённые объединения», ввести предельно жёсткие санкции «за пропаганду фашизма, шовинизма, расовой ненависти, за призывы к насилию и жестокости», закрыть газеты и журналы патриотической направленности: «День», «Советская Россия», «Литературная Россия», «Правда», а кроме того прекратить выход телепрограммы А.Г. Невзорова «600 секунд», приостановить деятельность советских органов и судов, не поддерживающих агрессивные президентские инициативы. Позднее часть авторов письма (в частности, Ю.В. Давыдов, Р.Ф. Казакова, А.И. Приставкин, Л.Э. Разгон, М.О. Чудакова) встретились с Б.Н. Ельциным и пытались внушить ему мысль о необходимости самых строгих мер против их идейных противников.

Против подписавших «письмо 42-х» выступила группа членов Союза писателей России – сторонников Съезда народных депутатов и Верховного совета России: В.И. Белов, Ю.В. Бондарев, А.А. Проханов и др. Несмотря на то, что такого рода выступления носили характер внутренних писательских противоборств, они широко обсуждались в сильно политизированном и поляризованном обществе и приводили к радикальным государственно-политическим последствиям. Трудно сказать, насколько либеральная литературно-критическая общественность смогла повлиять на принятие дальнейших решений, но в результате противостояние президента и Верховного Совета обострилось и привело к трагическим событиям 3–4 октября 1993 года.

Разновидностью ходатайства можно считать характеристику или рекомендацию, которая даётся литератору. Часто такого рода отзывы нужны для выдвижения на премию, награду, звание или выступления в творческий союз. Тот, кому приходится составлять такой документ, помимо человеческих качеств субъекта должен охарактеризовать его творческие способности и достижения, то есть – отчасти взять на себя роль критика.

Надо отдавать себе отчёт в том, что действенность такого рода ходатайств имеет свои предела, а иногда приводит к прямо противоположному результату: вместо принятия положительного решения высшие инстанции наоборот ужесточают своё отношение к субъекту. Иными словами, критическое ходатайства – не панацея от нежелательных последствий, а сила, способная сыграть роль катализатора вяло текущего процесса.

В 1970 году, когда тучи сгущались над редколлегией журнала «Новый мир» и её главным редактором – А.Т. Твардовским, группа писателей обратились к генеральному секретарю ЦК КПСС Л.И. Брежневу с воззванием поддержки: «У нас нет поэта, равного ему по таланту и значению. Руководимый им журнал является эталоном высокой художественности... Журнал собрал на своих страницах множество талантливейших современных писателей. Авторитет, которым он пользуется как в нашей стране, так и среди прогрессивной интеллигенции всего мира, делает его явлением совершенно исключительным. Не считаться с этим фактом было бы большой ошибкой с далеко идущими отрицательными последствиями.

Мы совершенно убеждены, что для блага всей советской культуры необходимо, чтобы "Новый мир" продолжал свою работу под руководством А.Т. Твардовского и в том составе редколлегии, который он считает полезным для журнала»[267]. И хотя послание было подписано авторитетными и популярными писателями того времени: М.И. Алигер, А.А. Беком, А.А. Вознесенским, Е.А. Евтушенко, М.В. Исаковским, В.А. Кавериным, Б.А. Можаевым, Ю.М. Нагибиным, А.Н. Рыбаковым, В.Ф. Тендряковым, Ю.В. Трифоновым и др., оно не получило поддержки в верхах: А.Т. Твардовский был смещён со своего поста и вскоре ушёл из жизни.

Несмотря на то, что коллективные писательские письма не всегда достигают цели, они имеют значение для понимания литературного процесса в плане расстановки творческих сил.

Подводя итог, можно сказать, что донос и ходатайство являются специфическими формами литературно-критической деятельности, выполняют служебные, во многом практические функции, предназначены для узкого круга читателей и в силу своей закрытости представляют серьёзные трудности для их анализа, систематизации и интерпретации.

 

Раздел 12. Критика в СМИ

В первом разделе речь шла о той предельной встроенности в систему гуманитарных сфер, которое характерно для традиционной литературной критики. Особенно эта дпассоциация касается журналистики, которая и сама реализуется посредством разветвлённой сети средств массовой информации, и предоставляет такую возможность критику. Без всякого преувеличения можно утверждать, что своевременная широкая рецепция литературно-критического произведения практически невозможна без участия СМИ.

Как уже говорилось, эта отрасль литературы особенно нуждается в своевременном обращении к публике. У критика нет ни возможности, ни смысла писать «в стол» – в надежде быть прочитанным в более позднее время. Отложенное знакомство с произведением прозы, поэзии и драматургии – тоже весьма драматично, но однако не фатально: нередки случаи, когда спустя многие годы слава догоняла писателя на исходе его жизни или за её пределами. Так обстояло, к примеру с классиками австрийской прозы ХХ века Францем Кафкой (при жизни он был известен крайне немногим) и Элиасом Канетти, который был увенчан Нобелевской премией (1981), главным образом, за роман «Ослепление» (1935) и исследование «Масса и власть» (1962). Фигурально выражаясь, они могли бы присоединиться к русскому поэту Юрию Кузнецову который воскликнул:

– Ударил поздно звёздный час,

Но всё-таки он мой![268]

Критика лишена возможности дожидаться более благоприятного стечения обстоятельств, чем те, в которых она написана: её выступления всегда прочно связаны с современностью, даже если критик обращается к классике: её новое прочтение рассчитано на конкретное время. Долгий путь к читателю не только катастрофически снижает актуальность критического выступления, но и лишает его эффективности. В своё время Владимир Алексеевич СОЛОУХИН (1924–1997) в книге «Камешки на ладони» (1977) воспользовался следующим образом: представьте себе, что некий умелец изготовил пулемёт накануне Куликовской битвы. Его использование могло бы моментально деморализовать конницу Мамая и в два счёта решить исход сражения. Но изобретатель спрятал его, и оружие было открыто только в годы гражданской войны. Один пулемёт в числе многих тысяч других не оказал бы заметного воздействия на военную операцию. Это допущение писатель соотнёс с литературным сочинением, которое обнародовано гораздо позже своего создания. Он говорил о литературе в целом, но к критике этот образ применим в особенной степени.

Итак, сила сотрудничества критика со средствами массовой информации состоит в быстром и разветвлённом ознакомлении аудитории с его актуальным видением литературного процесса, оценками значительных новинок, рассмотрением наиболее существенных тенденций, анализом нынешнего состояния культуры и общественных векусова, футурологическим взглядом на перспективы развития литературы и искусства.

Однако, как выражался Франсуа де Ларошфуко, наши недостатки являются продолжением наших достоинств. Этот диалектический механизм проявляется и в сотрудничестве критики со СМИ. Наряду с плюсами этот симбиоз таит в себе и серьёзные опасности. Дело в том, что в основе функционирования средств массовой информации заложен принцип чёткой ритмичности, неслучайно печатные СМИ принято именовать периодическими изданиями. Этот строго организованный выход номеров и выпусков заставляет критика работать не с той скоростью, как того требуют его собственное представление о творчестве, личные биоритмы, индивидуальная скорость чтения, осмысления прочитанного и письма. Необходимость укладываться в график выхода газет, журналов, теле- и радиопередач нередко заставляет его торопиться, в спешке сдавать свои материалы, выдавать «на гора» сырые и непродуманные материалы, ошибаться в частностях, а иногда и в целом.

Кроме всего прочего надо помнить о том, что участие творческого человека в организации печатного издания и его индивидуальное творчество – это совершенно разные способы самореализации. Одарённый человек имеет право быть несведущим, а то и беспомощным в практических делах, которые могут скоро ему наскучить. Именно то имел в виду П.А. Вяземский, вспоминая о попытках Пушкина участвовать в издании журналов: «Пушкин и сам одно время, очень непродолжительное, был журналистом. Он на веку своём написал несколько острых и бойких журнальных статей; но журнальное дело не было его делом. Он не имел ни достойных качеств, ни погрешностей, свойственных и даже нужных присяжному журналисту. Он по крайней мере во втором периоде жизни и дарования своего не искал популярности. Он отрезвился и познал всю суетность и, можно сказать, горечь этого упоения. Журналист – поставщик и слуга публики. А Пушкин не мог быть ничьим слугою. Срочная работа была не по нём. Он принялся за журнал вовсе не из литературных видов, а из экономических. Ему нужны были деньги, и он думал, что найдёт их в журнале. Думал он, что совладает с журнальным предприятием не хуже другого. Не боги же обжигают горшки. Нет, не боги, а горшечники; но он именно не был горшечником»[269] («Взгляд на литературу нашу в десятилетие после смерти Пушкина», 1847–середина 70-х гг.).

Постоянное штатное сотрудничество в журналах, когда ведущий критик обязан был поставлять в очередную книжку определённый (и немалый) объём текста (листаж) порой вынуждало русских критиков XIX века прибегать к такому малосимпатичному методу литературной работы, как строчкогонство. К сожалению, даже у критиков переднего ряда (В.Г. Белинского, Н.А. Добролюбова, Д.И. Писарева, Н.Г. Чернышевского etc.) нередко ощутимо невольное стремление нагнать необходимую массу критического текста. Делалось это чаще всего с помощью многословных, подробных и маловразумительных рассуждений на абстрактные философские или же нравственные темы. В наши дни они читаются с большим трудом, да и для современников отчасти представлялись пустопорожними словесами, стремлением истолочь воду в ступе и напустить общекультурного тумана. В наши дни подобная практика встречается редко, хотя и сегодня иногда попадается многословие, имитация самостоятельного мышления, неуместная витиеватость стиля.

К счастью, при первой представляющейся возможности классики решительно отказывались от никчёмных умствований – как только они возвращались к интересующим их предметам, в их языке и интонациях появлялась энергия, личное отношение, огонь искреннего отношения к предмету разговора. Эти перепады, кстати, весьма заметны при чтении: сразу чувствуешь, когда критик оставляет вязкие, громоздкие периоды и с увлечением и темпераментом устремляется к рассмотрению, оценке и анализу достойного внимания художественного текста.

Несомненно, любой критик волен отказаться от сотрудничества со СМИ, ограничившись устными выступлениями на конференциях, вечерах и встречах с читателями. Но в таком случае аудитория, внимающая его голосу сужается до десятков, максимум – сотен слушателей, эффект от таких выступлений не идёт в сравнение с проникающей способностью печатной публикации, а тем более – телевизионной трансляции, а репрезентация его взглядов, воззрений и концепций будет весьма затруднительной. Вот почему, когда становится известно, что на том или ином мероприятии будет присутствовать телекамера, число желающих и готовых выступить резко возрастает.

Критика в журналах

Тот факт, что само понятие журналистика произведено от слова журнал, свидетельствует о том, какое место этот тип периодического издания занимает в иерархии СМИ. Впрочем, с этимологией этого слова при переводе на русский язык произошло удивительное превращение. Дело в том, что по-французски (jour) оно означает – день. Поэтому journal в русском понимании первоначально означало: дневник, ежедневник (вспомним вторую часть лермонтовского романа «Журнал Печорина»). И это соответствовало сути дела, так как французское journal означает и дневник, и газета, и реестр, а журнал в нашем понимании это чаще всего magazine. Но в системе нашей печатной продукции журнал всё-таки был и остаётся периодическим изданием достаточного объёма, который выходит чаще всего один раз в месяц. Несмотря на это, в истории журналистики были (и есть) еженедельные, двухнедельные, двухмесячные и даже квартальные журналы. Наиболее распространённым периодом подготовки и издания номера всё-таки остаётся месячный промежуток.

Так или иначе, у сотрудников журнала, с одной стороны, есть некоторое время для того, чтобы обдумать и взвесить содержание очередного выпуска, внимательно спланировать программу публикаций, выработать стратегию и тактику общения с читателями. С другой стороны, время, как известно, проходит быстро, и в подготовке выпуска надо поторапливаться, тем более что договор с типографией, как правило, подразумевает жёсткие меры за задержку в сдаче материалов. Хорошо отлаженная команда журнальной редакции должна работать как часы – чётко и слаженно. Впрочем, это уже находится в сфере компетенции профессиональной журналистики.

Прежде всего так называемые «толстые» журналы интересуют нас как площадка и кафедра, с которой критики имеют возможность обратиться к читателю, и они сполна используют её. Как правило, редакция журнала (штатные сотрудники и авторский актив) возникают как коллектив единомышленников. Вырабатывается единая идеологическая и эстетическая позиция, взаимопонимание и общий взгляд на основополагающие вопросы. Сотрудники проводят конкретную линию художественного и публицистического поведения, реализуют совместную программу. В соприкосновении с другими изданиями, журналисты отстаивают свои интересы и полемизируют с чуждыми точками зрения.

Именно критический раздел журнала определяет его идеологическую и художественную направленность. Если поэты и прозаики, обладая беспредельной свободой в творчестве, могут не слишком задумываться об этих приоритетах, то критики вынуждены ориентироваться на общую редакционную концепцию и политику. Нередко такая линия поведения и самоидентификации редакции сохраняет свой векторный ориентир на протяжении долгого времени. Так, например, в журнале «Современник», когда у руля его стояли Н.А. Некрасов и И.И. Панаев, с течением лет менялся состав ведущих критиков: за эту область работы отвечали А.В. Дружинин, Н.Г. Чернышевский, Н.А. Добролюбов, М.А. Антонович, Г.З. Елисеев, Н. Щедрин (М.Е. Салтыков), люди разного уровня таланта, темперамента, взглядов на литературу, но неизменным оставалась их принадлежность к демократическому крылу русской общественной жизни. Для того чтобы эта позиция была ясно понималась читательскими кругами, сотрудникам журнала приходилось вести неустанную полемику со своими оппонентами. «Современник» подвергался критике как справа (славянофильская и либерально-консервативная печать), так и слева («Русское слово»).

Одним из первых европейских журналов считается «Спектейтор» (Spectator – англ.: наблюдатель, зритель; отметим, что при упоминании иностранной периодики у нас принято не переводить их, а использовать их звучание на русском языке при помощью кириллицы и опущением артиклей: «Асахи симбун», «Вашингтон пост», «Газета выборча», «Жэньминь жибао», «Таймс», «Уолл-стрит джорнэл», «Фигаро», «Эль Паис» etc.). Это издание, у истоков которого стояли Джозеф АДДИСОН (1672–1719) и Ричард СТИЛ (1672–1729), ведёт свой отсчёт ещё с начала восемнадцатого века и ныне продолжает свою деятельность. Поскольку к сотрудничеству с ним привлекались видные литераторы, то критика была на его страницах нередкой гостьей. Большую популярность имели, например, еженедельные эссе самого Аддисона, посвящённые незаслуженно забытому в ту пору «Потерянному Раю» Джона Мильтона. Примечательно, что в эпоху Просвещения и романтизма писатели и теоретики не только разбирали отдельные сочинения, но вели неустанную полемику о принципах, стилях и направлениях искусства. Журнал иенских романтиков братьев Августа Вильгельма (1767–1845) и Фридриха (1772–1829) ШЛЕГЕЛЕЙ «Атенеум» вёл последовательную пропаганду своих эстетических принципов; в пику ему журнал И.В. Гёте «Пропилеи» утверждал неувядаемые идеи классического искусства.

Расцвет прессы пришёлся на XIX–XX века. Журналистика стала мощным орудием агитации, пропаганды и манипулирования массовым сознанием. До сих пор оценки, высказываемые авторитетными сотрудниками «Асахи Симбун», «Жэньминь жибао», «Карьера делла сера», «Нью-Йорк таймс», «Франкфуртер альгемайне цайтунг» или становятся почти непререкаемым мнением, а строгий отбор текстов для американского еженедельника «Ньюйоркер» стал знаком качества литературной продукции.

Более подробную информацию о критике на страницах иностранной прессе можно получить из учебных пособий по истории зарубежной журналистики. Отметим лишь общую тенденцию для всемирной прессы: в начале XXI многие печатные издания всё большее значение придают своим электронным версиям: эти варианты представляются более мобильными и выигрышными с точки зрения интерактивных форм работы с аудиторией. Кроме того, надо иметь в виду, что литературная критика никогда не играла в жизни западного (да и восточного) общества такой роли, как у нас в стране, а потому и в структуре периодики такого рода публикации занимали намного более скромное место, чем в России (за исключением изданий, специально ориентированных на обзоры литературы: в Германии, например, репутацию объективных критиков снискали авторы «Текст+критик», «Нойе рундшау» и тому подобные.

В истории русской журналистики глубокий след оставили такие журналы как «Аполлон», «Атеней», «Библиотека для чтения», «Вестник Европы», «Галатея», «Европеец», «Журнал Министерства народного просвещения», «Москвитянин», «Московский вестник», «Московский журнал», «Московский наблюдатель», «Московский телеграф», «Нива», «Отечественные записки», «Русский вестник», «Русское богатство», «Русское слово», «Современник», «Сын Отечества», «Телескоп», «Финский вестник» и др. Здесь упомянуты издания, выходившие, в основном, в столицах, тогда как во многих губерниях с успехом выходили свои журналы, имевшие локальный ареал распространения и манифестации. Все они в той или иной мере предоставляли свои страницы литературной критике и в этом была обоюдная выгода: статьи находили выход на широкую публику, а журнал благодаря этому выглядел актуальнее, разнообразнее, культурнее.

В советскую эпоху, разумеется, система периодической печати претерпела кардинальные изменения. Частные журналы прекратили существование, на смену им под эгидой государства пришли новые: «Ангара», «Байкал», «Волга», «Дон», «Дружба народов», «Звезда», «Знамя», «Иностранная литература», «Искусство кино», «Красная новь», «Молодая гвардия», «Москва», «Наш современник», «Нева», «Новый мир», «Октябрь», «Подъём», «Сибирские огни», «Урал» и многие другие, в частности, республиканские и областные издания. Разумеется, они находились под контролем власти, но это не мешало редакциям занимать свою литературную позицию, а авторам выражать личные оригинальные мнения. При этом одной из удобных точек приложения сил была и остаётся так называемая критическая тетрадь того или иного печатного СМИ.

Но, несмотря на решительную смену идеологических и художественных парадигм, традиция предоставления многих страниц литературно-художественной критике сохранилась. Особенно это касается так называемых «толстых» журналов. Именно они имели все возможности (прежде всего в силу значительного объёма) для публикации глубоких, развёрнутых статей и исследований.

Другую функцию выполняли «тонкие», обычно иллюстрированные журналы – «Аврора», «Вожатый», «Вокруг света», «Детская литература», «Огонёк», «Радуга», «Ровесник», «Сельская молодёжь», «Смена», «Студенческий меридиан», «Уральский следопыт», «Юность», «Эхо планеты» и др. Критические публикации в них не носили систематического характера, но, как правило, были броскими, запоминающимися и ориентировались на конкретную читательскую аудиторию, например, на молодёжь и студенчество. Даже в направленных на детскую и подростковую возрастную группу читателей журналах («Пионер», «Костёр») регулярно появлялись публикации критиков о тех или иных фактах литературной жизни. Заметным явлением в этом смысле стал цикл критических и литературоведческих эссе Станислава Борисовича РАССАДИНА (1935–2012) и Бенедикта Михайловича САРНОВА (1927–2014), в которых они адресовали школьникам взгляды на литературу, отличающиеся от привычных трактовок и формулировок из школьных учебников.

Отдельно требуется сказать о специализированных журналах, которые по задачам и самому замыслу своему были предназначены для публикации литературоведческих и критических статей: «В мире книг», «Вопросы литературы», «Литература в школе», «Литературная учёба», «Литературное обозрение», «Русская речь», «Советская библиография», «Филологические науки». Поскольку они находятся на пересечении научного и художественного осмысления изящной словесности, в каждом из них в той или иной степени соотносились академическая филология и актуальная критика.

Что касается стилистики журнальных публикаций, то большинству их, как правило, присуща достаточная глубина, содержательность в органичном сочетании