Право и сила в американском дискурсе о природе современного миропорядка

 

Анализируются особенности подхода к международному праву различных поколений американских политических и дипломатических кругов, рассматриваются роль и возможности Организации Объединенных Наций в современных условиях.

 

Обсуждение современной наукой проблем нового миропорядка и природы современного международного права, инициированное объективными процессами глобализации, получило новый импульс после событий 11 сентября 2001 г. Вызов мирового терроризма международному сообществу в условиях деструкции прежнего миропорядка, главными акторами которого выступали суверенные государства, поставил под вопрос институциональные и концептуальные основы международного права, созданного ООН, актуализировал проблемы соотношения национального и международного права, односторонних и многосторонних действий государств, стремящихся к обеспечению мира и безопасности.

В свою очередь, доктринальное обоснование приоритета международно-правовых, а не национально-государственных средств нормативного регулирования в области прав и свобод человека, способов ведения войн и разрешения вооруженных конфликтов, обеспечения национальной и коллективной безопасности стало отражением различных и противоречивых тенденций развития международного права второй половины ХХ века. Кодификация норм гуманитарного права свидетельствовала о признании всем мировым сообществом ценности человеческой жизни в качестве высшей цели развития. Провозглашение Уставом ООН запрета на применение силы и дальнейшая конкретизация этого принципа в Определении агрессии 1974 г. и Декларации 1987 г. ограничило государство в использовании его суверенного, а в недавнем прошлом и монопольного права – легитимного использования вооруженного насилия. Это послужило основанием для разработки концепции верховенства международного права относительно национально-правовых систем, получившей широкое распространение в европейской науке международного права усилиями К. Кельзена, Й. Гальтунга, А. Сселя, Ж.М. Дюпона, Ю. Хабермаса, Дж. Ролза и других создателей доктринальных источников права мира.

Наряду с криминализацией войны как негативным способом нормативного регулирования международных отношений современное международное право сформировало систему позитивных норм межгосударственной коммуникации, ведущее место в которой принадлежит международному гуманитарному праву. Хотя в Уставе ООН требование к всемирной организации «поддерживать и укреплять уважение прав человека и основных свобод для всех без различия расы, пола, языка или религии» (ст. 1) носит характер рекомендации, во Всеобщей декларации прав человека 1948 г., в Международном пакте о гражданских и политических правах 1966 г. и других конвенциях о защите прав человека – Конвенции предупреждения преступления геноцида и наказании за него 1948 г. и Конвенции против пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих человеческое достоинство видов обращения и наказания за них 1984 г. – права человека были закреплены столь же прочно, как и международное право мира.

С другой стороны, динамичное развитие новых отраслей и институтов международного права закрепляло торжество либеральной интерпретации природы права вообще как результата общественного договора – добровольного согласия правоспособных субъектов. Конвенциональный характер права, по мнению современных юристов-международников, находит наглядное подтверждение в лавинообразном росте числа международных организаций на межправительственном и неправительственном уровне. Будучи носителями так называемой производной международной правоспособности (свои права и обязанности в определенной сфере международных отношений данным организациям делегируют на основе добровольного согласия вступившие в них государства), эти акторы мировой политики более эффективно содействуют многостороннему сотрудничеству в решении глобальных проблем, чем отдельные государства, руководствующиеся принципом «помоги себе сам».

Многочисленные экономические, социальные, экологические кризисы и политические конфликты конца ХХ века самым наглядным образом продемонстрировали, что такие формы решения международных проблем как использование механизмов саморегуляции мировой экономики или практиковавшиеся до сих пор различные виды международной кооперации на основе двусторонних и локальных договоров явно недостаточны в условиях нынешних глобальных вызовов: борьба с развалом государств, геноцидом, массовой неконтролируемой миграцией, валютными и биржевыми спекуляциями, изменением климата не будет эффективной, если государства не проявят готовность передать часть своих суверенных прав международным организациям, принимающим юридически обязывающие для всех государств-членов международно-правовые решения. Таким образом, центральным звеном современного миропорядка должны стать наднациональные структуры мировой системы, базирующиеся на международном праве.

Антропоцентризм современного либерального правосознания допускает наличие международной правосубъектности отдельных индивидов, юридических лиц, общественных движений, т.е. не обладающих суверенитетом per se участников трансграничного взаимодействия. Современное международное право содержит зачатки норм, регулирующих правоотношения между государствами и индивидами таким образом, что последние могут ссылаться в суде – по крайней мере отчасти – на нормы международного права, требуя защиты от преступных посягательств на их права со стороны государственных органов и государственных должностных лиц. В различных органах ООН, защищающих права человека, введены процедуры индивидуальных исков. Международный трибунал по бывшей Югославии и по Руанде, а также Международный уголовный суд, статут которого был подписан в Риме в 1998 г., уполномочены рассматривать иски против представителей государств и привлекать их к ответственности за международные преступления как индивидов. Таким образом, современную интерпретацию ключевых понятий международного публичного права можно считать легитимацией превосходства западной по своей цивилизационной природе традиции правопонимания всем мировым сообществом на рубеже ХХ – ХХI веков.

Представление об универсализме либерально-демократических принципов межгосударственного взаимодействия получило широкое распространение в американской и европейской науке международного права. Ф. Фукуяма, А.М. Слэйтер, Ф. Тейзен, Л. Фейнштейн и другие представители «либерального милленаризма» демонстрировали уверенность в том, что победа Запада в «холодной войне» не только завершила эпоху борьбы различных общественно-политических систем и мировоззрений, но и сформировала международный консенсус в пользу либеральной демократии как единственно легитимной системы правления, у которой нет и в ближайшем будущем не появится сколько-нибудь серьезных идейно-политических конкурентов[782].

Отталкиваясь от кантовской интуиции «вечного мира», достигаемого посредством объединения либеральных государств во всемирную федерацию народов, неолибералы усматривали в таких международных организациях, как НАТО, ЕС, G-7 («большая семерка»), ГАТТ реальные контуры «всемирного гражданского состояния», т.е. миролюбивого сообщества наций, связанных единством целей и ценностей. Исходя из «идеалистической» концепции мировой политики, согласно которой в современных условиях нарастает стремление цивилизованных государств к созданию единой мировой системы, базирующейся на добровольном отказе государств от значительной части своих суверенных прав, неокантианцы утверждали, что наднациональные инструменты урегулирования конфликтов современного мира оттеснят на второй план традиционные формы отстаивания государствами своих интересов на мировой арене, что несомненно пойдет на пользу ориентированному на глобальные интересы «международному сообществу народов». Такой проект нормативного регулирования международных отношений, базирующийся на системе норм международного права, которые признаются всеми адресатами, а также на системе правоприменения, которая гарантирует равные права для всех на основе документально закрепленных и прозрачных процедур, получил название политики обеспечения миропорядка (global governance).

Специалисты придерживаются различных мнений по вопросу о том, какой должна быть институциональная база современного миропорядка. Неолибералы считают целесообразным создание некоего аналога всемирного правительства, способного отражать общие проблемы и опасности, регулировать решение общих вопросов на основе универсальных и общеобязательных норм международного права. Центральную роль в формировании такого властного органа в мировом масштабе американские глобалисты отводят группе семи наиболее развитых и демократичных государств мира. Показательно, что в документах Комиссии по глобальному управлению (Comission on Global Governance) ее задача – проверить возможность перехода к единому правительству мирового сообщества – прямо увязывалась с созданием после окончания «холодной войны» нового миропорядка, в котором было бы «больше мира, свободы и благосостояния»[783].

Провозглашение концепции нового миропорядка способствовало обострению дискуссий по вопросу о роли Организации Объединенных Наций в мировой политике. По мнению ряда исследователей, за время, прошедшее после создания в 1945 г. Организации Объединенных Наций, она не претерпела радикальных изменений и по-прежнему отражает исторические обстоятельства своего возникновения, а именно – безусловное доминирование стран антигитлеровской коалиции к моменту окончания Второй мировой войны. Прошедшие за полвека изменения политической карты мира различным образом сказались на членстве в ООН. По-прежнему все до единой страны-участницы Организации Объединенных Наций являются национальными государствами, чьи суверенные и равные права закреплены Уставом ООН. Рост численности ООН – с 51 государства на момент ее создания до 192 в настоящий момент сопровождался и качественными изменениями состава участников: по разным подсчетам от 120 до 129 стран могут быть причислены к демократическим государствам. Таким образом, ООН демонстрирует существенный прогресс на пути к обретению универсальности и цельности, становясь сообществом либеральных демократий.

С другой стороны, продолжавшийся в течение всей послевоенной истории процесс возвышения и упадка наций не получил адекватного отражения в структуре и принципах деятельности Совета Безопасности как высшей инстанции по проведению политики обеспечения миропорядка. Единственное признание изменений политической карты мира произошло в 1965 г., когда число членов СБ было увеличено с 11 до 15, причем новые места были представлены странам из категории «непостоянных членов», которые входят в состав Совета Безопасности более двух лет.

Несоответствие СБ потенциальной роли инструмента управления мировым сообществом в решающих вопросах войны и мира связано с полномочиями внутреннего круга постоянных членов. Постоянная оккупация этих мест в течение неограниченного времени свидетельствует, по мнению экспертов, как о неосновательном приписывании себе некоторыми обладателями права вето неизменно сохраняющихся способностей и силы воздействия на мировые процессы, так и о пренебрежении демократическими принципами и мнением остального мира[784].

Перечисленные обстоятельства стали одним из побудительных мотивов выдвижения различных планов реформирования ООН, обсуждавшихся как в рамках самой Организации Объединенных Наций, так и за ее пределами – в государствах-членах этой организации. В ходе обсуждения проблем реформирования ООН мнения американских международников разделились в соответствии с традиционными расхождениями позиций «идеалистов» и «реалистов». Отвечая на вопрос о том, нужны ли вообще структурные реформы ООН, сторонники функциональной концепции международных отношений полагали, что Организация Объединенных Наций в целом справляется с задачами, заложенными в ее Уставе – обеспечение мира, защита прав человека, решение международных проблем экономического, социального, культурного и гуманитарного характера. В рамках своей ограниченной компетенции ООН даже в изменившихся условиях периода от Ялтинско-Потсдамской к новой постбиполярной международной системе проделала значительную работу по анализу проблем, разработке концептуальных решений и их практической реализации.

Однако, если исходить из «идеалистической» концепции «всемирно-гражданского состояния» и обусловленной им «мировой политики согласия», деятельность Организации Объединенных Наций следует признать неудовлетворительной: ее компетенция слишком ограничена для проведения политики мирового правления. На протяжении многих десятилетий «холодной войны» усилия ООН в области обеспечения мира ограничивались классическим «Peacekeeping», т.е. размещением легко вооруженных миротворческих сил Организации Объединенных Наций – в согласии со всеми участниками конфликта – в качестве буфера для обеспечения гарантированных демаркационных линий между враждующими сторонами без непосредственного участия «голубых касок» в вооруженных операциях.

Начиная с 90-х гг. ХХ в. ООН начинает прибегать к использованию гуманитарных интервенций: вмешиваясь во внутренние межэтнические и гражданские конфликты, она ставила перед собой по существу не свойственные ранее никакой международной организации амбициозные задачи полного восстановления политических, экономических и социальных структур, т.е. выступала в роли оккупационной силы. По мнению специалистов, эти новые цели ООН не всегда подкреплялись необходимыми для их выполнения ресурсами и легитимным мандатом. Так, миротворческие силы ООН, размещенные в зоне гуманитарной интервенции, зачастую не имели соответствующего военно-политической ситуации оснащения и вооружения, их численность была недостаточной, не решалась проблема передачи национальных военных соединений под командование ООН. С другой стороны, из-за отсутствия согласия в Совете Безопасности, мандат миротворческих сил формулировался нечетко, что объясняется переходным статусом современных миротворческих операций, проводимых под эгидой ООН, между классически-нейтральной «буферной» ролью и легитимированным международным правом применением военной силы для защиты гражданского населения в районах вооруженных конфликтов от военных преступлений враждующих сторон, нарушающих нормы международного гуманитарного права[785].

В 1994 и 1999 гг. ООН опубликовала под заголовком «Выученные уроки» исследования о развитии ситуации в Руанде и Сребренице. В 2000 г. подготовлено фундаментальное исследование о реформе миротворчества, названное «докладом Брахими»[786]. Содержащиеся в докладе предложения сводились к улучшению кадрового состава Секретариата ООН, отвечающего за разработку и руководство миротворческими операциями, а также к необходимости увеличения финансирования и оснащения миротворцев за счет более эффективного использования средств ООН. Было указано на целесообразность более четких формулировок в соглашениях членов ООН о размещении войск, касающихся правил применения силы миротворцами. В докладе Брахими впервые прозвучала мысль о необходимости определения приоритетов миротворческой деятельности Организации Объединенных Наций и согласовании индивидуальных инициатив государств–участников миротворческих операций с ведущими органами ООН.

Проблема реформирования ООН стала ключевой в процессе обсуждения международниками вопросов соотношения национального и международного права, способов преодоления коллизионности норм внутреннего, регионального и универсального законодательства, противоречий международной и национальной юрисдикции.

Профессор университета им. Дж. Вашингтона Дж. Розенау предпринял сравнительное исследование подходов юристов-международников к роли ООН и пришел к выводу о наличии двух десятков функциональных определений этого института многосторонней дипломатии. Подавляющее большинство американских юристов считают ООН в первую очередь устоявшейся рутинной организацией, раздираемой противоречиями национальных интересов и ценностей ее членов-государств настолько, что в целом она не в состоянии предпринимать решительных действий, не соответствующих букве Устава. Важным мотивом критики ООН является ее зачисление в разряд недемократичных структур, так как входящие в ее состав крупные и сильные государства – державы глобального и/или регионального масштаба обладают большей властью, чем малые и слабые для защиты собственных национальных интересов и повышения международного престижа[787].

Существенные разногласия обнаружились в среде экспертов-международников по проблеме традиционности («историчности») ООН. Признавая факт создания ООН в качестве очередной попытки западных демократий обеспечить мир международному сообществу, многие авторы признают ее неудачной. ООН не спасла мир от продолжительной «холодной войны» и многочисленных «горячих» конфликтов подобно тому, как образование Лиги Наций не смогло предотвратить Второй мировой войны. Предпринятые «голубыми касками» операции в Корее (1950-1953), Персидском заливе (1990-1991), Косово (1999), хотя и сыграли важную роль в деле силового обеспечения мира, были осуществлены по следам событий, post factum, т.е. тогда, когда агрессия уже состоялась. Таким образом, основная задача ООН по предотвращению агрессии и недопущению применения силы или угрозы силой не была реализована.

Причиной низкой адаптации Организации Объединенных Наций к вызовам современности профессор Техасского университета У. Ростоу (в прошлом глава Комитета политического планирования госдепартамента) считает инерцию следования историческим образцам международного права. Созданная в результате послевоенного баланса между державами-победительницами во Второй мировой войне, ООН по-прежнему исходит из доктрины национально-государственного суверенитета и равновесия сил между основными акторами мировой политики. В условиях растущей глобальной взаимозависимости роль ООН как единственного (по существу монопольного) международного института легального разрешения межгосударственных конфликтов, по мнению Ростоу, уже не так эффективна, как во времена Ялтинско-Потсдамской системы[788].

Кроме того, за последнее время существенно изменился сам характер угроз миру и безопасности: многочисленные конфликты происходят сегодня уже не между суверенными государствами на почве пограничных и территориальных разногласий, а разворачиваются внутри государств, принимая форму гражданских войн, межконфессиональных и межэтнических столкновений. Прежняя задача Совета Безопасности ООН заключалась в том, чтобы обезопасить мир от войны и вооруженного насилия, поэтому авангардная роль СБ как органа, занимающегося вопросами возникновения риска войны между отдельными государствами была вполне оправдана и соответствовала нормам Устава ООН. Сегодня, когда происходит формирование нового понятия политики безопасности как действий по защите в первую очередь людей, а не только государств и территорий, от агрессии, геноцида, бедности, экологической опасности и экономических рисков, роль Совета Безопасности должна измениться.

Устав ООН, в котором сохраняется принцип государственного суверенитета, санкционирует вооруженную интервенцию внутри какого-то государства лишь в том случае, если возникшая в нем ситуация представляет угрозу миру. Поэтому до тех пор, пока ситуация в какой-либо стране не начнет оказывать трансграничного воздействия, никто не вправе вынуждать Совет Безопасности прибегать к вооруженному вмешательству в интересах людей, даже если их права нарушены, а действия правонарушителей (правительств, политических и этнических групп) могут квалифицироваться как международные преступления. По мнению авторитетных американских международников, интересам мирового сообщества в целом и принципу верховенства права пошло бы на пользу, если бы Устав ООН был дополнен за счет формального указания на необходимость интервенций силами ООН с целью защиты людей от грубого нарушения их безопасности даже в том случае, когда это нарушение не имеет никаких международных последствий. Определение тех обстоятельств, которые оправдывают гуманитарную интервенцию (т.е. такое легальное вмешательство мирового сообщества во внутреннюю компетенцию государства, которое призвано пресечь нарушение прав человека) могло бы содействовать формированию универсальных, общеобязательных и общепринятых критериев, а не произвольных и не выбранных по случаю (ad hoc) участниками процесса принятия решений в Совете Безопасности.

То обстоятельство, что СБ, принимая решения о необходимости, либо напротив, нецелесообразности, осуществления гуманитарной интервенции, демонстрирует неодинаковый подход к аналогичным случаям, объясняется сочетанием в Совете Безопасности двух компетенций правосудия. Поскольку лишь Совет Безопасности выносит суждение по вопросу факта – имело ли место нарушение права, которое делает оправданным применение санкций, постольку этот орган ООН выполняет роль всемирного интервенционного суда. С другой стороны, признав факт правонарушения, Совет Безопасности принимает решение о применении силы и осуществляет миротворческие операции, т.е. выступает в роли мирового полицейского. Функционируя одновременно и как всемирный суд, и как мировая полиция, Совет Безопасности ООН подчиняется политической логике. Применение же норм права, при котором аналогичные случаи рассматриваются на основе равного подхода, предполагает юридическую логику. Для того, чтобы СБ направлял урегулирование конфликтов в цивилизованное русло, т.е. чтобы при применении норм права аналогичные случаи рассматривались на базе равного подхода, необходим орган, способный принимать решения не из политических, а из чисто юридических соображений. Это значит, что вопрос должен рассматриваться не на основе определенных политических интересов и политических оценок, что в силу различий между участниками Совета приведет к взаимному блокированию позиций и сделает невозможным принятие общего решения, а на основе заранее согласованных правовых норм, чтобы любой конкретный случай можно бы было квалифицировать юридически. Одним словом, в правоприменительной практике ООН должен возобладать принцип «law by reason» над логикой «law by power»[789].

Этот тезис можно считать манифестацией нового подхода к международному праву со стороны молодого поколения американских международников в лице А.М. Слэйтер и Дж. Айкенберри. По их мнению, неоднократно повторявшийся постулат о взаимосвязи между действенностью права и стоящей над ним силы является эмпирическим преувеличением. Монополия силы – лишь один из факторов, определяющих эффективность правоприменения. Соблюдение правовых норм должно обеспечиваться, в первую очередь, легитимностью правовых норм и легитимностью их применения. Легитимность, в свою очередь, зависит от системности и универсальности международного права, признаваемого всеми его адресатами, а также от характера правоприменения, гарантирующего равное право для всех.[790]

Таким образом, в идеале выполнение Организацией Объединенных Наций роли «мирового полицейского» в рамках создаваемого всемирного правого государства возможно при наличии двух условий: во-первых, ООН должна руководствоваться системой норм международного права, которые признаются всеми участниками мирового правопорядка и адресованы всем акторам мирового политического процесса, и во-вторых, системой правоприменения, основанной на существовании процессуальных и материальных норм международного правосудия[791].

Однако, по общему признанию юристов-международников, именно последняя до сих пор слабо разработана, что лишний раз подтвердилось применением силы со стороны НАТО против Югославии, мотивированное нарушением прав человека в Косово, а также операцией США против Ирака, мотивированной тем, что в нарушение резолюции ООН эта страна продолжала разработку и накопление оружия массового уничтожения. В первом случае был создан опасный для мирового сообщества прецедент несанкционированного ООН вмешательства региональной организации во внутреннюю компетенцию суверенного государства, во втором – был осуществлен возврат к политике и логике стратегии «сила против права».

Повышению эффективности ООН как органа обеспечения международной безопасности могла бы способствовать реформа представительства в ООН, призванная учитывать как становление новых национальных центров мировой системы в лице Германии, Италии, Индии, Японии, Кореи, Индонезии, Бразилии, Мексики, Египта, Нигерии, ЮАР, так и возрастающее влияние региональных блюстителей миропорядка в лице ОБСЕ, ЕС, ЗС, НАТО. В идеале постоянные члены Совета Безопасности должны представлять в этой универсальной международной организации все «релевантные группы» интересов, а не горстку «богатых и сильных государств». Предоставление региональным союзам места постоянных членов в Совете Безопасности сделало бы ООН организацией, способной адекватно реагировать на вызовы глобализации: осуществлять борьбу с терроризмом, международной преступностью, предотвращать возникновение межнациональных и внутригосударственных конфликтов. В то же время встраивание в систему органов ООН региональных структур снизило бы риск того, что какая-то группа заинтересованных государств попытается вынудить ООН предпринять интервенцию от имени всего мирового сообщества.

В настоящее время ООН, по признанию юристов-международников, представляет собой организацию переходного типа. С одной стороны, Организация Объединенных Наций является структурообразующим элементом классической системы международных отношений, основанной на принципах суверенного равенства входящих в нее государств, с другой – демонстрирует стремление адаптировать свою структуру и функции к вызовам глобализации. В итоге ООН служит двум хозяевам – исторически сложившейся мир-системе государств и становящейся системе глобального миропорядка. Развиваясь одновременно в двух мирах, ООН вплоть до настоящего времени является единственным глобальным механизмом поддержания как правопреемственности норм международного права, так и их новации[792].

Различные оценки настоящего и будущего Организации Объединенных Наций зависят от того, что воспринимается в качестве ведущей тенденции мировой политики – преемственность или трансформация. Отправным моментом обсуждения новой архитектуры международных отношений стало признание Г. Киссинджером факта необратимого распада Вестфальской системы, составлявшей основу прежнего миропорядка и международного права. Как известно, система мирных договоров 1648 г., завершивших 30-летнюю войну, стала точкой отсчета для существования современного «государства-территории» как главного участника международных отношений и основного актора международного права. Признанием суверенитета каждого государства в сфере внутренней и внешней политики было положено начало становлению основополагающих принципов международного права – невмешательства государств во внутреннюю компетенцию друг друга (domain reserve), уважения свободы и равноправия, мирного сосуществования народов независимо от конфессиональной принадлежности их суверенов. Вестфальский мир содержал специальную оговорку, направленную против возможных претензий со стороны универсальных политических сил - имперских правителей тогдашней Европы (Папы Римского и Императора Священной римской империи германской нации) по наведению порядка на территориях государств-участников договора. Тем самым, он стал первым в истории западных государств соглашением антиимперского, антигегемонистского характера.

В современных условиях глобализации, динамичного расширения новых областей и участников транснациональных отношений неограниченный суверенитет государства превращается в фикцию, резко уменьшая его способность осуществлять контроль над населением, территорией и ресурсами средствами национальной политики и на основе норм национального права. Национальное правительство вынуждено делиться монополией на управление (как основой суверенности) с транснациональными корпорациями, традиционными межправительственными международными организациями (ООН, МВФ, ВТО), а в последнее время и с международными неправительственными организациями (о чем свидетельствует неуклонно возрастающий международный авторитет таких МНО, как «Гринпис», «Международная амнистия», «Врачи без границ», «Комиссия наблюдателей за соблюдением прав человека», суждения которых заслушиваются конференциями и специальными органами ООН). Межправительственные организации как обладатели делегированных им отдельными государствами полномочий оперируют нормами поведения государств: принимают на себя обязательства и несут ответственность за их недолжное исполнение или нарушение. Таким образом, сфера и характер деятельности МПО регулируется их учредительными документами. Деятельность МНО и ТНК, напротив, остается вне пределов досягаемости национального государства.[793]

При оценке влияния отмеченных процессов и преобразований на деятельность ООН самая большая трудность возникает в определении роли, компетенции и суверенитета государств. Движущие силы глобализации делают границы более прозрачными, юрисдикции менее определенными, государственный суверенитет менее значимым, а национальное управление менее эффективным. Воспринимая подобные метаморфозы международной правосубъектности как временные аномалии, многие специалисты отказываются примириться с мыслью о том, что государство отныне не обладает монополией контроля за территорией, населением и ресурсами как главным атрибутом суверенности, а поэтому должно во все большей степени разделять власть с другими участниками на субнациональном, транснациональном и наднациональном уровнях. Они признают факт снижения суверенитета, предвидят разделение полномочий государств с МНО в будущем, однако настаивают на том, что государства и в новых условиях обладают исключительным правом принуждения и свободой действий по отношению к другим участникам мирового процесса, а потому по-прежнему выступают главными акторами мирового правопорядка[794].

Политическая культура ООН во многом продолжает ориентироваться на суверенитет и доминирующую роль государств в процессе международного общения, т.е. поддерживает исторически сложившиеся контуры мирового правопорядка. С другой стороны, вовлекаясь во внутригосударственные конфликты наряду с конфликтами международными, осуществляя миротворческую и гуманитарную деятельность, ООН демонстрирует способность откликаться на перемены. Признаком формирующейся новой политической культуры ООН американские аналитики считают все большую озабоченность большинства ее членов проблематикой прав человека и демократического правления. По этим вопросам государства все более склоняются к признанию того, что все, происходящее в данной сфере, легитимно становится общим делом. В итоге глобальная политическая культура основывается на понятии сопутствующих юрисдикций, когда первоочередные задачи по защите прав человека и демократии сохраняются за отдельными государствами, а Организация Объединенных Наций имеет право подключаться к их выполнению даже с использованием силы, если сами государства не выполняют своих обязательств в этой области.

Подобному сдвигу в соотношении национальных юрисдикций и международного правосудия сопутствовало изменение политической и правовой культуры государств, новому пониманию их суверенных прерогатив и компетенции ООН. Если в первые десятилетия существования ООН инициаторами применения санкций к нарушителям норм международного права выступали отдельные государства, то позднее государства стали сторонами, реагирующими на инициативы основных структур и органов ООН. Ментальность типа «суверенное государство дает согласие» постепенно заменилась новым принципом принятия решений по общезначимым для всего мирового сообщества вопросам – «все государства должны двигаться в заданном направлении». Понимание ограниченности возможностей решения глобальных проблем и противостояния глобальным угрозам вынуждает государства уступать ООН в соответствии с новыми задачами и сознательно отказываться от части своих суверенных прав в пользу этого пока еще символа всемирного управления.

Подобный сдвиг в культуре ООН американские эксперты считают важным показателем большей, чем прежде, готовности государств к многостороннему сотрудничеству в решении глобальных проблем. ООН пока не стала, и вряд ли когда-нибудь станет мировым правительством, но уже достигла такой стадии своего развития, когда государства ищут ее одобрения за те действия, которые еще недавно считались их суверенными прерогативами.

Необходимость коллективных действий и глобальной кооперации способствует исчезновению прежних барьеров восприятия государствами друг друга сквозь призму цивилизационных и статусных параметров. Не случаен акцент представителей современной международно-правовой доктрины на постепенно формирующемся ценностном единстве различных акторов мировой политики в постбиполярном мире, где значение идейных и политических барьеров сведено к минимуму, а различие статусных параметров нивелируется глобальной взаимозависимостью[795].

Итак, несмотря на противоречивые последствия глобализации для формирования новой институциональной, нормативной базы мирового правопорядка и на рецидивы прежней политики, в которой решающая роль принадлежит государствам, настаивающим на своем суверенитете и национальном интересе, ООН стала мостом, соединяющим два мира мировой политики. Этот мост обеспечивает доступ МНО и отдельным индивидам в мир-систему государств и доступ национальных государств в многополярный мир, способствуя созидательной конкуренции различных способов обеспечения мира и безопасности, прав и свобод человека.

 

Т.В. Каширина