Графические и математические формы

Специфическим приёмом для выражения критического взгляда является графика. Разумеется, вставка в текст таблиц, графиков, схем и иных начертаний выполняет прежде всего иллюстративную функцию: для того чтобы представить тенденцию, процесс, последовательность или соотношение чего-либо можно воспользоваться рисунком или иным способом наглядного отображения этих явлений в тех случаях, когда абстрактные рассуждения кажутся недостаточными.

В некоторых родах литературы обойтись без инсталляции графики практически невозможно – например, при издании книг для детей, учебных и познавательных сочинений. Иллюстрации выигрышно смотрятся в представительских и подарочных изданиях, в произведениях классики. Часто воспроизводятся, скажем, рисунки Пушкина и Лермонтова; широко известна обложка для «Мёртвых душ», нарисованная самим Гоголем. Особенным образом текстуальный массив способны дополнить авторские иллюстрации; классический пример – рисунки А. де Сент-Экзюпери к «Маленькому принцу». Символическими фигурами часто украшались масонские трактаты.

Встречаются такие разновидности поэзии, как фигурные стихи – от простейших до сложнейших случаев вроде «Каллиграмм» Гийома Аполлинера. Любопытным видом активного применения графики являются рукописные книги («Чукоккала»,футуристические артефакты, некоторые неподцензурные издания, «самиздат»). В языках с иероглифическим типом письма начертание самого текста представляет собой предмет искусства. В четырёхтомном «Толковом словаре живого великорусского языка», созданном В.И. Далем, присутствует всего одна скромная картинка, изображающая типы шляп, но она точно и выразительно доносит до читателя сущность самых различных фасонов: словами передать их было бы очень сложно.

В критике, как в весьма теоретичной сфере литературного творчества, применение графических возможностей происходит сравнительно редко. Тем не менее, стоит указать на некоторые случаи их использования.

Стиховедческие трактаты Андрея БЕЛОГО (Б.Н. Бугаева, 1880–1934) время от времени включают в себя изобразительные элементы и вкрапления в виде таблиц и схем, призванных интерпретировать процессы, происходящие в стихе. В частности, таким способом он стремился показать, с какой частотой и в какой последовательности в двусложных размерах (ямб, хорей) встречаются пиррихии (стопы, состоящие из двух безударных слогов) и спондеи (два ударных слога в стопе). И действительно, представленные та ким образом стихотворные строки позволяют воочию увидеть конфигурацию этого процесса. Вместо того чтобы долго и многословно описывать ситуацию, теоретик внятно и наглядно показывает нам суть дела.

Ставилась также задача графически представить развитие сюжета в повести Н.В. Гоголя «Шинель»[119]:

 

У других критиков и литературоведов в виде схем и графиков нередко представлялись сюжетные линии, переплетение фабульных ходов, взаимоотношения между героями – речь идёт здесь, как видим, уже о том, как зримо показать специфику содержательной стороны литературного произведения. К приёму такого рода иногда прибегали литературоведы и критики структуралистского направления.

К графическим формам в отдельных случаях несколько неожиданно прибегал и русский религиозный философ Иван Александрович ИЛЬИН (1883–1954) для того, чтобы изобразить концептуальный (структурный) принцип организации художественного (вид синтетический и аналитический) и нехудожественного (модернистского) произведения. Обращение к графике не помешало критику подкрепить её эмоционально окрашенными репликами: «Космос без Бога»,

Вставка иллюстрации.

Пётр Васильевич ПАЛИЕВСКИЙ (р. 1932) к своей публикации «Движение русской литературы» («Литературная учёба», 1987, № 1 ) приложил пёструю схему, в которой творческие биографии крупнейших писателей представлены в виде разноцветных ломаных линий различной ширины (в зависимости от значимости имени). Пунктами взлёта и понижения литературных достижений служат наиболее заметные произведения. Горизонтальной осью схемы является линия исторической действительности, где обозначены важнейшие события: войны, революции, реформы и др.). В качестве вертикальной оси служит масштаб творческих достижений той или иной личности в конкретный момент времени. Соединяя вертикаль с горизонталью, мы получаем графический образ поступательного развития отечественной изящной словесности, несколько пунктирное, но всё же наглядное развитие личностей и ситуаций.

.

 

Разумеется, определение степени успеха или неуспеха того или иного произведения – дело довольно субъективное, что и позволяет нам настаивать на принадлежности этого исследования к критической области. Тем не менее, подобное мерило, представленное в виде разветвлённой схемы, безусловно, имеет право на существование, хотя и не может выступать на ролях истины в незыблемой инстанции.

Впрочем, применение графических форм интерпретации критического суждения следует осуществлять с осторожностью: чрезмерное употребление схем, графиков и рисунков неизбежно ведёт к некоторому схематизму, отстранённости, выхолащиванию эмоционального, личностного зерна и болезненной умозрительности. Показательно, что знаменитый психолог Чезаре Ломброзо недвусмысленно предупреждал: «Одну из характерных особенностей художественного творчества сумасшедших составляет постоянное употребление письменных знаков вместе с рисунками, а в этих последних – изобилие символов, иероглифов»[120].

К числу графических приёмов можно отнести применение различных дизайнерских и типографских способов выделения текста: использование курсива, разрядки, полужирного и цветного шрифтов, комбинации различных гарнитур и кеглей. Это мощное средства для привлечения читательского внимания, но в результате постоянного обращения к нему, оно теряет эффективность: когда глаз постоянно видит разного рода выделения, зрение и мозг перестают на них реагировать. Кроме того, частое указание читателю, на чём именно он, автор, хотел бы сосредоточить его внимание отдаёт школярской методикой и менторским тоном. Ещё испанский классик Мигель де УНАМУНО (1864–1936) в прологе к руману «Туман» (1914) устами своего героя восклицал: «…мне до чёртиков надоели всякие подчёркивания и курсивы! Ведь они оскорбительны для читателя, всё равно что предупреждение: обрати внимание, дурак, здесь глубокая мысль! Я потому посоветовал одному господину писать свои статьи сплошь курсивом, чтобы публика оценила, как глубокомысленны они от первого слова и до последнего! Курсивы и прочее – всего лишь писательская пантомима, попытка восполнить жестом то, чего не сумели выразить интонацией и композицией»[121]. Непонимание этого нередко приводят к тому, что писатели, выпускающие книги «в авторской редакции», перебарщивают со шрифтами, выделениями, линейками и виньетками, в результате чего издание выглядит не эстетским, а самодеятельным, художественно несостоятельным. Обязанностью критики в данном случае является необходимость указывать на эти просчёты вкуса и нарушение элементарных пропорций.

В итоге можно констатировать, что, излишнее использование наглядных средств выразительности чревато акцентуированием и маргинализацией критического подхода и может выполнять только вспомогательную, а никак не основную функцию.