Проблемы белорусского национализма: отрыв от России

 

Предпринимается попытка проанализировать причины появления белорусского национализма, отношение крестьянской массы к националистическим лозунгам, выявить общие черты носителей белорусского национализма и причины слабой поддержки белорусского национализма белорусским населением.

 

«Сочинение» или «придумывание» Белоруссии началось сравнительно недавно – в конце XIX – начале ХХ в. В период польского восстания 1863 – 1864 гг. профессор М.О. Коялович читая лекции по истории Западной России, впервые попытался термином «Белоруссия» назвать все земли Великого княжества Литовского. Кабинетное название позже подхватили некоторые местные интеллектуалы, которые, не обладая широтой научных взглядов и не имея опыта научной работы, начали использовать термин в политических целях. «Сочинение» Белоруссии было поставлено на службу антиимперским силам. Причём это «сочинение» получило характер не научной рефлексии, а наукообразной мифологии. В 1891 г. появился «поэтический миф с названием "Белоруссия"[870]», так описывает отправную точку сочинения белорусский философ В. Акудович. Начало ХХ в. включило в себя время конструирования и структурирования этого мифа, но процесс оказался не таким уж и лёгким. Даже сегодня авторские трактовки истории Белоруссии диаметрально противоположны[871].

С возникновением в начале ХХ в. белорусского национализма, с его институциализацией «сочинение» Белоруссии началось на уровне не отдельных лиц, случайно обративших внимание на Белоруссию, а целых политических и культурных организаций, имевших свои периодические издания и печатную продукцию. Всё, что происходило до начала ХХ в., являлось лишь идеологической базой, которая была иногда додумана, иногда неправильно проинтерпретирована, а то и полностью сконструирована.

Итак, ХХ век легитимировал существование территории под названием Белоруссия, и её населения под именем белорусы. Ранняя история края была благословлена как история Белоруссии именно в начале ХХ в. Хотя нужно заметить, что первой ласточкой этого было предисловие к сборнику стихов «Дудка белорусская» Матея Бурачка (псевдоним польского повстанца 1863 г. Ф. Богушевича). ХХ столетие смогло состарить белорусскую историю на десятки веков, причём не как историю территории, а как историю этноса белорусов и государства Белоруссия. Именно ХХ век является тем временем, с которого начался отсчёт белорусской истории, причём как в будущее, так и в прошлое.

Во второй половине 80-х гг. ХХ в. появился интерес к «несоветскому» прочтению истории. События и их участники начали пересматриваться и зачастую вместо того, чтобы получить объективный взгляд, подвергались оценке, противоположной советской. Подверглось такой переоценке и «белорусское буржуазно-демократическое движение», превратившееся в один момент в «подлинно национальное». Интерес к проявлениям белорусскости появился не случайно – новые политические реалии требовали новых кумиров. Родился новый термин, определяющий состояние белорусского дела в начале ХХ в. – белорусское национальное движение. Сразу же нужно заметить, что термин не очень корректен, поскольку национальное движение, это скорее то, которое поддерживается большинством или то, которое выражает стратегические интересы большой группы людей, белорусское дело начала ХХ в. не было популярно в среде белорусов, точнее, вообще было не популярно. Далеко не все белорусы знали о «белорусском национальном движении». Большинство же из знавших о нём местных жителей узнали об этом только после Февральской революции[872]. Именно поэтому вместо «национальное» лучше использовать термин «националистическое», поскольку определение национализма как «идеологии, практики и группового поведения, основанных на представлении о приоритете национальных интересов своего этноса»[873], полностью соответствует характеру процесса. Термин «движение» тоже вряд ли подходит к реалиям белорусского национализма того времени. Если использовать представление о движении как об организованной, относительно массовой, политически направленной активности, то под сомнение сразу стоит поставить организованность. Появившись как маргинальная группа в самом конце 1902 г. белорусская партия практически исчезла в 1906 г, не пережив революции. Судя по всему, её с политической арены вытеснили более удачливые конкуренты – польские партии. О единстве белорусского «движения» говорить сложно, поскольку больше это напоминало существование нескольких ничего не значащих малочисленных группировок. Исходя из этих рассуждений термин «белорусское национальное движение» можно свести к границам другого термина – «белорусский национализм». Данная формулировка более приемлема в силу того, что ни массовости, ни силы белорусский национализм не имел. Но поскольку он существовал как проект, то лучше его определить как практику группового поведения, свойственную малой группе. Таким образом, границы белорусского проекта начала ХХ в. укладываются в рамки понятия «национализм».

Теперь обратимся к анализу возможностей белорусского национализма и определим границы его влияния.

Первые проявления белорусского национализма были зафиксированы за пределами географической Белоруссии. Практически случайная и сразу исчезнувшая газета «Гомон» – в Санкт-Петербурге, а сборник стихов на белорусском языке «Дудка белорусская» – в Кракове. Всё, что было до этого можно считать белорусским достаточно условно, так как использование белорусского языка в литературных произведениях XIX в. указывало скорее на территорию, где происходило действие, чем на попытку объявления самостоятельности языка или этноса. Политическая публицистика, написанная перед польским восстанием 1863 – 1864 гг. и в его течение, не относится к белорусской националистической, поскольку была направлена не на этническую единицу – белорусов, а на социальную – крестьян[874]. Кроме того, лидеры и активисты восстания на территории Северо-Западного края использовали для разных слоёв населения различные призывы. Тот же К. Калиновский в «Мужицкой правде» по-белорусски призывал крестьян к переходу в унию, возбуждал ненависть к русским и православным, а в газете «Хоронгев свободы» по-польски обращался к горожанам с менее кровожадными призывами, но к переходу в унию их не призывал[875].

В конце 1902 г. оформилась первая националистическая партия – Белорусская революционная (позже – социалистическая) громада. Белорусская социалистическая громада появилась в Петербурге, то есть не на этнической территории, поэтому для появления её представителей в Белоруссии понадобилось некоторое время. Громада призывала объединиться всех белорусов, независимо от конфессиональной принадлежности, хотя подавляющее большинство членов партии составляли католики. Вообще католиками были практически все деятели белорусского национализма начала ХХ в.[876] Православное население отнеслось к этим идеям настороженно. Да и собственно белорусский национализм, а также его газета «Наша нива» охватывали лишь небольшую часть Северо-Западной Белоруссии. Самую сильную поддержку[877] белорусский национализм получил на Виленщине и Белосточчине (районах не только католических, но и сильно ополяченных)[878]. Таким образом, область распространения белорусских националистических идей была намного меньше области компактного проживания населения, которое националисты определяли как белорусов.

Почему народ не поддерживал лозунги и устремления белорусских националистов? Один из возможных ответов таков. Крестьянская масса, сталкиваясь с наукой, научными знаниями, образованием, с тем, что выходит за рамки обычного крестьянского умения, видела, что всё это развивается на русском или, иногда на польском, языке. Поэтому, для того, чтобы стать образованным, нужно перейти с крестьянского разговорного на литературный русский, то есть диалекты и наречия в данном случае являлись не этническим, а образовательным, социальным маркером. Кстати, даже в газете белорусских националистов «Наша нива» чертежи подписывались по-русски, хотя весь текст шёл по-белорусски. Таким образом, даже белорусские националисты, возможно подсознательно, разграничивали употребление белорусского и русского литературного для различных целей и, тем самым, иллюстрировали для своих читателей то, против чего боролись. Другое объяснение такому двуязычию более тривиально – чертёж должен быть доступным для понимания, в этой доступности возможность расширить область распространения газеты. Именно поэтому крестьяне – выходцы из западнороссийских регионов, получив образование и переходя на русский литературный язык, ни в коей мере не предавали свой народ или культуру, они попросту переходили в другой статус внутри одного, по их мнению, народа, и литературный язык был не антиэтническим явлением, а всего лишь чертой нового статуса. Естественно, что к началу ХХ в. крестьянство стремилось стать «более цивилизованным», то есть подстроить свой быт, привычки, язык и прочее под эталон городского жителя. Таким образом, для всех, кроме национально озабоченных личностей, распространение русского литературного языка было лишь переходом на более высокую социальную ступень, становлением новой, более «элитарной» культуры внутри одного этноса.

Литературный язык создавал терминологию для новых явлений, местные диалекты и наречия не обладали этими чертами и попросту перенимали литературные понятия для обозначения новых достижений науки, техники и общественной жизни, то есть, местные диалекты и даже языки постепенно в связи с введением новых слов, подтягивались к литературному языку, перетекали в него. Причём население, понимая, что развитие науки идёт вперёд, и диалекты, имеющие в своём запасе в основном только сельскохозяйственную терминологию, описание локальных природных явлений и характеристик регионального менталитета, в связи с распространением образования попросту оказывались нежизнеспособными. Крестьяне, стремящиеся к образованию своих детей, естественно выбирали обучение на русском литературном языке, а не на региональных наречиях. В данном случае термин «региональные наречия» обозначает именно это, а не белорусский язык, поскольку даже в начале ХХ в. белорусские националисты, выступая в принципе за создание собственного народа, говорили не на едином белорусском языке, а на различных диалектах. Если язык создаётся сейчас, то он не имеет право претендовать на древность. А отдельный древний язык является одним из немаловажных факторов, эксплуатируемых националистическими идеологиями.

Таким образом, население Западной России, стремящееся дать своим детям качественное, конкурентноспособное образование, не могло являться базой для национализма. Остальная часть сельского населения была безразлична к националистическим изысканиям, поскольку этническая идентичность не являлась для них каким-то жизненно важным вопросом. Кроме того, население, имеющее нормальный достаток, зажиточные крестьяне «выворачивали» свой язык «на польский или русский лад», как писали об этом белорусские корреспонденты[879]. В белорусской газете «Наша Нива» попадается очень много сообщений типа: всем хороша наша деревня, люди живут хорошо, богато, но нет у них интереса к «матчынай мове». В газете прослеживается явная тенденция: чем лучше живут люди, тем меньше их интересуют вопросы региональной этничности.

Те, кто по каким-либо причинам не смог перейти на более высокую ступень, но уже успел оторваться от крестьянской массы, застревали на середине между белоруской культурой и русской или польской. Именно эти личности были первыми инициаторами белорусского национализма.

Для наглядности приведём несколько примеров, специально оговаривая, что эти рассуждения пока являются лишь гипотезой:

Пример первый – Элоиза Пашкевич (литературный псевдоним Тётка). Она воспитывалась как сознательная католичка, жила в основном у бабушки, которая была пропольски настроена. Если бабушка сделала из внучки ярую католичку, то почему она не смогла сделать из неё ярую польку, тем более, что для бабушки польскость и католицизм были одним и тем же. Шляхетная гордость, которую привили Тётке, судя по всему, построила в её сознании идеальный образ поляка. А легенды обычно утверждают, что раньше поляки были сильными, гордыми и богатыми. Но этот идеал не соответствовал реальности, в которой жила Пашкевич. В гимназии она голодала и даже падала в голодные обмороки. Наверное, в подростковом сознании сложился образ «неудачной польки». Пашкевич давала частные уроки, искала возможности подработать, но жила не просто в бедности, а в нищете[880]. Комплекс неполноценности, сложившийся у неё, подтолкнул к тому, что она недостойна быть полькой. Русской она также стать не могла – польско-католическое воспитание сыграло свою роль. Известно, что Пашкевич до того, как активно ввязалась в белорусское движение, была скромной, незаметной девушкой. Будущая поэтесса искала такую идентичность, в которой она была бы первой. Максимализм, наверное, воспитанный бабушкой, искал выход. Польская идентичность была недоступна – Тётка не могла быть идеальной полькой, например, по материальным возможностям. Кроме того, русская идентичность была не только враждебной, но и менее доступной, ведь, чтобы быть русской, нужно было быть как минимум не католичкой. Это положение верно в отношении далеко не всех. В то время было достаточно поляков, которые, не меняя веры, являлись патриотами Российской Империи, например, генерал Ф.Я. Ростковский, но они, судя по всему, были менее агрессивно воспитаны по отношению к России. Итак, антирусское воспитание не позволило Пашкевич принять русскую идентичность. Кроме того, возможно, она её хорошо не знала, а это уже не соответствовало её максималистским устремлениям – в русской идентичности она не могла быть одной из первых. Оставалось найти иную идентичность, в которой Пашкевич могла бы реализовать себя. Такой идентичностью стала белорусская. Во-первых, она только зарождалась, поэтому Тётка могла претендовать на роль одного из создателей, во-вторых, она не была чётко сформулирована, поэтому можно было не иметь слишком большого образования для того, чтобы существовать в этой идентичности. Перфекционизм Пашкевич здесь мог спокойно развиваться. Если проанализировать её стихи, то это не верх искусства, а всего лишь пропаганда. С такими стихами Тётка не вписалась бы ни в русскую, ни в польскую поэзию, слишком уж графоманскими выглядели бы её стихи на фоне этих поэзий. Таким образом, белорусское национальное движение – это то, что практически по всем параметрам подходило для Тётки: католицизм, антирусские, хотя и слабые, высказывания, скрытая поддержка польскими силами[881]. Нужно подчеркнуть, что Тётка относилась к русскости не агрессивно, а скорее, неприязненно. Оба её брата служили в Российской армии, воевали на фронтах Первой мировой, были ранены. Сама Тётка во время войны работала сестрой милосердия, не забывая вести среди солдат националистическую пропаганду. Она, судя по всему, искренне стремилась к переустройству общества, но набор религиозных и национальных ценностей, заложенных в детстве и юности, ограничивал сферу участия в радикальных движениях группировками, использующими наиболее психологически комфортные для сознания Тётки лозунги.

Следующий пример – Вацлав Ластовский. Поиск собственной идентичности он начал с польской идеи. Ластовский сначала был членом польской партии, но по каким-то причинам ушёл оттуда[882]. Причины ухода никто из биографов не описывал. Но, судя по всему, он ушёл из-за комплекса неполноценности. Подтверждением этому является его попытка после ухода сдать экзамен по русскому языку, то есть стать русским, но экзамен Ластовский не сдал, после чего нашёл себя в белорусском движении. Второй раз экзамен он сдавать не пытался. Это обычная лень или обида на «несправедливость» по отношению к амбициозному максималисту? Судя по всему второе, поскольку Ластовский был очень плодовитым автором и активным политиком, если для карьеры ему нужно было хорошо выучить русский, вряд ли бы он от этого отказался. Но теперь, после провала экзамена, русский язык напоминал о «неполноценности». Белорусская идентичность явилась той психологической нишей, в которой Ластовский мог чувствовать себя гением и героем без всяких негативных воспоминаний о своём положении в польской партии или неудаче на экзамене по русскому языку.

Для полноты картины интерес представляют несколько случаев явно искусственного приобретения национальной самоидентификации. Один из примеров российский, другой – австро-венгерский.

Первый пример. Три родных брата Ивановские, отец которых считал себя поляком, в начале ХХ в. объявили о совершенно разной национальной самоидентификации. Так, старший Юрий (Ежи) остался поляком, средний Вацлав стал белорусом, а младший Тодеуш – литовцем. Причём младший даже не знал литовского языка и учил его уже после объявления своей литовской идентичности. В «Энциклопедии истории Белоруссии» всех троих однозначно относят к белорусам, поэтому по отношению к Юрию и Тодеушу написано «считал себя поляком» и «считал себя литовцем»[883]. В Австро-Венгрии примерно такое же положение наблюдалось у братьев Шептицких. Один из них стал польским генералом, второй – украинским униатским митрополитом.

То, что белорусская идентичность для интеллигенции того времени была чем-то естественным говорить не приходится. Выяснение причин её появления требует больших затрат времени и достаточно серьёзного анализа идей того периода, развивавшихся не только на территории Северо-Западной России, но и в польских землях, Юго-Западной России, Австрийской Галиции, других территориях Австро-Венгрии, да и вообще Европы.

Ссылаться на тотальный комплекс неполноценности мы не собираемся. Комплекс – это лишь одна из многих причин, повлёкших за собой появление национализма. Однако стоит обратить внимание на то, что белорусский национализм начала ХХ в. состоял в основном из представителей католичества (а католики составляли меньшинство среди белорусов – менее 20 %) и, кроме того, национализм с точки зрения белорусского населения пытался оставить их на низком уровне развития, агитируя против обучения на литературном русском языке, который по праву считался языком образования и науки. Белорусский национализм начала ХХ в. не был широко распространённым явлением и ограничивал своё влияние на небольшой регион Северо-Западной Белоруссии.

Людей, объявлявших себя белорусами как отдельной этнической единицей, связывало несколько моментов. Во-первых, почти все они были потомками обнищавшей шляхты, во-вторых, они не смогли найти себя в уже известных и устоявшихся идентичностях, в-третьих, практически никто из них не имел высшего образования и не мог доказать свою правоту кроме набора обычных политических деклараций, которыми подменялись научные факты. Белорусский национализм «был сформирован аутсайдерами»[884], ставшими культурными маргиналами. Без маргинализации создание белорусского национализма было бы невозможно, т.к. славянское население Северо-Западного края Российской империи тяготело или к русской или (в меньшей степени) польской идентичности, а для создания этноса, способного удовлетворить и те и другие взгляды приходилось заниматься политической и культурной эклектикой.

Белорусский национализм так и не вышел за рамки проекта, приспособленного для небольшой группы католических интеллигентов, воспитанных в польской культуре. Взгляды белорусских националистических интеллектуалов не были актуальны в среде местного населения. Любые успехи белорусского национального строительства нужно связывать с более поздним периодом белорусизации, проходившей в БССР в конце 20-х – начале 30-х гг. ХХ в., поскольку в это время для распространения идеи был использован административный ресурс.

Мифологизация белорусского национализма начала ХХ в. в 80–90-х гг. ХХ в. была необходима для становления нации, но попытка заменить все реалии совершенно беспомощным белорусским национализмом привела к тому, что современные белорусы, транслируя знания, взятые из учебников истории, иногда сталкиваются с информацией о реальном состоянии белорусского вопроса в тот либо другой период. Тогда мифы начинают подвергаться сомнению и реже – разрушаться. Кроме разрушения мифов случается и разочарование в идее, которая, как оказалось, базируется на вымышленных фактах. После этого все элементы идеи, в том числе и реалистические, начинают подвергаться сомнению. Так произошло с «белорусским героем» Тодеушем Костюшко, который через несколько лет нахождения в белорусском героическом пантеоне постепенно перешёл в разряд польских героев. Теперь в такое же положение попал Константин Калиновский, которого сделали белорусским героем ещё в 1916 г. Споры о белорусскости Калиновского ведутся достаточно жаркие, но сторонники его белорусской ориентации в основном используют устоявшиеся шаблоны, а не факты и очень раздражаются, когда факты оказываются не в пользу их идей. Сторонники Калиновского-белоруса очень часто подменяют научные факты цитатами из художественной литературы, считая, что такие доказательства должны обосновать белорусскость повстанца. Белорусский национализм начала ХХ в. пока не теряет своей героизации, но современные белорусские националисты, анализируя ситуацию начала ХХ в., очень резко сокращают границы его влияния[885]. Этим не только восстанавливается историческая истина, но и совершается попытка не дать возможности разочароваться в оставшихся национальных героях, пантеон которых всё более и более сокращается.

Неукорененность белорусского национализма среди белорусского общества делала и делает его зависимым от внешних сил, заинтересованных в его существовании. Белорусскому национализму постоянно требовались какие-то финансовые средства и, кроме того, сила, способная путём принуждения закрепить националистическую идеологию в массовом сознании. Все попытки распространить свои идеи самостоятельно потерпели крах. Именно поэтому для элементарного выживания белорусский национализм должен обращаться к внешним силам. В период зарождения эти силы были внешними с точки зрения идеологии, но практически они составляли тогда часть белорусской реальности. Такой силой было польское движение. Ещё в 1895 г. Юзеф Пилсудский заявил о том, что его партия поддержит любое сепаратистское движение в Российской империи, белорусский национализм как раз таким движением и являлся. Лояльность имперскому центру не переводила его в разряд сторонников правительства. Лояльность белорусского национализма была не идеологическая, а от бессилия. В период Первой русской революции белорусские группировки покупали бомбы и пытались путём участие в революции укорениться в системе политических организаций. Поэтому белорусские националисты были перспективными союзниками поляков в антироссийской борьбе. Регионализм «внешних сил» был естественным, т.к. белорусы компактно проживали лишь на территории Российской империи, в отличие от группировок украинских националистов, которые находились не только в России, но и в Австро-Венгрии и поддерживались австро-венгерским правительством. Таким образом, у белорусского национализма не было прямого выхода на другие страны, и он мог опираться только на поддержку поляков, группировки которых были как в России, так и за её пределами.

В настоящее время в Белоруссии существуют два национализма: оппозиционный и государственный. Оппозиционный национализм дискредитировал себя в глазах большинства населения Белоруссии антироссийскими высказываниями, в которых Россия и россияне фигурировали как враги или, по крайней мере, как чужие. Государственный национализм, критикуя Россию, постоянно подчёркивает, что россияне, особенно русские, являются братьями белорусов, что соответствует убеждению большинства населения. Таким образом, власть постоянно различает россиян и Россию. Россия представляется страной, которая является недружественной по отношению к Белоруссии, если российская власть выдвигает белорусам какие-либо претензии, даже если эти претензии вполне законны. В итоге у оппозиционного национализма есть единственный внешний враг – Россия, а у государственного – Европа и иногда Россия. Причём школьные и вузовские учебники, а также преподаватели истории и основ идеологии белорусского государства очень часто транслируют школьникам и студентам националистически окрашенные знания. Приведём примерную структуру знания современного белоруса о своей родине.

Белорусской считается Полоцкая земля Древней Руси, поэтому все сепаратистские действия полоцких князей воспринимаются как борьба за независимость и право белорусов на самостоятельность от русских, которые силой хотели их подчинить.

Белорусским считается Великое княжество Литовское, Русское и Жемойтское, появившееся на осколках Древнерусского государства, основным населением которого были русские северо-западных княжеств. Борьбой за независимость в период Литовской Руси считаются войны с крестоносцами и опять же с Московским государством, причём, если крестоносцы воспринимаются просто как враги, то Московское княжество объявляется едва ли не культурно-духовным агрессором, единственная цель которого уничтожить «свободолюбивый белорусский народ».

Вхождение Литовской Руси в состав Речи Посполитой зачастую воспринимается как спасение от угрозы с Востока. В современной историографии иногда говорится, что в Речи Посполитой началось ускоренное ополячивание и окатоличивание, но о серьёзной угрозе тогдашним виртуальным белорусам не пишут. Войны Московского государства с Речью Посполитой воспринимаются однозначно как попытка агрессии со стороны Москвы и опять же как желание начать русифицировать белорусов. Утверждается, что со стороны «белорусов» эти войны носили национально-освободительный характер. Причём, церковная уния 1596 г. воспринимается более-менее нормально, поскольку уния дала возможность отделиться от Православия, которое до сих пор в Белоруссии понимается как русская вера. О насильственном введении унии говорится мало, в основном утверждается, что белорусы привыкли к ней. Интересен факт, что белорусские историки называя Османскую империю Турцией, упорно не хотят называть Речь Посполитую Польшей, хотя Королевство Польской с XIV в. официально именно так и называлось. Естественно, что при вхождении Литовской Руси в состав Польши вряд ли было возможно белорусское национальное строительство на государственном уровне, а при вхождении той же Литовской Руси в состав Речи Посполитой, государства с нейтральным названием, это было допустимо. В словосочетании Речь Посполитая современному человеку не заметно названия титульной нации, поэтому современные белорусские историки, всеми силами стараясь доказать существование в XVI – XVIII вв. белорусского государства, употребляют именно термин Речь Посполитая.

Вхождение в состав Российской империи имело большие последствия для Белоруссии. Во время разделов Польши (конец XVIII в.) и на протяжении XIX в. в Европе появляются первые национализмы, в том числе и славянские. Причём белорусский национализм появился достаточно поздно – лишь в начале ХХ в. Существование белорусов в Российской империи подаётся в белорусских учебниках как период национального, религиозного и культурного гнёта. Политика российских властей по пропаганде того, что население Белоруссии не является польским воспринимается как национальное давление, открытие школ на государственном языке и введение на нём же делопроизводства – как насильственная русификация, возращение униатов в Православную Церковь – как попытка разрушить духовную составляющую белорусского характера, то есть опять же как попытка русификации. Таким образом, все элементы внутренней российской политики, направленные на располячивание края или унификацию имперского законодательства воспринимаются как антибелорусские.

Годы появления белорусского национализма трактуется как «белорусское возрождение», которое, по сути, является конструированием новой этнической реальности.

Советская белорусизация характеризуется белорусскими исследователями позитивно. Никто не пишет о массовых протестах населения, выступающего против навязывания ему искусственного белорусского языка и непонятной никому белорусской идентичности, хотя издан сборник документов, посвящённых белорусизации, однако он не получил широкой известности[886]. Противниками белорусизации объявляются не сами белорусы, которые, судя по документам, абсолютно не хотели белорусизироваться, а носители западнорусской идеи, то есть люди, считавшие себя русскими.

Пожалуй, единственным периодом, который описывается не антироссийски, являются события Великой Отечественной войны. Официальная белорусская историография оценивает партизанское движение как патриотический подъём народа, вставшего на защиту своей Родины. Причём официальной пропагандой в последнее время подчёркивается, что Родина была не Белоруссия, а Советский Союз. Информация подаётся так, что создаётся впечатление: против немцев воевали только белорусы. Во всяком случае, в одном из репортажей, посвящённых дно независимости Белоруссии, корреспондент республиканского телевидения спросил у школьницы, что она знает о Белоруссии. Оказалось, что белорусы выиграли Великую Отечественную войну, а остальные, судя по всему, им только помогали в этом деле. Оппозиционные исследователи пытались предложить белорусских националистических лидеров Второй мировой войны на роль национальных героев, но этот проект оказался абсолютно невоспринимаем для массового сознания. В последнее время оппозиционные интеллектуалы сами заявляют, что не стоит навязывать населению непонятную для белорусской ментальности героику[887].

Послевоенный период официальная историография определяет как эпоху подъёма, возрождения страны, трудовых достижений, а оппозиционная – как полный отход от белорусизации, прогрессирующую русификацию. Война и послевоенные годы для официальной историографии не являются временем существования белорусских врагов, а оппозиционеры считают, что велась русификация, то есть врагом белорусов опять были русские.

Независимость однозначно рассматривается положительно, но если официальная историография утверждает, что в допрезидентский период Белоруссия переживала кризис, с 1994 г. страна постепенно стала выходить из него, сейчас она развивается быстрыми темпами. Оппозиционные исследователи утверждают обратное: до 1994 г. страна жила как европейская демократия, а потом начался откат в «тёмное прошлое». Оппозиция давно определяет Россию как главного врага, который своим присутствием не даёт белорусам возможности стать европейцами. Спектр оппозиционных интеллектуалов велик, поэтому можно встретить достаточно широкий разброс мнений от того, что Россия чужое государство, но сосед, поэтому мы должны с ним дружить, но не подчиняться и до представления России как оккупационного режима, который осуществляется через нынешнюю белорусскую власть. Официоз утверждает, что россияне наши братья, а российская элита куплена Западом и олигархами, которые почему-то ненавидят белорусского президента и поэтому всеми силами стараются его дискредитировать путём отключения нефти и газа или предложениями неравноправной интеграции.

Далеко не все представленные выше сюжеты отражены в учебниках. Особенно это касается современного периода. Такая трактовка событий обычно проговаривается преподавателями во время лекций. В зависимости от политических взглядов преподавателя лекции носят про- или антиправительственный оттенок, но по большому счёту практически всегда в них содержатся антироссийские элементы.

Средства массовой информации играют важную роль в поддержании белорусского националистического сознания. Для становления и существования белорусской нации текст (или другая структура информации) является весьма важным элементом. «Именно в пространстве общественно-культурных[888] изданий и книг белорусы сформировались как нация[889]», поэтому для существования белорусской нации необходима постоянная подпитка всё новыми и новыми текстами. Причём в условиях разнообразных кризисов потенциальные писатели не всегда выживали, и информационные пустоты заполнялись идеологически выверенной, но далеко не качественной продукцией, которую приходилось защищать как свою национальную, поскольку лучшего не было, а отрицание того, что есть, не давало шансов существовать белорусскому тексту.

Именно поэтому для белорусского национализма всегда являлись актуальными интеллектуалы-дешифраторы текстов, нагружающие литературное произведение «той социально-политической семантикой», в которой общество ощущало потребность, «но которую на тот момент ни через что ещё, кроме как через литературу, нельзя было выявить[890]». В случае борьбы за существование нации важна в первую очередь трансляция идей, а не таланта, поэтому «расшифровка» текста происходит с позиций той или иной идеи. Причём, желательно, чтобы адепты идеи не отвлекались на интерпретации того же текста альтернативными дешифраторами. Для этого белорусский национализм широко использует продукцию фольк-хистори, которой в республике достаточно. Наиболее одиозные и бездоказательные истины, поступая в сознание первыми, становятся эталоном, через призму которого пропускаются все остальные, в том числе и объективные идеи, отвергающиеся уже потому, что не соответствуют критерию субъективной истины. Для того, чтобы избежать комплекса неполноценности (дескать, как это всю жизнь считал так, а это оказывается неправильно) носители определенных идей попросту отвергают всю альтернативную информацию, считая её ложной.

Белорусский национализм, появившийся как проект реализации себя аутсайдерами других национальных дискурсов, способен существовать только как зависимое явление, вряд ли способное серьёзно укорениться в сознании людей.

 

СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ

 

Адамов Борис Николаевич, заместитель председателя Калининградского клуба краеведов (Россия).

Барышников Владимир Николаевич, доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой истории нового и новейшего времени Санкт-Петербургского государственного университета (Россия).

Бэкман Йохан (Beckman Johan), доктор общественно-политических наук, профессор Университета Хельсинки (Финляндия), лауреат литературной премии имени маршала Говорова.

Власов Николай Анатольевич, кандидат исторических наук, старший преподаватель факультета международных отношений Санкт-Петербургского государственного университета (Россия)

Вовси Эман М., научный сотрудник Института Наполеона и Французской революции Университета штата Флорида (США).

Голованов Максим Владимирович кандидат исторических наук, ассистент кафедры зарубежной истории и международных отношений Российского государственного университета им. И. Канта (Россия).

Гончарова Оксана Валентиновна, кандидат исторических наук, доцент кафедры региональной и внешнеполитической деятельности Воронежского филиала Российской Академии государственной службы при Президенте РФ (Россия).

Гришанин Пётр Иванович, кандидат исторических наук, старший преподаватель кафедры отечественной и зарубежной истории Пятигорского государственного лингвистического университета (Россия).

Громов Михаил Николаевич, доктор философских наук, профессор, заведующий сектором истории русской философии Института философии Российской академии наук (Россия).

Гронский Александр Дмитриевич, кандидат исторических наук, доцент кафедры гуманитарных дисциплин Белорусского университета информатики и радиоэлектроники (Беларусь).

Запарий Юлия Владимировна, кандидат исторических наук, доцент кафедры новой и новейшей истории Уральского государственного университета (Россия).