Человек как особое «изобретение» природы

Итак, мы видим, что дары природы — источник всего того, что может нас обогатить,. — встречают на устах и в сердце мате­риалиста уважение, в котором все другие им несправедливо от­казывают. Наконец, материалист, убежденный вопреки собствен­ному тщеславию в том, что он просто машина или животное, не будет плохо относиться к себе подобным: он слишком хорошо знает природу их поступков, бесчеловечность которых всегда от­ражает степень рассмотренной выше аналогии между людьми и животными; следуя естественному закону, свойственному всем животным, он не пожелает делать другим то, чего он не хочет, чтобы делали ему.

Итак, мы должны сделать смелый вывод, что человек явля­ется машиной и что во всей Вселенной существует только одна субстанция, различным образом видоизменяющаяся. И это вовсе не гипотеза, основанная на предубеждениях и предположениях, не продукт предрассудка или одного только моего разума. Я бы отверг подобного руководителя, которого считаю мало надеж­ным, если бы мои чувства, вооруженные, так сказать, факелом истины, не побудили меня следовать за разумом, освещая ему путь. Но опыт высказался в пользу моего разума, и я соединяю их воедино.

Вы могли убедиться в том, что я делаю самые решительные и логические выводы только в результате множества физических наблюдений, которых не будет оспаривать ни один ученый: только за ученым я признаю право на суждение о тех выводах, которые я делаю из этих наблюдений, отвергая свидетельства всякого че­ловека с предрассудками, не знающего ни анатомии, ни той един­ственной философии, которая в данном случае имеет значение, а именно философии человеческого тела. Какое значение могут иметь против столь прочного и крепкого дуба слабые тростинки, богословия, метафизики и различных философских школ? Это — детские игрушки, подобные рапирам наших гимнастических за­лов, с помощью которых можно доставить себе удовольствие по­тренироваться, но ни в коем случае не одолеть противника. Надо ли прибавить, что я имею здесь в виду пустые и пошлые идеи, избитые и жалкие выводы, которые будут приводить относитель­но мнимой несовместимости двух субстанций, беспрестанно со­прикасающихся и воздействующих друг на друга, — идеи, кото­рые будут существовать, пока на Земле останется хотя бы тень предрассудка или суеверия? Такова моя система или, вернее, если я не заблуждаюсь, истина. Она проста и кратка. Кто хочет, пусть попробует оспаривать ее!

Там же. С. 225—226.

Руссо Жан-Жак (1712—1778). Французский философ-про­светитель, писатель, политический мыслитель, педагог, те­оретик искусства. Основные сочинения: «Рассуждения о на­уках и искусствах» (1743), «Рассуждения о происхождении и основаниях неравенства между людьми» (1755), «Об обще­ственном договоре, или Принципы политического права» (1762), «Эмиль, или О воспитании» (1764).

Критика науки, искусства, цивилизации

Наши науки и искусства обязаны своим происхождением на­шим порокам; мы не так сомневались бы в преимуществах наук и искусств, если бы они были порождены нашими добродетеля­ми.

Их порочное происхождение ясно видно из их назначения. К чему нам были бы искусства, если бы не было питающей их рос­коши? Нужна ли была бы юриспруденция, если бы не существо-

вало человеческой несправедливости? Во что обратилась бы ис­тория, если бы не было ни тиранов, ни войн, ни заговорщиков? Одним словом, кто пожелал бы проводить жизнь в бесплодном созерцании, если бы каждый, считаясь лишь с обязанностями человека и требованиями природы, отдавал все свое время отече­ству, обездоленным и своим друзьям? Неужели мы созданы для того, чтобы умирать от жажды у колодца, в котором сокрылась истина? Уже одно это соображение должно было бы с самого начала остановить всякого, кто серьезно вознамерился бы про­светить себя изучением философии.

Сколько подводных камней, сколько ложных путей в науч­ных исследованиях! Истина достигается ценою множества заб­луждений, и опасность этих заблуждений во сто крат превышает пользу от этих истин...

Если для достижения той цели, которую ставят перед собою наши науки, они бесполезны, то по производимому ими дей­ствию они еще и опасны. Будучи порождены праздностью, они в свою очередь питают ее; первый ущерб, неминуемо причиняе­мый ими обществу, — непоправимая потеря времени. В полити­ке, как и в морали, не делать добра значит творить зло, и всякий бесполезный гражданин может рассматриваться как вредный для общества...

... если даже труды просвещеннейших ученых и лучших граж­дан приносят нам так мало пользы, то что же мы должны ду­мать о толпе невежественных писателей и праздных ученых, ко­торые высасывают соки из государства, ничего не давая ему вза­мен?

Что я говорю — праздных? О, если бы с божьего соизволе­ния они бы просто бездействовали! Тогда и нравы были бы здо­ровее. Но эти пустые и ничтожные болтуны, вооруженные свои­ми пагубными парадоксами, стекаясь отовсюду, подкапываются под основы веры, уничтожают добродетель. Они встречают пре­зрительной улыбкой такие слова, как отечество и религия, и упот­ребляют свои таланты и философию на разрушение и поношение всего, что священно для людей...

Большое зло — пустая трата времени, но науки и искусства влекут за собой еще большее зло — роскошь, порожденную, как и они сами, людской праздностью и тщеславием. Редко бывает,

чтобы роскоши не сопутствовали науки и искусства, последние же никогда не обходятся без нее...

О добродетель, высшая наука бесхитростных душ! Неужели нужно столько труда и усилий, чтобы познать тебя? Разве твои правила не начертаны во всех сердцах? И разве, для того чтобы изучить твои законы, недостаточно углубиться в себя и, заставив умолкнуть страсти, прислушаться к голосу своей совести? Ведь в этом и заключается истинная философия.

Руссо Жан-Жак. Избранные сочинения. В 3 т. М., 1961. Т. 1. С. 53-55, 64.

Об общественном договоре

Человек рожден свободным, а между тем везде он в оковах. Иной считает себя повелителем других, а сам не перестает быть рабом в еще большей степени, чем они. Каким образом произошла эта перемена? Я не знаю. Что может сделать эту перемену закон­ной? Думаю, что я смогу разрешить этот вопрос...

Древнейшее из всех обществ и единственно естественное — это семья; но и в семье дети остаются привязанными к отцу только до тех пор, пока они нуждаются в нем для самосохранения. Как только исчезает эта необходимость, естественные узы рушатся. Дети, свободные от обязанности повиноваться отцу, и отец, сво­бодный от обязанности заботиться о детях, становятся равно не­зависимыми. Если же они и продолжают жить в единении, то это происходит уже добровольно, а не естественно, и целостность самой семьи поддерживается только путем соглашения.

Эта общая свобода есть следствие человеческой природы. Ее первый закон — забота о самосохранении, ее первые заботы — те, которые человек обязан иметь по отношению к самому себе; и как только человек достигает разумного возраста, он становит­ся своим собственным господином, будучи единственным судь­ей тех средств, которые пригодны для его самосохранения...

Поскольку ни один человек не имеет естественной власти над себе подобными и поскольку сила не создает никакого права, то в качестве основы всякой законной власти среди людей остаются соглашения...

Отказаться от своей свободы — это значит отказаться от сво­его человеческого достоинства, от права человека, даже от его обязанностей. Нет такого вознаграждения, которое могло бы воз­местить отказ от него. Такой отказ несовместим с человеческой

природой; отнять всякую свободу у своей воли равносильно от­нятию всяких нравственных мотивов у своих поступков. Нако­нец, соглашение, в котором, с одной стороны, выговорена абсо­лютная власть, а с другой — безграничное повиновение, есть пу­стое и противоречивое соглашение...

Итак, с какой точки зрения ни рассматривать вещи, право рабства ничтожно, и не только потому, что оно беззаконно, но и потому, что оно нелепо и ничего не означает. Слова раб и право противоречивы; они исключают одно другое...

Если, таким образом, мы устраним из общественного согла­шения то, что не составляет его сущности, то мы найдем, что оно сводится к следующему:

Каждый из нас отдает свою личность и всю свою мощь под верховное руководство общей воли, и мы вместе принимаем каж­дого члена как нераздельную часть целого.

Вместо отдельной личности каждого договаривающегося этот акт ассоциации немедленно создает моральное и коллективное целое, составленное из стольких членов, сколько собрание имеет голосов, целое, которое получает путем этого самого акта свое единство, свое общее я, жизнь и волю. Эта общественная лич­ность, составленная путем соединения всех остальных личнос­тей, получала в прежнее время название гражданской общины, а теперь называется республикой или политическим телом, кото­рое именуется своими членами государством, когда оно пассив­но, и сувереном, когда оно активно, державой — при сопостав­лении ее с ей подобными. По отношению к участникам они кол­лективно принимают имя народа, а в отдельности называются гражданами, как участники суверенной власти, и подданными, как подчиненные законам государства...

Переход от естественного состояния к гражданскому произ­водит в человеке весьма заметную перемену, заменяя в его дей­ствиях инстинкт правосудием и сообщая его действиям нравствен­ное начало, которого им прежде недоставало. Только тогда голос долга следует за физическим побуждением, право — за желани­ем, и человек, обращавший до тех пор внимание только на само­го себя, оказывается принужденным действовать согласно дру­гим принципам и прислушиваться к голосу разума, прежде чем повиноваться естественным склонностям. Хотя в состоянии, об­щественном человек и лишается многих преимуществ, которы-

9*

ми он обладает в естественном состоянии, но зато он приобрета­ет гораздо больше преимущества: его способности упражняются и развиваются, мысль его расширяется, чувства его облагоражи­ваются, и вся его душа возвышается до такой степени, что, если бы злоупотребления новыми условиями жизни не низводили его часто до состояния более низкого, чем то, из которого он вышел, он должен был бы беспрестанно благословлять счастливый мо­мент, вырвавший его навсегда из прежнего состояния и превра­тивший его из тупого и ограниченного животного в существо мыслящее — в человека...

Общественный договор устанавливает между всеми гражда­нами такое равенство, что они вступают в соглашение на одних и тех же условиях и должны все пользоваться одними и теми же правами. Таким образом, из самой природы договора вытекает, что всякий акт суверенитета, т.е. всякий подлинный акт общей воли, обязывает или благодетельствует одинаково всех граждан, так что верховная власть знает только совокупность народа и не делает различия между теми, кто ее составляет.

Руссо Жан-Жак. Об общественном договоре. М., 1938. С. 3-27.

Дидро Дени (1713—1784) — знаменитый французский фи­лософ-материалист и атеист, писатель, драматург, теоретик искусства. Глава и организатор «Энциклопедии наук, искусств и ремесел».

Основные сочинения: «Письма о слепых в назидание зря­чим» (1749), «Мысли об объяснении природы» (1754), «Раз­говор Даламбера и Дидро» (1769), «Сон Даламбера» (1769), «Философские основания материи и движения» (1770), «Си­стематическое опровержение книги Гельвеция «О человеке» (1773-1774), «Племянник Рамо» (1762-1779).

Атеизм

Я говорю вам, что никакого бога нет; что сотворение мира — пустая фантазия; что вечность мира не более затруднительна для мысли, чем вечность духа; что из-за моей неспособности постиг­нуть, как могло движение породить эту вселенную, которую оно так превосходно сохраняет, было бы смешно предполагать, ради устранения этой трудности, бытие существа, которое для меня

столь же непостижимо; что если чудеса мира физического обна­руживают некий ум, что беспорядок в нравственном мире унич­тожает всякое провидение. Я говорю вам, что если все создано богом, то все должно обладать наибольшим совершенством, ка­кое только возможно; ибо если не все обладает наибольшим воз­можным совершенством, значит, в боге есть бессилие или злая воля. Именно в этом пункте для меня остается неясным вопрос о его существовании; а раз так, то помогут ли мне ваши разъясне­ния? Если бы даже было доказано (а это на самом деле не дока­зано), что всякое зло служит источником какого-нибудь блага, что ко благу привели гибель Британика, лучшего из государей, и царствование Нерона, негоднейшего из людей, — то как дока­зать, что нельзя было достигнуть той же цели, не прибегая к тем же средствам? Допускать пороки для вящего блеска добродете­лей — значит компенсировать весьма легковесным преимуще­ством очень тяжелое бедствие.

Таковы, — говорит атеист, — мои возражения; что вы може­те ответить?.. Что я злодей и что если бы мне нечего было бо­яться бога, то я не стал бы отрицать его существование! Оста­вим эту фразу любителям ораторских приемов; она, может быть, грешит против истины, она воспрещается правилами учтивости и не свидетельствует о большом милосердии. Если человек оши­бается, не веруя в бога, разве это дает нам основание оскорблять его? К поношениям прибегает лишь тот, кто не находит доказа­тельств. Можно поставить сто против одного, что из двух споря­щих рассердится тот, кто неправ.

Дидро Д. Соч. В 2 т. М., 1986. Т. 1. С. 167-168.

Я разделяю атеистов на три группы: одни прямо заявляют вам, что бога нет, и действительно так думают; это — настоя­щие атеисты; другие — их довольно много — не знают, что об этом думать, и охотно бы решили вопрос жребием; это — атеи­сты-скептики; третьи — и их гораздо больше — хотели бы, что­бы бога не было, они прикидываются убежденными в его небы­тии и живут так, как если бы они действительно были в этом убеждены; это — фанфароны атеизма. Я ненавижу фанфаро­нов: они лжецы; я жалею настоящих атеистов; мне кажется, что для них нет утешения; я молю бога за скептиков: им не хватает просвещенности...

Что такое бог? Вот вопрос, который задают детям и на кото­рый так трудно ответить философам.

Известно, в каком возрасте надо учить ребенка читать, петь, танцевать, в каком — преподавать ему латынь и геометрию. Толь­ко в области религии не считаются с его развитием; едва он начи­нает понимать, как его уже спрашивают: что такое бог? В одно и то же время и из одних и тех же уст он узнает, что существуют домовые, привидения, оборотни и бог. С одной из важнейших истин его знакомят таким способом, что когда-нибудь она будет опорочена перед судилищем его разума. В самом деле, что уди­вительного, если, обнаружив в возрасте двадцати лет, что вера в бытие бога смешана у него в голове с кучей нелепых предрассуд­ков, он не захочет признать ее и отнесется к ней так же, как наши судьи относятся к честному человеку, случайно замешавшемуся в толпе мошенников.

Там же. С. 173.