В представлении русских современников. 1799 – 1804 гг. 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

В представлении русских современников. 1799 – 1804 гг.



 

Анализируются изменения в отношении русского общества к Бонапарту и Франции до и после создания Империи, в условиях нараставшей угрозы военной экспансии с ее стороны.

 

Известнейший русский специалист по европейской истории нового времени, Н.И. Кареев, замечал, что «вопрос об исторической роли Наполеона сводился главным образом к вопросу о том, в каком отношении находилась его политическая деятельность к революции»[430]. Единства мнений по вопросу об отношении Наполеона Бонапарта к революции в мировой исторической науке никогда не существовало. Казалось бы, анализ проблемы с позиций современного восприятия Французской буржуазной революции XVIII в. должен внести ясность в ее изучение. Однако и это не устраняет разницы в том, как видит наполеоновскую эпоху историк XXI в., и чем она была для современников Бонапарта. Одним из интереснейших ключевых моментов в заявленной проблеме является восприятие русскими современниками событий консульского периода в его отношении к революционной эпохе, ее идеям и реальным достижениям.

События, развернувшиеся с 1789 г. во Франции, изменили не только строй и общество этой страны – более чем на двадцать лет они подчинили себе все направления международных отношений. Кроме того, Французская революция коренным образом изменила ситуацию в общественно-политической мысли Европы и России: какие бы цензурные комитеты не образовывались при правительствах, сколько тайных агентов не наблюдало за настроениями общества, образованная часть населения напряженно следила за развитием событий, примеряла кризис королевской власти во Франции на ситуацию в своей стране. В России монархические настроения среди дворянства были преобладающими, и А. Сорель был абсолютно прав, утверждая, что в то время «революционная пропаганда не могла подвергнуть Россию серьезной опасности»,[431] т. к. «не одно расстояние спасало ее, но и самый характер цивилизации этой империи… В России отсутствовали все три наиболее существенные элементы Французской Революции: привилегированное и бессильное дворянство, честолюбивая и влиятельная буржуазия, крестьяне-собственники».[432] Однако легкое брожение умов встречалось и среди аристократии. Так, молодые братья Голицыны участвовали в штурме Бастилии, а юный граф П.А. Строганов заявлял на заседании клуба «Друзей закона» в Париже: «Самый лучший день в моей жизни будет день, когда я увижу Россию, возрожденную подобной революцией. Быть может, я тогда смогу играть в ней ту же роль, какую играет здесь чудесный Мирабо»[433].

Переворот 18-19 брюмера, давший власть уже известному молодому генералу Бонапарту, изменил ситуацию не только во Франции, но и на международной арене. Перед европейскими правительствами и их подданными вставал вопрос: означает ли приход Бонапарта к власти окончание революции?

В правительственных кругах России не питали иллюзий насчет реальных целей политики Бонапарта. Сближение Павла I с французским правительством в 1800 г. во многом было обусловлено трактовкой политики Первого консула как монархической по своей сути. Еще в 1796 г. Павел заявлял в рескрипте В.П. Кочубею: «Безразлично, кто будет царствовать во Франции, лишь бы правление было монархическим…»[434] Переворот 18-19 брюмера Павел I рассматривал как шаг к восстановлению монархического строя и писал, что он «рад смене безначалия консульством и проникнут уважением к первому консулу и его военным талантам»[435].

Однако Россия нуждалась в подтверждении завершения революции во Франции. Известно, что в первые месяцы консульской власти роялисты восторженно отзывались о Бонапарте, рассматривая его как потенциального помощника в деле восстановления легитимной монархии. Они называли его «Pont Royal»[436], распространяли в Париже брошюры, в которых говорилось о скором возвращении к старым порядкам, об отмене республиканского календаря, празднеств и декад[437]. Людовик XVIII безуспешно направил Бонапарту два письма, предлагая ему осуществить восстановление законной монархии.[438]

В Париж 3 марта 1801 г. для переговоров о заключении мира прибыл С.А. Колычев. Помимо основной миссии, он должен был убедить Бонапарта принять королевский титул и установить порядок наследования престола (курсив мой – М.Л.), а также добиться «уничтожения клубов, польского комитета и всех вообще учреждений вне Франции, которые занимаются распространением демократических и философских начал с соизволения французского правительства и под его покровительством»[439]. Существование подобных документов показывает, что в определенный момент борьба против революции во Франции перестала быть для России борьбой за восстановление легитимной монархии Бурбонов. Этот вывод хорошо вписывается в общую внешнеполитическую концепцию последних месяцев Павловского правления, когда была сделана попытка создать противовес английскому давлению на европейском континенте, заключив союз между Россией и Францией. Роялистское движение в значительной мере поддерживалось монархическими дворами Европы, направляющую роль среди которых играла именно Великобритания. Перемены во внешней политике стоили Павлу I жизни.

Александр I в своей переписке с российскими уполномоченными меньше касался вопросов, связанных с характером консульского режима. Более всего его заботила проблема мирных взаимоотношений на европейском континенте. В отношении Франции александровское правительство питало глубокое убеждение в том, что главное ее намерение – «запутать нас и поработить Европу»[440]. Несмотря на быстрое разрешение дипломатических недоразумений и заключение договора между двумя странами в октябре 1801 г., политика Александра, направленная на сближение с Францией, была менее активна, чем действия, предпринятые его отцом. Это была позиция наблюдения и напряженного ожидания перемен.

Ситуация прояснилась уже летом 1802 г. После заключения Амьенского мирного трактата французское правительство обратилось к народу с вопросом об утверждении звания Первого консула как пожизненного. Сенат 14 термидора Х г. (2 августа 1802 г.) объявил результаты голосования: за пожизненный консулат было отдано 3 568 885, против – 8 374 голоса[441]. Наполеон Бонапарт от имени французского народа был провозглашен пожизненным Первым консулом. 16 термидора Х г. (4 августа 1802 г.) принят Органический сенатус-консульт, известный как конституция Х года. По этой конституции власть Бонапарта делалась не только пожизненной, но и наследственной: он получал право представить Сенату своего преемника.

Александр I писал по этому поводу своему учителю Ф. Лагарпу: «Завеса упала. Он сам лишил себя лучшей славы, какой может достигнуть смертный и которую ему оставалось стяжать, – славы доказать, что он без всяких личных видов работал единственно для блага и славы своего отечества… Вместо того он предпочел подражать дворам, нарушив вместе с тем конституцию своей страны»[442] Перемены в государственном управлении Франции удостоились резко отрицательной оценки среди тех приближенных русского царя, которые еще были увлечены идеями либерализма. По их мнению, правление Александра характеризовалось законностью, справедливостью, либеральными идеями и человеколюбием, в то время как пожизненное Консульство представляло собой двуличие, непомерное властолюбие и преследование либеральных идей[443]. Таким образом, русский самодержец представал более республиканцем, чем глава правительства Французской Республики.

Характерно, что в беседах с русскими послами Бонапарт неоднократно давал понять, что придерживается достаточно жестких принципов внутренней политики. Некоторые заявления могли подтверждать догадки русского правительства о стремлении Наполеона к установлению личной диктатуры во Франции. В декабре 1802 г. Наполеон неодобрительно высказался о статьях, касавшихся прав Сената, включенных в манифест Александра I от 8 сентября. Русский посол в Париже А.И. Морков сообщал Александру: «он заговорил о манифесте, …называя его новой конституцией, которая клонится к сокращению Вашей верховной власти… Он долго распространялся о духе времени, который требовал больше, чем когда-либо, сосредоточения всех пружин правительства в одной руке во всяком государстве, обширном по пространству и населению. Он сказал, что поднятые последней бурей волны не настолько улеглись, чтобы не опасаться новой грозы; а в случае нового взрыва он уже решился провозгласить галльскую империю и выйти против своих врагов»[444] Неудивительно, что уже в январе 1803 г. министр иностранных дел России А.Р. Воронцов в письме к Моркову обсуждал возможность принятия Бонапартом императорского титула.[445]

Наполеон 28 флореаля XII г. (18 мая 1804 г.) был провозглашен императором французов. Предшествовавшая этому событию расправа с герцогом Энгиенским вызвала возмущение всех европейских дворов. По сути, столь жесткая мера, предпринятая Наполеоном, должна была показать лагерю роялистов, что надежды на возвращение династии Бурбонов во Францию нет. Принятие Наполеоном императорского титула в определенной степени подтверждало эту идею: во Франции появилась новая династия, порожденная революционной эпохой. Конечно, ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов стремление Наполеона к единоличному полновластию, обусловленное особенностями его характера. Тем не менее, активизация борьбы европейских монархий против империи Наполеона, в конечном итоге означала новый этап контрреволюции, приведшей в 1814 г. к реставрации старой монархии во Франции и уничтожению республиканских основ. Россия присоединилась к возобновившейся контрреволюции. Наполеон I, император Французской Республики, обвинялся теперь не только в деспотизме: он вновь стал «исчадием революции».

Таково было мнение по вопросу «Бонапарт и революция» среди лиц, приближенных к царскому правительству. Так или иначе, оно было весьма однозначным и сводилось к практической стороне русско-французских отношений: каким образом консульское правление проявит себя на международной арене? Будет ли продолжаться экспансия революционных идей в другие страны, или на карте Европы появится внутренне стабильное, миролюбивое республиканское государство, использующее в своей внешней политике принципы невмешательства? Несколько иная ситуация была в более широких образованных кругах русского общества, чье мнение, в русле официального внешнеполитического курса, выражалось в публицистике.

Русская общественность внимательно следила за событиями во Франции. Приход Бонапарта к власти наполнил заметки в русских периодических изданиях новым содержанием – с 1792 г. статьи, посвященные Франции, были лаконичными. Известия о военных действиях французской армии под командованием Бонапарта и раньше поступали в российскую периодику, а с 1798 г. заметки о талантливом генерале появляются регулярно. Для того, чтобы понять, какое место в системе ценностей отечественных публицистов и редакторов занимал Первый консул Франции, необходимо связать этот вопрос с основными моментами восприятия буржуазной революции в русском образованном обществе.

Во-первых, прослеживается некоторое разделение понятий «республиканские идеи» и «революционные события» в общественном сознании. Русские иначе, чем французы, восприняли новую философию: существование идей либерализма допускалось в общей системе политических и социальных учений, но только в теории. Можно согласиться с А. Лависсом и Э. Рамбо, утверждающими, что «… эти мнимые либералы отличались крайней умеренностью своих взглядов; правда, они роптали на злоупотребления со стороны чиновников, но не касались самой императрицы; бесспорно, что они устраивали складчину, чтобы посылать своих сыновей учиться в Западную Европу, но при этом они чувствовали только отвращение к «той ложной свободе, которая разрушает европейские государства…»[446] Весьма популярны в среде мыслящих людей начала XIX в. были конституционные идеи. Не только царь и Адам Чарторыйский рассуждали о возможном устройстве Польши на основании самостоятельной конституции[447] – вся русская общественность аплодировала вместе с Европой результатам Лионской консульты, даровавшей Итальянской республике конституционное устройство[448].

В русском обществе 1800-1804 гг. сама система представлений о «республике» была весьма сложной и запутанной. Так, могли напрочь отвергать «республиканские идеи» как вредные для общества и рассуждать о республике как неком идеале государства – неприемлемом, впрочем, для России. Это накладывало свой отпечаток и на мнение о главе французского правительства. Вот что читаем в одном из политических обозрений Н.М. Карамзина в первом номере его «Вестника Европы»: «Любовь к Бонапарте дошла до высочайшей степени. Со всех сторон пишут к нему благодарные письма, в которых называют его спасителем Республики… Французы хотели прежде мечтательного равенства, которое делало их всех равно несчастливыми: теперь, разрушив мечты, восстановив религию... отличив достойнейших граждан важным правом избрания в республиканские должности, и через то уничтожив вредную для Франции Демократию, Монарх-Консул оправдывает дело Судьбы, которая возвела его из праха на такую ступень величия»[449] Противоречивость оценки сразу бросается в глаза: Первый консул, по сути своей монарх, уничтожает демократию, разрушает мечты нации о равенстве, и в то же время является «спасителем Республики». Тем не менее, русский современник Наполеона, верно подмечает самую суть проблемы: Французская Республика до и после переворота 18 брюмера – две разных государственных системы, так как «опасные и безрассудные Якобинские правила, которые вооружили против Республики всю Европу, исчезли в самом своем отечестве, и Франция, несмотря на имя и некоторые Республиканские формы своего правления, есть теперь в самом деле ничто иное, как истинная Монархия»[450]

Однако не всегда консул Бонапарт противопоставлялся идеям свободы, равенства и братства. В русской общественной мысли существовали течения, отождествлявшие его с истинными «сынами века Просвещения». В начале 1804 г. в министерство народного просвещения была подана анонимная записка, автор которой отстаивал свободу мнений и печати. Автор не соглашался с распространенным мнением, согласно которому «французская революция, причинившая столько вреда и бедствий Европе и Франции, есть следствие сочинений философов». Он утверждал, что не философы произвели революцию, а в ходе возникшей революции они спасли Францию, указав «истинным гражданам» высокие цели, к которым они должны были стремиться: «философы одушевили героев и величайшего из них Буонапарте строить благоденствие сего народа и успокоить волнения»[451] Бонапарт предстает здесь достойным учеником философов-просветителей.

Подобные сочинения задерживались цензурой и оставались в архивах организаций, в которые были направлены. Восхвалять философов эпохи Просвещения и называть их последователем Первого консула, получившего официальное «одобрение» царского правительства, напрямую не позволялось. Но послабления печати, сделанные в правление Александра I, допускали косвенные суждения о преемственности, существовавшей между философией Просвещения и событиями 1789 г., между революцией и Бонапартом. Например, это легко было сделать с помощью переводных сочинений, которые с 1801 г. широким потоком шли в Россию из Франции. Так, в книге «Жизнь и триумфы генерала Буонапарте…»[452], переведенной на русский язык и изданной «с дозволения Московской цензуры», в каждой главе неоднократно упоминается и превозносится Франция именно как Республика; высоко оценивается установление республиканского строя и независимости в Ломбардии; революционная армия описывается как благородная и справедливая даже в отношении событий периода русско-французского военного противостояния. Бонапарт следует республиканским традициям: во время Египетского похода он приказывает праздновать день основания Республики – 1 вандемьера (22 сентября)[453].

В книге Ж.Ф. Дюброка молодой Наполеон также предстает генералом Республики, спасающим ее от «продажной» Директории, которая «с тупой ревностью взирала на знаменитые его успехи… искала способы, как бы его погубить»[454] В анонимном сочинении «Некоторые замечания о первых летах Бонапарте» утверждается, что с юных лет Бонапарт «питал в сердце своем любовь к вольности»[455]

Эти книги не выходили из-под пера русских публицистов, но их содержание оказывало серьезное влияние на формирование общественного мнения России о Бонапарте. Большое распространение среди русских читателей получили многочисленные анекдоты о Наполеоне, которые переводились с французского языка. Особенно часто они помещались в таких журналах, как «Вестник Европы» и «Московский Меркурий». «Напомню вам прекрасный каламбур, – писал Карамзин в своем журнале, – сказанный за год перед сим, когда Бонапарте велел срубить в Тюльери все дерева вокруг Abre de la liberté (дерева вольности). На что же это осталось? – спросил один. Pour nous eu laiffer l’ombrе (для тени), – отвечали ему».[456]

Несмотря на некоторое различие в изначальной постановке проблемы, все перечисленные авторы приходили к сходным выводам о судьбе революционной Франции и принципах, на которых она основана: до консульского правления Республика либо погибала, либо характеризовалась как воинственное, «якобинское» государство; при Бонапарте она оказывалась спасенной, т.е. утратившей революционную агрессию. Таким образом, идея республики как государственного устройства не всегда существовала в непременной связке с идеей революции. Возможно, к такому пониманию событий во Франции привело наличие в культурном пространстве Европы и России античного мифа: древняя история давала иные примеры и способы учреждения республиканского строя.

Напротив, революционные события – в их французском варианте – оценивались русскими в основном крайне отрицательно. Это было вызвано их чрезвычайным драматизмом, приведшим французское общество на грань катастрофы. Революция воспринималась как бедствие, которое необходимо остановить. Показательно, что с первых известий о прибытии Бонапарта из Египта во Францию, с его фигурой связывали миссию восстановления порядка и окончания революционной смуты. Такая точка зрения на молодого генерала была характерна не только для французов, но и для русской общественности: немалую роль сыграла в этом слава о военных достижениях и личных качествах Бонапарта. «Во всех веках великие происшествия имели необыкновенных людей. Француз – предводительствующий того же класса», - писал граф П.В. Завадовский князю С.Р. Воронцову в июне 1798 г.[457] «Он стяжал своими громкими делами и ненависть, и зависть против себя. Ты слышал о нем одно гадкое, а Кобенцль, обращавшийся с ним довольно, говорил мне, что он великий математик, глубокомыслен и проницателен при честолюбии пребезмерном».[458] К тому же, русские современники Наполеона были осведомлены о событиях 13 вандемьера IV г. (5 октября 1795 г.), когда генерал оказался спасителем Конвента, пушечной картечью подавив роялистский мятеж, организованный против Конституции III года. За Бонапартом тогда надолго закрепилось прозвище «генерал 13 вандемьера», его стали воспринимать как человека, способного на самые жесткие меры ради восстановления порядка (подавление мятежа обошлось Парижу сотнями убитых и раненных).

Внутренняя политика Первого консула позволила русским публицистам уже спустя полтора года его правления делать следующие выводы: «Революция кончилась не только во Франции, но и в умах, которые теперь от одних мудрых законных властей ожидают лучшей доли для человечества в гражданском порядке»[459]Издатель журнала «Московский Меркурий» П.И. Макаров писал: «Взоры наши, устремленные на блистательного Бонапарте, что-то неохотно отклоняются на лежащего в земле изверга - Робеспьера»[460]

С таким представлением о революции неразрывно связана следующая мысль: для того, чтобы вернуть Франции внутреннюю стабильность и порядок, необходимо установление твердой государственной власти – возможно, авторитарного характера. Екатерина II в феврале 1794 г. писала: «Если Франция выйдет из всего этого, она будет могучее прежнего; она будет покорна, как агнец; но ей нужен человек, выходящий из ряда, искусный, отважный, стоящий выше своих современников, а может быть и выше своего века. Родился ли такой человек? От этого зависит все».[461]

То, что консульская власть носит авторитарный характер, никогда не ставилось под сомнение русскими современниками Наполеона. Уже спустя месяц после 18 брюмера «Санкт-Петербургские ведомости» в ироничной заметке предрекали развитие диктаторских тенденций: «Известно, что Бонапарте займет Тюльерийский замок. Он делает то, сказано в здешних газетах, что делают в осаде, то есть: обыкновенно становятся на то место, куда упала бомба, надеясь, что вторая не упадет на то же самое место».[462]

«Вестник Европы» утверждал: «Бонапарте считает себя Диктатором, а Консульское достоинство свое Диктатурой. Присвоенная им власть оправдывается бедственным состоянием, в котором он, по возвращении своем из Египта, нашел Францию. Консул видит, что легкомыслие французов имеет нужду в строгой опеке…»[463] Те же причины усиления диктаторских тенденций оговорены и в одной из популярных книг о Наполеоне начала XIX в., переведенной с французского языка. В присущем европейской культуре того времени интересе к античности, Бонапарт сравнивается с Октавием Августом: «Того и другого будем мы рассматривать как главу революции, чрез которую обе сии величайшие в свете Республики преобратились в республиканские Монархии… Оба они приняли самодержавство в Республике, когда не было иного средства спасти Отечество, кроме Монархии», и в то же время «оба во многих частях оставили республиканское постановление, так как оно было»[464]

Однако меры, предпринятые Первым консулом Франции к установлению неограниченной власти, наводили на размышление недавних наблюдателей республиканских побед. Критике подверглись уже первые указы Консула, касавшиеся свободы общественного мнения: «Самое легкое, разумное неодобрение политических дел правительства вменяется здесь в страшную вину, и ныне французы не только у себя, но и во всей Европе хотели бы уничтожить свободное книгопечатание, без чего не может быть ни Республики, ни соединения умов...»[465] Русские журналисты, забывшие недавний гнет Павловского правления, сатирически высмеивали положение периодической печати во Франции: «В Париже, в предместье Сен-Жерменском, учреждена теперь типография, коея наборщики и печатники состоят из глухих и немых от рождения своего. Тамошний министр внутренних дел ободряет покровительством своим сие заведение».[466]

Большой резонанс в русской публицистике вызвала конституция X года, утверждавшая пожизненное консульство и наследственный характер власти во Франции. За полгода до знаменательного события Карамзин опубликовал предупреждение из «Morning Chronicle» о переменах в государственном правлении Французской Республики, и тут же критически отверг его: «Английские журналисты, которые все знают, хотят уверить публику, что Бонапарте скоро переменит конституцию Французской республики, объявит себя единственным Консулом на всю жизнь …Но Бонапарте уже объявил, что он не любит переменять конституции – и сей новый план, без всякого сомнения есть лондонская выдумка»[467] О бескорыстии Наполеона русский читатель узнавал и из европейских книг, поступающих на отечественные прилавки[468]. Последующие события подтвердили профессионализм английской разведки и лондонских журналистов. В «Вестнике» появляются статьи, содержащие критический взгляд на консульское правление. Кроме того, в русской публицистике переоценивается ситуация в общественном мнении Франции относительно Бонапарта: «Деспотическое правление, вышедшее из революции, которой хотели ограничить менее беспредельную королевскую власть, не может быть любимо гражданами»[469]

Недоумение общества выразилось и по поводу учреждения Почетного Легиона 29 флореаля Х г. (19 мая 1802 г.), «который… кажется странной выдумкой… Потомство не на мраморных досках Легиона будет искать славных имен, а в истории»[470] Это был шаг человека, стремящегося к неограниченной власти и осознающего ее близость, создающего собственную элиту, пусть и на республиканских началах.

Таким образом, надежды русской общественности на прекращение революционных бедствий во Франции путем создания сильной диктаторской власти, оправдались. Конечно, Первый консул не ограничился обустройством собственно Франции: республиканская система, увенчанная фигурой Бонапарта, обладавшего безграничной властью, распространялась и на завоеванные территории. Действительно, «никто не думал, чтобы Консул имел намерение быть главой Итальянской Республики!.. Избрание Бонапарта всего сообразнее с честью и благодарностью Итальянской Республики»[471] Как верно подметил Н.Ф. Дубровин, «своеволие первого консула вызвало протест всей Европы, но на защиту его явилась русская печать»[472]

Наполеон Бонапарт превзошел все ожидания российских публицистов и их читателей, приняв императорский титул в мае 1804 г. «Наполеон Бонапарте променял титул великого человека на титул императора: власть показалась ему лучше славы»[473], – резюмировал недавний бонапартист Н.М. Карамзин. После провозглашения Империи во Франции тон сообщений о Наполеоне в русской прессе изменился. Перепечатки из французских изданий продолжались, но рядом с ними все чаще помещались комментарии из периодики Германии и Великобритании. Это приводило к парадоксальным явлениям, когда сочинения, написанные в русле наполеоновской пропаганды, попадали к русскому читателю, пройдя «корректировку» английских и немецких журналистов, которые придавали им совершенно иной смысл. Самым ярким примером стала брошюра Л. Фонтеня[474], подготовленная при поддержке министерства внутренних дел под руководством Люсьена Бонапарта. В ней доказывалось, что Бонапарт совершил больше подвигов, чем его предшественники, и что его нельзя сравнивать не только с Кромвелем и Монком, но даже с Цезарем, поскольку первый консул проявил себя не только как выдающийся полководец, но еще и умиротворил нацию. Брошюра была целиком и полностью направлена на прославление деятельности Первого консула, но в русской печати она появилась как перевод из «Morning Chronicle»: суть названия была сохранена («Цезарь, Кромвель и Бонапарте. Параллель»), но содержание изменилось. «Господин Бонапарте, подобно Цезарю изничтожил Республику, подобно Кромвелю восхитил престол своего Государя; подобно тому и другому покусился присвоить себе Царское достоинство – но здесь оканчивается сравнение... Господин Бонапарте… дерзнул стать наряду с другими Государями; но мы уверены, что он от страха не назвался Королем Французов»[475] Жесткой критике подверглась политика Консула, направленная на усиление авторитарных тенденций, высмеивалось его корсиканское происхождение[476]. С осени 1804 г. имя Наполеона сходит со страниц нашей печати: теперь его называют только лишь «господином Бонапарте»[477]

В постановке проблемы «Консульство и революция» скрыт еще один важный аспект: отношение русского общества к легитимной династии Бурбонов и ее сторонникам-роялистам, на протяжении всей наполеоновской эпохи активно проявлявшим себя в попытках борьбы с Бонапартом.

При анализе отечественной периодики сразу бросается в глаза, что известия о настроениях роялистов весьма часто появляются на страницах изданий. С первых месяцев Консульства русская общественность получала известия о реакции лагеря роялистов на действия новой власти. От 6 декабря 1799 г. из Парижа передавали: «Роялисты, которых великое множество во всех частях Франции… ожидали от перемены, последовавшей 18 брюмера, скорого восстановления королевской власти: но увидя, что обманулись в своей надежде, повсюду начали обнаруживать свое нетерпение»[478] Некоторые исследователи указывали, что на страницах «Санкт-Петербургских ведомостей» действовала партия эмигрантов[479]. Действительно, статьи «Ведомостей» конца 1799 – начала 1800 гг. отражали общественную ситуацию во Франции, когда, пользуясь относительной свободой печати, роялисты активно выражали свои надежды на «французского Монка». «Парижские журналы наполнены теперь большей частью мнениями аристократическими и совсем противными новой революции. Теперь выходит в Париже... более 40 роялистских журналов, и едва только два из них соответствуют настоящим республиканским правилам…»[480] Роялистский журнал «Аристарх» корреспондировал в Россию: «Революция никак еще не окончилась; огонь тлеет под пеплом, и наследственное королевское достоинство гораздо лучше и полезнее для Франции, нежели настоящее наше состояние»[481]

В июне 1802 г. «Вестник Европы» поместил статью под названием «Извлечение из переписки тайных агентов Людовика XVIII, недавно обнародованной французским правительством»[482], содержащую донесение агента Преси о «состоянии Франции и расположении умов в ноябре 1800 года». Сразу же заметим, что эта публикация является одним из ярких примеров тех средств, которые использовал Карамзин для проведения собственной политической программы через статьи журнала[483]. Среди его методов были: нарочито неясные ссылки на источники переводных публикаций, вольная интерпретация этих источников, замена ключевых отрывков иностранных текстов (как правило, на тему политического устройства) собственными размышлениями и выводами. В названии этой заметки заявлено, что переписка тайных агентов была обнародована французским правительством. В таком случае, она должна была появиться в официальном органе консульского режима – газете «Moniteur Universel», или выйти отдельной брошюрой, прошедшей строгий контроль министерства полиции. В статье, помещенной Карамзиным, содержатся следующие отрывки: «Теперь многие якобинцы... сделались чиновниками. Думают, что Консул не столько ищет дружбы сих людей, сколько желает... ослабить их... Поручая им должности, он может лучше обуздывать и смотреть за ними. Из чего следует, что власть его не только не надежна, но что он стоит на вулкане, который всякую минуту готов вспыхнуть и совсем истребить его…Его боятся, а не любят»[484] Разумеется, ни в 1802 г., когда русский редактор переводил донесение для своего журнала, ни ранее, начиная со второй половины января 1800 г., подобные строки не могли появляться в печатных изданиях Франции с санкции правительства.

В статье, помимо прочего, было замечено: «еще многие люди думают во Франции, что Бонапарте тайно действует для Вашего Величества; но сколь велико их заблуждение?.. Консул горд, следует только собственным намерениям, и хочет быть единственным творцом всего, что может его прославить и сделать бессмертным».[485]

Утверждения, что Первый консул уже является высшей государственной властью Франции, и она не нуждается в помощи со стороны Бурбонов, характерны для русской публицистики и периодики того времени. Как уже было выяснено, общественность пришла к выводу о монархическом содержании консульской власти. В связи с этим возникал вопрос о ее законности в сравнении с правами легитимной династии. Как ни парадоксально, публицистика самодержавной России чаще всего приходила к выводам в пользу консула: «Франции не стыдно повиноваться Наполеону Бонапарте, когда она повиновалась госпоже Помпадур и Дю-Барри... Мы не знаем предков консула, но знаем его – и довольно»[486] Другие издания пытались восполнить недостаток знаний о происхождении рода Бонапарта и публиковали исследования европейских историков на актуальную тему[487]

В русских периодических изданиях с 1800 г. прослеживается еще одна тема, неразрывно связанная с вопросом о роли консула Бонапарта в революции. За весь консульский период ни одному представителю дома Бурбонов не удалось вызвать такой симпатии со стороны российской общественности, как генерал Моро. До событий переворота 18 брюмера Моро был не менее известен и популярен во Франции, чем Бонапарт. Его военный талант принес Республике одну из решающих побед в сражении при Гогенлиндене, в его честь также слагали стихи и песни[488]. Заметки, в которых он так или иначе фигурирует, появлялись на страницах русских газет и журналов не слишком часто, но с регулярностью, хронологически и тематически совпадающей с ключевыми моментами политики Бонапарта. Именно это соответствие создает картину некоего «республиканского фона», воплощением которого и является Моро. Складывается ощущение, что издатели таким образом «поверяют» истинность республиканских взглядов и поступков Первого консула. Так, в январе 1802 г. Карамзин перепечатал заметку из «Лондонских ведомостей», в которой говорилось о республиканском заговоре против консула, возникшем как результат усиления диктатуры Бонапарта. На место Первого консула заговорщики планировали возвести Моро[489].

Во время плебисцита о пожизненном консульстве «Вестник Европы» помещает еще одну характерную статью: «В то время, когда Департаменты с величайшей радостью утверждают Бонапарте на всю жизнь в консульском достоинстве, жители Парижа оказывают... холодность и нечувствительность к судьбе своего отечества… Генералы, известные недоброжелатели Консула, не хотят подписываться. О генерале Моро ничего не слышно…»[490]

В феврале 1804 г. Наполеон получил известие, что роялист Жорж Кадудаль, организовавший покушение на жизнь консула 3 нивоза IX г., находится в Париже, и в связи с ним замечены генералы Пишегрю и Моро. Генерал Моро 15 февраля 1804 г. был арестован. Безусловно, что его участие в заговоре было вызвано не только сомнительной сменой политических убеждений, при которой республиканский генерал оказался в роялистском лагере, но и ущемленными личными амбициями. После ареста на его стороне оказалось не только общественное мнение Франции, но и Европы. Русская пресса передавала сообщения о генерале Моро, заметки о нем носили в основном сочувственный характер[491]. «Московские ведомости» писали: «Госпожа Моро принимала 25 числа февраля опять посещения, и вся улица, на которой дом ее находится, установлена была по обе стороны экипажами»[492]

Вскоре следствие установило масштабы заговора: роялисты готовились свергнуть консульскую власть и возвести на французский престол одного из наследников Бурбонов. Поверить в то, что Моро, военными подвигами доказавший не только Франции, но и всей Европе свою преданность Республике, участвует в роялистском заговоре, общественность не могла. Карамзин 8 марта 1804 г. писал своему брату Василию Михайловичу: «На сих днях дошло до нас известие, что Бонапарте посадил в тюрьму генерала Моро, обвиняя его в заговоре с англичанами и приписывая ему намерения возвести на трон Бурбонов. Многие думают, что это – гнусная клевета»[493] «Достоверно известно, что Дюмурье прибыл во Францию, к своему, может быть, несчастью, потому что присматривает за ним полиция, подозревая его в заговоре с честным Моро, храбрым Пишегрю и с негодяем Георгом», - писали «Санкт-Петербургские ведомости»[494]

Арест и казнь герцога Энгиенского, столь заметно повлиявшие на дипломатические отношения России и Франции, удостоились в русской прессе гораздо меньшего внимания, чем судьба республиканца Моро. В «Санкт-Петербургских ведомостях» были помещены несколько коротких сообщений о принце: «Из Страсбурга уведомляют, что герцог Энгиен в то самое время, как он хотел ехать на охоту, задержан, при чем тщетно покушался он выстрелить из пистолета… Прислужники герцога Энгиена в крепости величают его как своего государя»[495] Пресса 22 марта писала: «Герцог Энгиен, взятый в Страсбурге под стражу и преданный нарочно избранному для сего суду, оным обвинен и осужден на смерть»[496] Она вновь вернулась к теме Моро 23 марта: «Генерал Моро признался, что он знал о заговоре. Утверждают, что сей несчастный генерал писал к Бонапарте письмо и просил у него пощады»[497] В газете 28 июня была помещена подробная статья о судебном процессе над Моро, Пишегрю и Жоржем, в которой говорится, что Моро принял бы на себя бразды правления в случае успешного воплощения заговора [по восстановлению династии Бурбонов (!) – М.Л.].



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-12-30; просмотров: 763; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.209.63.120 (0.048 с.)