Тильзитский мир и прусская дипломатия

 

Анализируется внешняя политика Пруссии в период подготовки и заключения Тильзитского мира 1807 г., приводится также обзор прусской дипломатии предшествующего периода – начиная с октября 1806 г., раскрывается механизм формирования внешнеполитической линии монархии Гогенцоллернов и ее реальную роль в международных отношениях эпохи Тильзита.

 

Тильзитский мир 1807 г., ставший одним из ключевых событий международных отношений эпохи Наполеоновских войн, многие исследователи рассматривают исключительно сквозь призму российской и французской внешней политики. Между тем весьма значительную роль в событиях, связанных с этим договором, играла третья страна – Пруссия, являвшаяся основным союзником России в составе Четвертой антифранцузской коалиции. Именно она была в наибольшей степени затронута принятыми в Тильзите решениями. Оттесненная в ходе переговоров на вторые роли, прусская дипломатия все же пыталась уменьшить масштаб той катастрофы, которая постигла монархию Гогенцоллернов в 1807 г. Несмотря на то, что эта попытка в общем и целом завершилась неудачей, она заслуживает достаточно тщательного рассмотрения.

Дело в том, что на протяжении последних двух столетий не умолкает дискуссия о значении и последствиях Тильзитского мира, а также о роли, которую сыграла в этих событиях Россия. Отечественные исследователи в один голос утверждают, что Пруссия осталась на географической карте Европы лишь милостью Александра I[207], «сохранилась на карте Европы лишь в знак уважения императора французов к русскому царю»[208]. Их немецкие коллеги, в первую очередь, представители консервативного направления, горько сетуют на «предательство» российского императора, который даже не погнушался «ограбить собственного союзника», присоединив к своим владениям часть отнятых у Пруссии территорий[209].

Кроме того, продолжается дискуссия о планах и намерениях Наполеона; практически все исследователи признают, что Тильзит был «кульминационным пунктом наполеоновской власти»[210]. Однако одни историки – прежде всего, французские – заявляет об искреннем желании Бонапарта установить длительные мирные отношения с Россией, другие же считают Тильзит лишь передышкой на пути Наполеона к мировому господству.

Анализ прусской дипломатии эпохи Тильзитского мира позволяет, на наш взгляд, сделать еще один шаг на пути к решению этих спорных вопросов.

В течение десятилетия после заключения Базельского мира Пруссия не принимала активного участия в европейских войнах. Оставаясь в стороне от полей сражений, монархия Гогенцоллернов лавировала между противоборствующими сторонами, стремясь извлечь максимальную выгоду. Вершиной этой политики стал заключенный 15 декабря 1805 г. с Францией Шенбруннский договор, по которому Пруссия получала Ганновер в обмен на ряд небольших анклавов и признание французских завоеваний в Европе. Получив формальную выгоду, Пруссия, однако, оказалась в итоге в весьма сложной ситуации: Наполеон не доверял Берлину, отношения с противниками французского императора также оказались испорчены.

При прусском дворе в это время действовали две партии. Одна во главе с министром иностранных дел Х. Гаугвицем высказывалась за тесное сотрудничество с Францией. Другая, лидерами которой являлись принц Луи Фердинанд и министр К. фон Штейн, а также генералы Рюхель и Блюхер, придерживалась прямо противоположных воззрений. Король Фридрих Вильгельм III, не отличавшийся силой воли, постоянно колебался между двумя линиями, склоняясь к доводам то одной, то другой стороны. Именно это обстоятельство обусловило в дальнейшем достаточно противоречивую и непоследовательную линию прусской дипломатии, которая еще больше усугублялась постоянной правительственной чехардой.

Однако в первой половине 1806 г. «партия войны», казалось, начала одерживать верх. Этому способствовало то откровенное пренебрежение интересами Пруссии, которое демонстрировал Наполеон. Одновременно продолжались переговоры с Россией, которая все еще находилась в состоянии войны с Францией и обещала Берлину всю возможную поддержку в случае выступления против Бонапарта. В июле 1806 г. Пруссия направила в Петербург тайную декларацию, в которой обязалась не вступать в антирусский союз; в ответ российская сторона обещала «употреблять постоянно большую часть наших сил на защиту Европы и все силы нашей империи на поддержание независимости и неприкосновенности владений прусских»[211]. Одновременно в Берлине строили планы создания северогерманской конфедерации в качестве противовеса Рейнскому союзу; однако переговоры с Саксонией и Гессен-Касселем не увенчались успехом.

Предлогом для начала войны стало известие о том, что французский император на переговорах с Англией предлагает последней вернуть уже занятый прусскими войсками Ганновер. В качестве ответного шага Пруссия сначала провела мобилизацию, а 1 октября 1806 г. направила ультиматум, требовавший от Наполеона вывода войск из Германии. В Берлине прекрасно сознавали, что данное требование будет отвергнуто, однако правящие круги Пруссии все еще находились в плену иллюзий о непобедимости собственной армии. Как справедливо отмечали авторы капитальной «Германской истории», «прусский ультиматум в данной ситуации свидетельствовал лишь о полном слабоумии его авторов»[212]. Иллюзии были развеяны в ходе состоявшегося 14 октября сражения при Йене и Ауэрштедте, которое закончилось сокрушительным поражением прусской армии. Стремительное отступление остатков прусских войск, позорная капитуляция сильных крепостей (таких, как Магдебург) и бегство королевской семьи в восточные области государства укрепили позиции «партии мира» при дворе.

Практически сразу же после сокрушительного поражения начались переговоры о мире. С прусской стороны их вели направленные в лагерь противника представители франкофильской «партии мира» Лучесини и Гаугвиц, которые были согласны на любые уступки. Находившийся в Виттенберге Наполеон 22 октября выдвинул свои условия – граница по Эльбе, 100 миллионов франков контрибуции и отказ от любых связей с германскими государствами. Переговоры были прерваны 24 октября, однако уже три дня спустя возобновились. Лучесини король лично дал инструкции добиваться уступок, однако в самом крайнем случае согласиться на виттенбергские условия. Прусские представители 30 октября подписали перемирие, в соответствии с которым Пруссия теряла все свои территории к западу от Эльбы, кроме Магдебурга и Старой марки (Altmark) и брала на себя обязательство выплатить крупную контрибуцию. Это была позорная капитуляция, обусловленная, однако, вполне объективными обстоятельствами – стремительной и практически безоговорочной победой французских войск. Однако по мере продвижения вглубь прусской территории требования Наполеона постоянно росли.

В королевской главной квартире в Грауденце 6 ноября состоялось совещание. Поскольку представители «партии мира» все еще составляли большинство, было решено продолжать переговоры с Наполеоном, не соглашаясь только на два возможных условия – вступление в Рейнский союз (что фактически означало утрату государственного суверенитета) и войну с Россией. Впрочем, уже на следующий день возражения по первому из них были сняты. Дюрок, ведший переговоры с французской стороны, 8 ноября представил Лучесини проект нового перемирия. В дополнение к предшествующим условиям, Пруссия должна была передать Франции крепости к западу от Вислы и позаботиться об изгнании русских войск со своей территории. Однако и эти унизительные условия были приняты. Представители сторон 16 ноября в Шарлоттенбурге подписали перемирие, которое должно было быть ратифицировано в течение 5 дней.

Шарлоттенбургское перемирие означало фактически полную и окончательную передачу Пруссии в руки противника, который получал возможность диктовать любой выгодный ему мир. Поэтому на совещании у прусского короля, состоявшемся 21 ноября в Остероде, оно стало предметом ожесточенных дебатов. В роли сторонников продолжения войны выступили Штейн и любимец короля советник Бейме. Хотя они оказались в меньшинстве, им удалось склонить нерешительного монарха на свою сторону. Не последнюю роль сыграли и письма российского императора, заверявшего Фридриха Вильгельма III в преданности общему делу[213]. Русские войска к этому времени уже вступили в восточные области Пруссии и достигли Вислы, поэтому изгнать их становилось весьма проблематичным.

Перемирие не было ратифицировано. Узнав об этом, Наполеон заявил, что теперь в случае победы французов Пруссия будет уничтожена. Французский император 8 декабря писал прусскому королю: «Будущее покажет, избрали ли Ваше Величество лучший путь. Вы могли ценой некоторых жертв все уладить, но Вы решили бросить жребий, пусть жребий решает»[214]. Вскоре после этого малые государства – союзники Пруссии заключили с Наполеоном почетный мир и вступили в Рейнский союз.

С этого момента Пруссия была крепко привязана к своему восточному союзнику; иных альтернатив, кроме как продолжать войну вместе с Россией, у нее не было. «Мои интересы необратимо связаны с интересами России, - писал прусский король посланнику в Вене Гентцу. – Я дал императору Александру клятву сложить оружие лишь с его разрешения»[215]. В соответствии с этим были произведены перемены в руководстве прусской внешней политикой. Гаугвиц – «объект всеобщей ненависти, которого считали подсадной уткой Наполеона»[216] - 20 ноября был отправлен в отставку, и пост министра иностранных дел был предложен Штейну. Последний, однако, отклонил данное предложение, чтобы не брать на себя слишком широкий круг обязанностей, и выдвинул кандидатуру Гарденберга или посла в Петербурге Гольца как лиц, имевших наиболее близкий контакт с Россией. В качестве «компромиссного варианта» выступил Застров, назначение которого состоялось 19 декабря. Его кандидатуру предложил Бейме, который и осуществлял реальное руководство прусской дипломатией.

Застров был известен как сторонник мира, о нем ходили слухи, что он ведет тайные переговоры с Наполеоном, поэтому его назначение несколько осложнило отношения с Россией. Последовавшая в начале января отставка Штейна еще более ослабила позиции «партии войны». Это было в некоторой степени компенсировано усилением влияния России, которая помогала Пруссии урегулировать конфликт с Англией и Швецией. Так, 28 января 1807 г. не без помощи восточного союзника был подписан англо-прусский мирный договор.

Тем не менее, в декабре 1806 г. король отправил в Петербург своего личного эмиссара подполковника Круземарка, чтобы попытаться убедить Александра I заключить мир с Наполеоном. Фридрих Вильгельм III 22 декабря написал российскому императору письмо, в котором заверил его, что не пойдет на сепаратные переговоры с врагом. Александр ответил, что в принципе не возражает против мира с Наполеоном, однако не собирается проявлять инициативу в данном вопросе[217]. Это сделало прусского короля неуступчивым по отношению к французам.

Французская дипломатия тем временем прилагала большие усилия к тому, чтобы расколоть формирующуюся коалицию. В конце января 1807 г. Талейран, министр иностранных дел Франции, предлагал Пруссии мир и союз, угрожая в противном случае свержением династии Гогенцоллернов. Битва при Прейсиш-Эйлау 8 февраля, в ходе которой Наполеону не удалось одержать победу, заставила французскую дипломатию сменить тон и перейти от угроз к посулам. В письмах, отправленных прусскому королю в середине февраля 1807 г., Наполеон обещал восстановление монархии Гогенцоллернов в полном объеме. Кроме того, в прусскую главную квартиру в Мемель был направлен адъютант императора, бригадный генерал Бертран. Однако Фридрих Вильгельм III прекрасно понимал смысл этого неуклюжего дипломатического маневра, кроме того, активное воздействие на него оказывал Александр I. Проинформированный о предложениях Наполеона, российский император писал прусскому королю, что они – лишь уловка: «Пусть Бонапарт выскажется ясно и откровенно относительно условий, на которых он желает заключить мир с Пруссией, Россией и Англией, и он увидит, что эти державы не только не откажутся заключить мир на справедливых условиях, но и будут готовы согласиться на все, что совместимо с их интересами и достоинством»[218]. К обсуждению французских предложений был привлечен и Гарденберг, который резко высказался против их принятия.

Тем временем российская и прусская дипломатия прилагали значительные усилия к тому, чтобы втянуть в войну Австрию. Однако Вена не хотела идти на излишний риск; хотя весть о поражении французов при Эйлау вызвала в австрийской столице ликование, император Франц I заметил: «Разбейте французов еще два раза, и я тоже выступлю»[219].

Хотя прусским министром иностранных дел оставался Застров, все большее влияние приобретал Гарденберг. Именно через него на протяжении последнего года осуществлялись контакты с Россией. Кроме того, ему покровительствовала королева Луиза, являвшаяся горячей противницей Франции. На встрече монархов 24 марта Александр I демонстрировал Гарденбергу свое особое расположение, подолгу беседовал с ним, совершенно игнорируя Застрова. В итоге в начале апреля последний был отправлен в отставку и Гарденберг занял его место. Российское влияние в этот период достигло своего пика. Известный как последовательный противник Наполеона и сторонник союза с Россией, новый министр иностранных дел вызывал доверие в антифранцузском лагере. Двадцатого апреля заключен прусско-шведский союз, а несколько позднее, 27 июня, - англо-прусский субсидный договор, который, однако, уже не имел никакого значения.

Главным творением Гарденберга стало подписание 26 апреля Бартенштайнской конвенции об оборонительном и наступательном союзе с Россией. Обе стороны брали на себя обязательство не заключать сепаратного мира; целью войны объявлялось восстановление Пруссии и изгнание французов из Германии. Фактически конвенция планировалась в качестве базы для формирования широкой антифранцузской коалиции; независимые державы Европы – Англия, Австрия, Швеция – приглашались присоединиться к ней. Документ отвечал чаяниям как российского императора, так и прусского министра иностранных дел, однако слабо соответствовал реальной ситуации. Как справедливо отмечал В.Г. Сироткин, «если сопоставить статьи конвенции с реальными силами Четвертой коалиции в апреле 1807 г., то между провозглашенными в ней задачами и средствами к их выполнению лежала пропасть»[220]. Гарденберг видел свою основную задачу в том, чтобы еще больше укрепить союз с Россией и привлечь к нему другие державы. В мае он писал российскому императору: «Не стоит заблуждаться – пожар, пылающий на юге, перекинется и на север, если узурпатор выйдет победителем из этой схватки, последней, которой ему стоит опасаться»[221].

Фридландское сражение 14 июня покончило со всеми иллюзиями относительно способности Четвертой коалиции выиграть войну. Поражение союзников, масштабы которого были к тому же существенно преувеличены сторонниками «партии мира» при прусском и российском дворе, заставило Александра I пойти на переговоры с французами. Германская историография часто называет эти переговоры сепаратными, однако такая трактовка не совсем соответствует истине. Хотя российский император и не привлекал к ним прусских представителей, он постоянно информировал о ходе переговоров Фридриха-Вильгельма III и фактически выступал от лица обоих союзников. Хотя формальных полномочий на это российская сторона не имела, Александр I учитывал фактически сложившуюся ситуацию, в которой Пруссия становилась сугубо второстепенным игроком и не имела реальной возможности выступать на равных с Россией и Францией. Вполне естественно, что для Александра на первом месте стояли российские интересы, но при этом он ни на миг не забывал о своем союзнике.

Уже 16 июня Александр I пишет прусскому королю письмо, в котором заявляет о необходимости начать переговоры. Последние стартовали два дня спустя, а 21 июня отправленный в ставку Наполеона Лобанов сумел договориться о 4-недельном перемирии, что отвечало интересам обеих сторон. По настоянию французов, перемирие с Пруссией должно было быть заключено отдельно; однако в тексте франко-российского соглашения было упомянуто, что враждебные действия между пруссаками и французами прекращаются. Таким образом, перемирие 21 июня было сепаратным лишь с формальной точки зрения; в реальности заключенное 25 июня прусско-французское перемирие было уже запрограммировано четырьмя днями ранее.

Под вопросом оставались лишь условия этого перемирия. Французы требовали немедленной передачи в их руки еще не капитулировавших прусских крепостей; отправленный в качестве полномочного представителя прусского короля престарелый граф Калькрейт, известный своим франкофильским настроем и мечтавший стать главой правительства (с Гарденбергом Наполеон вести переговоры отказался, сообщив, что предпочтет этому еще 40 лет войны[222]), был готов выполнить эти требования. Однако российский император вмешался в ход переговоров и предотвратил принятие крайне невыгодного для Пруссии решения. На встрече с прусским королем в деревне Шавли он подтвердил свою верность союзным обязательствам.

В этот же день, 25 июня, Наполеон и Александр впервые встретились в Тильзите. На следующий день к ним присоединился прусский король. Однако если два императора достаточно быстро нашли общий язык и демонстрировали самую нежную дружбу, прусский король не смог лицемерить и не скрывал своего резко негативного отношения к Бонапарту, несмотря на все уговоры Гарденберга. Как писал А. Вандаль, «он оставался мрачным и полным чувства собственного достоинства, как будто он предпочитал лучше покориться своей участи, чем просить помилования»[223]. Взбешенный этим, Наполеон в дальнейшем вообще отказывался иметь дело с Фридрихом Вильгельмом III, а во время редких встреч стремился максимально унизить его. Защиту прусских интересов пришлось взять на себя российскому императору, который в письме королю 27 июня заявил, что не бросит союзника в беде[224].

Александр I был весьма заинтересован в сохранении прусского государства. Не заблуждаясь относительно «дружеских чувств» Наполеона, он отверг соблазнительное предложение последнего разделить Пруссию между двумя империями и полностью стереть ее с географической карты Европы. Российский император нуждался в буферном государстве у западных рубежей страны и поэтому предложил сохранить Пруссию в прежних границах.

Прусская дипломатия была в этот период практически парализована и не участвовала в переговорах. Гарденберг, пользовавшийся особой неприязнью Наполеона, находился в деревне Пиктупенен, в стороне от основных событий. Калькрейт, формально продолжавший оставаться прусским представителем на переговорах, был совершенно неспособен к защите интересов своей страны. Фридриху Вильгельму III оставалось только заклинать российского императора и министра иностранных дел Будберга не бросать Пруссию в беде.

Тем временем Гарденберг вовсе не сложил оружие, а попытался развить активную дипломатическую деятельность. Сначала он разработал проект русско-прусско-французского тройственного союза, который, однако, никем не рассматривался всерьез[225]. В последних числах июня из-под его пера выходит дерзкий план спасения Пруссии за счет раздела Турции. В соответствии с планом Гарденберга, Россия должна была получить часть Дунайских княжеств, Болгарию, Румелию и Проливы; Австрия – Далмацию, Боснию и Сербию; Франция – Грецию. Одновременно предлагалось восстановить Польшу под скипетром саксонского курфюрста, а саму Саксонию отдать Пруссии. Король, как и следовало ожидать, одобрил этот план, положительно отозвался о нем и Будберг. Но Александр I, понимавший всю утопичность подобных замыслов, отнесся к творению Гарденберга весьма холодно. Прусский министр 28 июня обратился к императору с письмом, в котором просил дать ему инструкции касательно дальнейших действий; однако Александр I ответил холодно и уклончиво. Ради взаимопонимания с Наполеоном «северный сфинкс» был готов пожертвовать своим недавним протеже. В этот же день Гарденберг встретился с Будбергом, добившись того, что участие в тильзитских переговорах примет прусский посланник в Петербурге Август Фридрих фон дер Гольц.

В это время Талейран неофициально предложил Фридриху Вильгельму III определенные послабления в случае, если Пруссия вступит в Рейнский союз. Король обратился за советом к Гарденбергу, который отреагировал резко отрицательно: «Лучше наихудший мир, чем потеря самостоятельности прусской короны»[226].

Судьба Пруссии стала темой активных переговоров двух императоров в первых числах июля. Рассматривались разные варианты ее границ, в том числе и такой, при котором от страны оставалась бы довольно узкая полоска территории вдоль Балтики[227]. Наполеон 3 июля выдвинул очередное требование, заявив, что не заключит мира с Пруссией, пока во главе ее внешней политики находится Гарденберг[228]. Это практически сразу стало известно последнему, и уже на следующий день он заявил королю о своей готовности уйти в отставку. Альтернативы этому варианту практически не было, и вопрос заключался лишь в кандидатуре преемника. Последние усилия Гарденберга на своем посту были направлены на то, чтобы не допустить к руководству внешней политикой Пруссии Калькрейта или другого представителя франкофильской партии. В идеале он хотел бы видеть на своем месте Штейна, однако в конце концов 6 июля состоялось назначение на пост министра иностранных дел Гольца. «Маленький, полный, добродушный человек», Гольц «ни в каком отношении не был способен на то, чтобы улучшить положение», как писал о нем Г. фон Бойен[229]. Последнее письмо Гарденберга на посту министра иностранных дел было адресовано Александру I: «Неужели Вы, Ваше Величество, потерпите, чтобы Пруссия была предоставлена жестокой судьбе? […] Ваше Величество слишком проницательны для того, чтобы не понимать, что Наполеон, собираясь ослабить Пруссию, угрожает благу всей Европы и России […] Дела Востока скоро вызовут споры, и разве тот, кто владеет средствами почти всей Европы, не попытается оттеснить Россию в Азию? Ваше Величество, я боюсь последствий тех ошибок, которые могут быть сделаны сейчас»[230].

Тем временем прусская дипломатия сделала последнюю попытку активно участвовать в развитии событий. Речь идет о так называемой «миссии королевы», которую упоминает практически каждый исследователь, так или иначе затрагивающий тему Тильзитского мира. Обычно считается, что прусская королева Луиза прибыла в Тильзит, чтобы воздействовать на Наполеона своими женскими чарами (королева считалась одной из красивейших женщин Европы) и тем самым склонить его к некоторым уступкам. К примеру, А.З. Манфред пишет о Луизе: «Ее красота оставалась последним оружием, с помощью которого Гогенцоллерны защищали свой трон»[231]. На самом деле все обстояло несколько иначе. Королева действительно была последней надеждой прусской стороны – но не потому, что отличалась незаурядной внешностью, а по той причине, что она являлась единственным высокопоставленным лицом, имевшим возможность добиться беседы с Наполеоном в условиях, когда последний попросту игнорировал короля и Гарденберга.

Вопрос о том, кому первому пришла в голову задействовать королеву в дипломатическом сражении, до сих пор остается без ответа. Известно, что 1 июля Калькрейт отправил находившейся в Мемеле Луизе письмо, в котором умолял ее как можно скорее прибыть в Тильзит. Не исключено, что эта идея была подсказана Калькрейту французским полководцем Мюратом[232], хотя не менее вероятно, что ее автором был Гарденберг. Во всяком случае, последний быстро оценил все преимущества личного вмешательства королевы и торопил ее с прибытием. Луиза отправилась в Тильзит 4 июля, и вечером того же дня имела долгий разговор с Гарденбергом, обрисовавшим ей положение вещей. Королева 5 июля встретилась с Александром I, который ободрял ее. На следующий день произошло свидание с Наполеоном.

Беседа двух коронованных особ продлилась около часа, при этом Луиза уверенно захватила нить разговора в свои руки и не позволила императору превратить его в обычную светскую беседу. Она горячо отстаивала необходимость сохранения за Пруссией территорий к западу от Эльбы: «Я знаю, что мы должны принести жертвы, но нельзя лишать Пруссию провинций, которые принадлежат ей веками, нельзя лишать ее подданных, которых мы любим как собственных детей. Если Вы отберете у нас земли по левому берегу Эльбы, если Вы отнимете у нас Магдебург, это – уже не жертва, а крах»[233]. Луиза заявляла, что Бонапарт, недавно ставший монархом, не должен слишком сильно нарушать монархический принцип и радикально перекраивать границы, потому что это в конце концов может обернуться против него самого. В ответ Наполеон, против всех ожиданий встретивший в лице королевы достойного соперника, отделался неопределенными обещаниями. Это породило у Луизы некоторые надежды на то, что ее миссия оказалась успешной.

На самом деле все обстояло иначе. Наполеон 7 июля вызвал к себе Гольца и в ультимативной форме представил ему французские условия. В этот же день был подписан франко-русский мирный договор, в состав которого практически все эти условия были включены отдельной статьей. Как и в случае с перемирием, Наполеон настоял на подписании двух отдельных договоров, однако второй (с Пруссией) был уже фактически детерминирован первым (с Россией).

Условия Тильзитского мира были исключительно тяжелы для Пруссии. Наполеон согласился сохранить ее в качестве независимого государства, однако постарался максимально ослабить и унизить прусскую монархию. Статья 4 подписанного 7 июля договора гласила: «Его Величество император Наполеон из уважения к Его Величеству императору Всероссийскому и во изъявление искреннего своего желания соединить обе нации узами доверенности и непоколебимой дружбы соглашается возвратить Его Величеству королю Прусскому, союзнику Его Величества императора Всероссийского, все те завоеванные страны, города и земли, которые ниже сего означены:

- часть герцогства Магдебургского, лежащую по правую сторону реки Эльбы;

- марка Пригницкая, Укемарк, Старая и Новая марка Бранденбургская, исключая округ Котбусский, в Нижней Лаузации, который имеет принадлежать Е.В. королю Саксонскому;

- герцогство Померанское;

- Верхнюю, Нижнюю и Новую Силезию с графством Глацким;

- Часть уезда Нетцкого, лежащую к северу от большой дороги, идущей от Дризена к Шнейдемюлю и от черты, простирающейся от Шнейдемюля к Висле через Вальдау (…), Померелию, остров Ногат, земли, лежащие по правую сторону Ногата и Вислы к западу Древней Пруссии и к северу округа Кульмского, Эрмерланд и, наконец, королевство Прусское в том положении, в каком оно находилось 1 января 1772 года»[234].

Фактически Пруссия теряла земли к западу от Эльбы, а также большую часть польских территорий, приобретенных в последней трети XVIII в., - 148 тыс. кв. км из 306 тыс. и почти половину из 9,7 млн. человек населения[235]. Монархия Гогенцоллернов превратилась в глубоко второразрядную державу, практически не способную проводить самостоятельную политику. В беседе с Гольцем Наполеон еще раз подчеркнул, что Пруссия осталась на географической карте Европы лишь благодаря заступничеству России. Последней французский император навязал приграничные округа Белосток и Августово и настойчиво предлагал присоединить к своей территории Мемель, от чего Александр I благоразумно отказался.

Территориальные потери были закреплены 9 июля во франко-прусском мирном договоре. Определенные ограничения накладывались на размер прусской армии, страна включалась в систему «континентальной блокады». Кроме того, Пруссия должна была выплатить крупную контрибуцию, переговоры относительно которой продолжались. С прусской стороны их вел Калькрейт – пожалуй, самая неудачная кандидатура, которую только можно было выбрать. Заключенную им 12 июля Кенигсбергскую конвенцию Ф. Меринг справедливо назвал «уникальным случаем в истории дипломатии»[236]. В соответствии с ней, французская сторона брала на себя обязательство вывести войска к 1 ноября 1807 г., однако лишь при условии, что будет выплачена контрибуция. Размер же контрибуции даже не был определен, и Наполеон мог называть любую сумму. Калькрейт наивно полагал, что победители удовлетворятся 20 млн. франков, на деле же французы потребовали 154,2 млн. и лишь в августе снизили эту цифру до 140 млн. Выплатить эти деньги за несколько месяцев не представлялось возможным[237].

Таким образом, в Тильзите Пруссия превратилась из субъекта в объект европейской дипломатии великих держав. Это стало следствием близорукой политики прусских верхов в предвоенное десятилетие. После Базельского мира Пруссия действовала исходя из своих эгоистических интересов; после первых поражений в кампании 1806 г. прусский король, не оглядываясь на Россию, вел переговоры о перемирии, которые провалились только по причине явно завышенных требований Наполеона. Поэтому упрекать Александра I в том, что он предал своего союзника в Тильзите, было бы в высшей степени несправедливо. Российский император действовал исходя из интересов своей страны, а не обанкротившегося и лишенного всякого реального веса на международной арене союзника. Существование Пруссии он отстаивал постольку, поскольку это отвечало его интересам.

Прусская дипломатия эпохи Тильзитского мира показала себя в общем и целом столь же неудачно, как и вся прусская военная и государственная машина. Причиной этого, помимо поражений, лишавших прусских представителей твердой почвы на переговорах, стала постоянная внутренняя борьба в государственном руководстве. На колеблющегося и нерешительного короля оказывала большое влияние партия франкофилов, ратовавших за примирение с Наполеоном на любых условиях. Это приводило к тому, что в ключевые моменты представителями Пруссии оказывались люди, лишенные не только таланта, но и элементарного патриотизма.

Й. Штрейзанд совершенно справедливо считает Тильзитский мир «поворотным пунктом германской истории»[238]. Именно после 1807 г., когда Германия оказалась практически в полной власти Наполеона, в стране начался национальный подъем. Пруссия, ослабленная и вынужденная лавировать между Францией и Россией, получила мощный импульс к проведению модернизации (так называемых «Великих реформ»), которая позволила ей в дальнейшем вернуться в число великих держав и стать лидером национального объединения.

 

А.А. Панченко