Многообразие подходов, гибкость, читабельность литературно-критической работы

В разделе 6 уже были перечислены и разобраны основные подходы, находящиеся в арсенале литературной критики: прямое выражение мысли, пересказ, цитирование, сопоставление, применение иронических, графических и математических приёмов. Конечно, ситуация обычно складывается так, что одному критику ближе и удобнее одни средства, другому – иные. Но наибольшего успеха добивается тот, кто разумно варьирует применение тех или иных подходов. Более того, чем шире диапазон профессиональных и творческих подходов, тем выше результат. Есть такой театральный афоризм: если у актёра на вооружении только один штамп – он плохой артист, если десять, то это хороший артист, если сто – это гений. Речь идёт о том, что никому не заказано использование общеизвестных средств, но важно, чтобы оно не было однообразным, монотонным, навязчивым. Когда же критик, смотря по обстоятельствам, вынимает из своего обширного колчана нужную стрелу, то он скорее попадает в цель. Естественно, при условии меткой стрельбы.

Зачастую бывает, что высший пилотаж критического разбора специалист демонстрирует не в форме пространных трактатов, а при обращении к лаконичным, можно сказать, лапидарным жанрам. Замечательный пример того, как в кратчайшем виде можно провести глубокий, почти исчерпывающий анализ, демонстрирует в своей рецензии на драму А.Ф. Писемского «Горькая судьбина» славянофильский критик Алексей Степанович Хомяков. Предыстория появления рецензии вкратце такова. Пьеса Писемского была выдвинута на соискание престижной уваровской премии (1860). Два первых рецензента Н.Д. Ахшарумов и П.А. Плетнёв дали прямо противоположные отзывы. Первый оценил пьесу весьма негативно; второй столь же уверенно дал положительный отзыв. Чтобы выйти из затруднительного положения, конкурсная комиссия Академии наук, направила её третьему специалисту. Им был избран Хомяков. Тому было поручено составить рецензию для принятия окончательного решения – что и говорить, крайне ответственная и щекотливая позиция! Лидер и идеолог славянофильства с блеском решил эту непростую задачу и выступил в качестве третейского судьи.

Краткую рецензию (отметим, что от него нужна была внутренняя рецензия, не предназначенная для публики – от автора не требовалось демонстрировать здесь литературный дар и красоту слога) можно назвать образцом лаконичного критического разбора. Критик выполнил свою работу на высочайшем уровне выражения мысли. Хомяков начинает с того, что стремится просто ввести высокий ареопаг в курс дела: что, собственно, является предметом рассмотрения. Для этого оказалось достаточно двух строк: «Драма г. Писемского («Горькая судьбина») взята из русской жизни. Содержание её и завязка очень просты»[294]. Такова завязка (исходный пункт) рецензии.

Затем рецензент прибегает к кратчайшему пересказу общего хода событий пьесы: «Богатый мужик, проживши несколько лет в Петербурге, возвращается в свою деревню и находит, что жена его, которая за него вышла против воли, в отсутствие его родила незаконного ребёнка. Отец этого ребёнка – помещик той самой деревни, к которой принадлежит крестьянин. Бурмистр, употребляющий во зло доверенность помещика, под предлогом защищения жены от побоев мужа, хочет увести её из дома – в помещичий дом. Жена, обрадовавшись такому предложению, берёт с собой ребёнка; муж, оскорблённый во всех своих правах, вырывает ребёнка из её рук и, в порыве бешенства, убивает его. Затем он убегает в лес.. Наезжают следователи. Чиновник от губернатора старается обвиноватить помещика, чиновники от дворянства стараются его от дела отстранить; и те и другие действуют противузаконно. Убийца отдаётся в руки правосудия и всю вину принимает на себя. Его берут под стражу и уводят»[295].

Легко убедиться, что критику в одном абзаце удалось исчерпывающе представить фабульное начало драмы. Человек, никогда не открывавший пьесы Писемского и не видевший её сценических воплощений, получает вполне внятное представление о том, что в ней происходит, какова природа конфликта, каково содержание пьесы.

Известно, что успех театральной постановки и её литературной основы во многом зависит от того, какие герои в ней фигурируют. Критик незам едлительно переходит к психологическому анализу персонажей: «Лица характеризованы верно. Муж – предприимчивый, трудолюбивый торговец, нрава крутого и сурового, вышедший из дома отцовского, чтобы не быть под начальством отца, женившийся против воли невесты, сознающий свои права и свои достоинства, чувствительный к оскорблению и способный к сильным взрывам страсти, так же, как и к некоторого рода раскаянию.

Жена – глупая, вовсе не имеющая сочувствия к мужу и увлечения внешностью и волокитством помещика.

Мать – плаксивая баба, признающая виновность дочери, слабо раздражённая её поступком и сильно боящаяся зятя.

Помещик – человек добрый, с чувством чести, но слабый против себя, так же как и против других, сознающий свою вину и в то же время неспособный к истинному раскаянию, развратный и пьяный из праздности»[296].

Столь же простыми, чёткими, исчерпывающими характеристиками Хомяков снабжает и второстепенных героев «Горькой судьбины». На аттестацию действующих лиц ушло менее страницы! Пока, в первой части, касающейся содержательной стороны, преобладают положительные, доброжелательные ноты: «Все эти характеры верны, просты и хорошо выдержаны»[297]. Затем он касается вопросов формы, в частности, языка: «Речь довольно жива, проста и народна. Крестьянское наречие носит на себе печать какой-то местности и передаёт читателю убеждение, что оно схвачено и согласно природе»[298]. Последнее замечание требует некоторого комментария. Что значит выражение «какой-то местности»? В России много говоров и диалектов, на севере говорят совсем не так на юге, сибирская речь отличается от уральской или поволжской и т. д. Делая комплимент, Хомяков вторым смыслом намекает на то, что перед нами скорее не достоинство, а недостаток, что и подтверждается впоследствии: «Верность речи имеет характер чисто внешний»[299]. Таким образом, критик тонко переходит к минусам драмы. Он со всей строгостью относится к главным персонажам и делает вывод, что муж и жена своими характерами не вызывают ни интереса, ни сочувствия, чем уничтожают весь смысл пьесы. Их высказывания, по мнению Хомякова, звучат не как искренние слова, вырвавшиеся из обстоятельств жизни, а словно пересказанные или записанные в ходе допроса. Автор проявляет равнодушие не только по отношению к своим персонажам, но и к нравственному вопросу, ради которого и была написана «Горькая судьбина».

Подводя итог экспресс-анализу, рецензент делает диалектический вывод: «...вся драма содержит все стихии художественного произведения и в то же время составляет крайне нехудожественное целое»[300]. Признавая профессионализм драматурга, он отмечает, что одухотворить материал глубокими идеями и искренним чувством тому не удалось. Остаётся добавить, что жюри премии приняло соломоново решение: «Горькая судьбина» разделила победу в конкурсе с «Грозой» А.Н. Островского и была удостоена награды в честь князя С.С. Уварова. Как видим, критику удалось добиться двоякого результата: сказать всё как на духу, и в то же время не воспрепятствовать принятию благожелательного вердикта. В данной рецензии не использован приём цитирования, но, очевидно, Хомяков не прибег к этому эффективному средству вследствие необходимости быть кратким. Наверняка, если бы его целью было опубликовать свой разбор, он снабдил бы его красноречивыми примерами из анализируемого текста.

Гибкость критического подхода необходима там, где мы сталкиваемся с тонкой душевной организацией и поведением действующих лиц. О тонком знании человеческой психологии, проявляющейся в прозе Толстого, вослед за Н.Г. Чернышевским писали многие. Но вот какой неожиданный нюанс подмечает чуткий и наблюдательный Николай Николаевич СТРАХОВ (1828–1896): «В самом деле, реалист он великолепный. Можно подумать, что он не только изображает свои лица с неподкупной верностью действительности, а как будто даже умышленно совлекает их с идеальной высоты, на которую мы, по вечному свойству человеческой природы, так охотно и легко ставим людей и события. Безжалостно, беспощадно гр. Л.Н. Толстой обнаруживает все слабые стороны своих героев; он не утаивает ничего, не останавливается ни перед чем, так что наводит даже страх и тоску о несовершенстве человека. Многие чувствительные души не могут, например, переварить мысли об увлечении Наташи Курагиным; не будь этого – какой вышел бы прекрасный образ, нарисованный с изумительной правдивостью! Но поэт-реалист беспощаден»[301].

Писатели нередко признаются, что для проникновения в психику персонажа им приходилось ставить себя на его место, пытаться представить себе, что чувствовал и как повёл бы себя он сам в проблемной ситуации. Поэтому неудивительны заявления Льва Толстого, о том, что Наташа Ростова – это он сам, и Гюстава Флобера отождествлявшего себя с Эммой Бовари. В свою очередь мастерство критика понуждает его также вживе представлять себе состояния героев и верно чувствовать мотивировку и механизм их поступков. Однако при интерпретации этих побуждений он должен мыслить самостоятельно, нестандартно.

Примеры высокого класса критического выступления приводились здесь многократно. Естественно, что успех в этом деле скорее будет зависеть не только от самого критика, но и от привлекаемого им материала. Выигрышные яркие цитаты, акцентирование наиболее заметных эпизодов повествования, указание на впечатляющие образы, метафоры, эпитеты и сравнения, – всё это само по себе является мощным средством выразительности критического выступления, но для эффективного использования их критику необходимо обладать хорошим художественным вкусом, профессиональным чутьём и совершенным чувством меры. А главное, что нужно повторить и напомнить: сам критик должен на высоком уровне владеть искусством слова – тогда и о читабельности его статей, обзоров и разборов не будет нужды беспокоиться.

 

Личность критика («нутро»)

Критическая работа, как любой творческий процесс, глубоко индивидуальна. Её проводят частные лица. Строго говоря, понятие «нутро», конечно же, не является научным термином и относится скорее к музыкальному искусству, да и там используется не на официальном уровне, а в виде профессионального жаргона. Речь идёт, в частности, о том, что на одном и том же инструменте можно сыграть по-разному. Причём, дело тут даже не в технике владения приёмами игры. Дело в том, что два пианиста-виртуоза на одном и том же рояле, по одним и тем же нотам, при сходном уровне мастерства способны извлекать из него звуки разного темперамента и колорита. Помимо формального следования партитуре в музыке проявится и его нутро, зазвучат струны его собственной души, входящей в резонанс с душами композитора, партнёров и слушателей. И от того, каково это нутро, во многом зависит исполнение: окажется оно тёплым, душевным, проникновенным или останется холодным, бездушным, бестрепетным, зависит конечная реакция аудитории, которая своим нутром почувствует самые тонкие и глубинные движения души артиста.

В применении к литературной критике понятие «нутра» следует понимать двояко. Во-первых, критик должен чутко воспринимать нутро автора, разбираемого сочинения, и его героев. Дело в том, что и в жизни, и в литературе люди далеко не всегда открыто манифестируют свои истинные позиции. Часто главные идеи, взгляды и представления идут, так сказать, вторым, третьим планом, и задача честного, проницательного критика уловить не только внешние, но и внутренние струны личности. В своё время, читая лекцию о поэзии Лермонтова, преподаватель Литературного института имени А.М. Горького Михаил Павлович ЕРЁМИН (1914–2000) обратил внимание студентов на смысл стихотворения «Завещание». Лирический герой этих строф сначала ведёт пылкую речь о своих родителях, которых не хотел бы огорчать собственной скорой кончиной, а в конце демонстративно холодным тоном сообщает о некой соседке, которую не стоит беречь и прямо сообщить о гибели человека, когда-то любившего её. Критик убедительно показал, что стихи и написаны именно ради этой «соседки», чувство к которой до сих пор живо в душе поэта. Правда души редко лежит на поверхности, а располагается в недрах трепетной и страдающей личности.

Об этом же писал А.В. Дружинин, исследуя образ Обломова, которого мы любим несмотря на все его человеческие слабости и недостатки. На это намекал и Н.Г. Чернышевский, рассуждая о «диалектике души» в прозе Толстого, и И.А. Бунин, вспоминая о собратьях по литературному цеху, и М.С. Петровский, вылущивая из корпуса «детских» текстов вполне «взрослые» смыслы, и С.А. Небольсин, ссылающийся на истинные мотивы в творчестве многих советских и современных писателей. Иными словами, особой ценностью обладают те суждения критика, который открывает нам глубинные душевные мотивы рассуждений, высказываний и поступков литературных персонажей.

Во-вторых, нутро самого критика также должно проявиться в его статьях и разборах. Иногда это происходит совершенно осознанно и открыто. Когда Белинский писал своё знаменитое письмо к Гоголю, он не заботился о том, чтобы скрыть своё раздражение, досаду и возмущение. Его пылкая натура, оскорбившаяся смыслом и настроением гоголевской книги, проявилась в том послании вполне явственно и открыто.

Но нередки случаи, когда авторское критическое нутро проявляется как бы исподволь, между строк, в общем контексте или в глубоком подтексте слов, которые лежат на поверхности. Иногда сталкиваешься с ситуацией, при которой автор рецензии – к примеру, по служебной необходимости, пишет статью в жанре панегирика, а мы, читатели, не желаем верить в искренность его комплиментов: они кажутся нам натянутыми и неискренними.

Равным образом возможен и прямо противоположный вариант: критик по настоянию начальства или редакции пишет отрицательный отзыв, приводит в свою пользу аргументы и цитаты, а всем, кто читает или слышит его обвинительную речь становится ясно, что в глубине души своей он жалеет автора, сочувствует ему и негласно даёт нам понять, что его слова стои понимать с точностью до наоборот.

Естественно, что корни такого рода явлений лежат в сфере психологии, разбираться в тонкостях которой, как уже говорилось, критику никогда не помешает. Иногда мы слышим или сами произносим расхожую фразу: «Это сильнее меня». В некоторых случаях сила нашего нутра связана с бессознательной сферой психики, но полностью отождествлять его с подсознанием тоже было бы преувеличением: здесь бывают задействованы и вполне сознаваемые, рациональные рычаги и педали: происхождение, принадлежность к социальному слою, образование, эстетические и нравственные установки, национальные, религиозные и другие факторы. Критик, мастерски овладевший своим ремеслом, знает где стоит дать волю своим глубинным устоям и предпочтениям, а где лучше взять себя в руки и оказаться выше сословных, родовых и групповых интересов.