Принципы эволюции и системности

Все аспекты природы — от конечных неизменных матери­альных частиц, планетных систем и видов животных вплоть до вневременных императивов морали и социальной жизни — рас­сматриваются теперь как исторически развивающиеся, или «эво­люционирующие». Если теория человеческого понимания долж­на следовать остальным наукам и истории XX века, тогда она должна основываться не на неизменных принципах и гарантиях, а на исторических взаимодействиях между человеком, его поня­тиями и миром, в котором он живет. Человеческая изменчивость ограничена только медленно изменяющимися пределами нашей генетической конституции и культурного опыта. Проблема чело­веческого понимания в XX веке — это уже не аристотелевская проблема, в которой познавательная задача человека состоит в том, чтобы понять неизменные природные сущности; это и не гегелевская проблема, в которой исторически развивается только человеческий разум в противоположность составляющей стати­ческий фон природе. Скорее всего, эта проблема требует теперь, чтобы мы пришли к терминам развивающихся взаимодействий между миром человеческих идей и миром природы, причем ни один из них не является инвариантным. Вместо неизменного ра­зума, получающего команды от неизменной природы посредством неизменных принципов, мы хотели бы найти изменчивые позна­вательные отношения между изменяющимся человеком и изме­няющейся природой.

Тулмин Ст. Человеческое понимание. М., 1984. С. 41.

Мы можем считать, что общество в целом образует единую функциональную «систему» только в том случае, если нам не удается отделить более свободные социальные и политические связи между различными общественными институтами от бо­лее тесных и более формальных отношений, существующих в отдельно взятых институтах. В каждом институте вполне воз­можны жесткие функциональные связи между различными ро­лями, например, между председателем правления и генераль­ным директором или между главнокомандующим и начальни­ком штаба. Но строить отношения, скажем, между армией и индустрией, церковью и законодательными учреждениями по одной и той же системной модели было бы столь же ошибочно, как и считать отношения между механикой и оптикой жестки­ми логическими отношениями, сравнимыми с теми, которые

существуют в самой механике. В каждом случае эта ошибка вызывает один и тот же отклик. Если составные элементы об­щества в целом (или науки в целом) так тесно связаны между собой, как подразумевает эта точка зрения, то в таком случае их нельзя будет модифицировать постепенно или по одному: единственная возможность осуществить радикальные переме­ны будет состоять в том, чтобы отвергнуть всю «систему» в це­лом и начать все с начала.

Напротив, единственный безопасный способ избежать этого заключения — одним ударом разбить и ультрасистемную, и уль­трареволюционную точки зрения.

Там же. С. 139—140.

Познание и наука

Философское объяснение концептуального познания всегда вводит какие-нибудь предположения (хотя и неразработанные) о тех механизмах, благодаря которым «чувственные импульсы» «протекают» в нервной системе; однако нейрофизиология в свою очередь должна иметь в виду, что функции центральной нервной системы являются инструментом совершенствования познания. Точно так же мы можем ясно понять интеллектуальный автори­тет наших познаний только в том случае, если мы имеем в виду социально-исторические процессы, благодаря которым они раз­виваются в жизни культуры или сообщества: однако более яс­ный анализ этого интеллектуального авторитета в свою очередь дает нам средства для развития более точных идей о самих этих процессах. <... >

Социальные и политические понятия в принципе ничем не отличаются от понятий естественных наук, как можно было бы предположить на первый взгляд; напротив, отношения между мышлением и практикой в науке и политике чрезвы­чайно сходны. В каждом случае появлению новых осмыслен­ных понятий предшествует осознание новых проблем и введе­ние новых процедур, позволяющих решить эти проблемы. В обеих областях понятия приобретают смысл благодаря тому, что они служат человеческим целям в реальных практических ситуациях. В обеих областях последовательные изменения в применении этих понятий связаны с постепенным уточнением или усложнением их значения. И в обеих областях всеобъем­лющая «рациональность» существующих в них процедур или

институтов зависит от того, есть ли в самой инициативе сфера их критики и изменения.

Там же. С. 46, 173—174.

Конечно, длительная причастность к науке дает о себе знать несколькими различными способами. Группа людей, которые ра­ботают в качестве физиков-атомщиков, цитологов или нейроана-томов, связаны в генеалогии ученых как руководители и их уче­ники; аналогичным образом связаны в институциональные гене­алогии научные общества или исследовательские центры в каж­дой науке; в то же время другие генеалогии соединяют экспери­ментальную технику, модели объяснения, терминологию, мате­матические методы, предметы исследования предшествующих и более поздних стадий данной науки. В том или ином контексте, возможно, будет полезно описать историческое развитие науки в терминах какой-либо из этих последовательностей, либо усовер­шенствования оборудования и улучшения методик расчетов, либо расширения эмпирической сферы. Трудность состоит в том, что­бы понять, какая из этих различных областей имеет наибольшее значение, а может быть, подобно волокнам каната, они воздей­ствуют на науку совокупно, причем ни одним из них нельзя пре­небречь.

Там же. С. 153.

Проблемы, на которых концентрируется работа по­следующих поколений ученых, образует своего рода диалекти­ческую последовательность; несмотря на все изменения акту­альных для них понятий и методов, стоящие перед ними про­блемы в своей совокупности образуют длительно существую­щее генеалогическое дерево. В таком случае преемственность научной дисциплины, если ее проанализировать в данных тер­минах, столь же основывается на обстоятельствах, управляю­щих изменениями следующих друг за другом «поколений» вклю­ченных в нее проблем (вместе со всеми связанными с ними те­ориями и идеями), сколь и на обстоятельствах, приводящих к выживанию неизменных проблем или принятых теорий и поня­тий. В конце концов если науки должны представлять собой подлинно «рациональные» и исторически развивающиеся ини­циативы, за которые мы их принимаем, то именно этого и сле­довало ожидать.

Именно «генеалогия проблем» соответственно лежит в осно-

ве всех иных генеалогий, с помощью которых можно охаракте­ризовать развитие науки.

Там же. С. 155.

Задача науки состоит в том, чтобы постепенно, шаг за шагом усовершенствовать наши представления о природе, идентифици­руя проблемные зоны, где сократить разрыв между возможнос­тями находящихся в обращении понятий и нашими разумными интеллектуальными идеалами.

Долгосрочные крупномасштабные изменения в науке, как и везде, происходят не в результате внезапных «скачков», а благо­даря накоплению мелких изменений, каждое из которых сохра­нилось в процессе отбора в какой-либо локальной и непосред­ственной проблемной ситуации. Следовательно, в своих попыт­ках понять концептуальные изменения в науке мы должны быть особенно внимательными к локальным и непосредственным тре­бованиям каждой интеллектуальной ситуации, к преимуществам, связанным с различными концептуальными новообразованиями. Эти требования редко бывают простыми, но всегда очень специ­фичны. Таким образом, четкая преемственность проблем, сто­ящих перед наукой, отражает не внешний вечный диктат логики, но преходящие исторические факты в каждой отдельной проблем­ной ситуации.

Там же. С. 157.

Суммируем: историческая трансформация, благодаря кото­рой эволюционизирует содержание научной дисциплины, пости­гается только в терминах целей объяснения, принятых в настоя­щее время в соответствующей специальности. Однако характер этих целей в свою очередь можно объяснить лишь в том случае, если использовать термины, выведенные из словарного запаса этой дисциплины. Вообще предмет науки действительно «про­блематичен» лишь в том случае, если он рассматривается в свете этих интеллектуальных целей занятых в ней ученых; однако сами эти цели можно реалистически сформулировать только в свете опыта соответствующей дисциплины. <... > В этом диалекти­ческом методе задача определения современных идеалов науки со всей необходимой точностью имплицитно мобилизует весь ее исторический опыт.

В таком случае природа «интеллектуальной дисциплины» все­гда включает в себя по крайней мере как ее понятия, так и людей, которые их создали, как ее предмет, или «домен», так и те общие

интеллектуальные цели, которые объединяют работающих в этой области людей. Если представления «интеллектуальной дисцип­лины» и «научной специальности» коррелятивны, то коррелятив-ны также и факторы, которые сохраняют интеллектуальную по­следовательность дисциплины и собственно идентичность спе­циальности. В каждом из этих случаев тот опыт, который был накоплен людьми в отдельной области, приводит к тому, что они принимают определенные идеалы объяснения. Эти идеалы обусловливают те коллективные цели, которые человек стремит­ся достичь, когда получает соответствующую специальность и работает в качестве биохимика или физика-атомщика, и те же самые идеалы сохраняют связность самой дисциплины, ставя пре­делы, которые ограничивают круг гипотез и размышлений, и совершенствуя критерии отбора, позволяющие судить о концеп­туальных новообразованиях.

Там же. С. 160—161.

Наука, рассматриваемая в качестве целостной человеческой инициативы, не является не только компендиумом идей и аргу­ментов, не только системой институтов и заседаний. В тот или иной момент интеллектуальная история научной дисциплины, институциональная история научной специальности и индивиду­альных биографий ученых, очевидно, соприкасаются, взаимодей­ствуют и сливаются друг с другом. Ученые усваивают, применя­ют и модифицируют свои интеллектуальные методы «ради» ин­теллектуальных требований своей науки, а их институциональ­ная деятельность в действительности принимает такие формы, которые позволяют эффективно действовать «во главе» науки. Следовательно, дисциплинарные (или интеллектуальные) и про­фессиональные (или человеческие) аспекты науки должны быть тесно взаимосвязанными, но ни один из них не может быть пол­ностью первичным или вторичным по отношению к другому.

Там же. С. 305-306.

Современная область любой науки — объекты, свойства или события, которые образуют проблемы науки и таким образом обогащают ее «явления», — определяется не столько природой, сколько теми интеллектуальными установками, с которыми люди в настоящее время подходят к природе; не столько природой в качестве «вещи в себе», как, возможно, сказал бы Кант, сколько характером нынешних «представлений» о природе. В результате свойства окружающего мира, которые ученые одного поколения

отнюдь не находили таинственными, становятся загадочными и «проблематичными» для людей следующего поколения — про­сто потому, что круг их устремлений стал более широким.

Там же. С. 179.

Фейерабенд Поп Карп (род. 1924) — американский фило­соф и методолог науки, один из основных представителей постпозитивизма. Преподавал в Калифорнийском и др. уни­верситетах США Большой резонанс в широком философс­ком сообществе вызвала разработанная Фейерабендом «анар­хистская теория познания» с ее главным принципом «все доз­волено». Отстаивая позицию теоретико-методологического плюрализма, он отрицает необходимость универсального метода познания. Более того, он полагает, что науку следу­ет лишить центрального места в обществе и уравнять ее с религией, мифом, магией и т. п. духовными формообразо­ваниями, а также отделить ее от государства. Основная про­граммная работа: «Против методологического принуждения-(1975).

Наука

Куда ни посмотришь, какой пример ни возьмешь, видишь только одно: принципы критического рационализма (относиться к фальсификациям серьезно: требовать роста содержания, избе­гать гипотез ad hoc; «быть честным», что бы это ни означало, и т. п.) и, соответственно, принципы логического эмпиризма (быть точным; основывать наши теории на измерениях; избегать неопре­деленных и неустойчивых идей и т. п.) дают неадекватное пони­мание прошлого развития науки и создают препятствия для ее развития в будущем. Они дают неадекватное понимание науки потому, что наука является гораздо более «расплывчатой» и «ир­рациональной», чем ее методологические изображения. И они служат препятствием для ее развития, поскольку, как мы виде­ли, попытка сделать науку более «рациональной» и более точной уничтожает ее. Следовательно, различие между наукой и мето­дологией, являющееся очевидным фактом истории, указывает на слабость последней, а также, быть может, на слабость «законов разума». То, что в сравнении с такими законами представляется как «расплывчатость», «хаотичность» или «оппортунизм», играло

очень важную роль в разработке тех самых теорий, которые се­годня считаются существенными частями нашего познания при­роды. Эти «отклонения» и «ошибки» являются предпосылками прогресса. Они позволяют выжить в сложном и трудном мире, в котором мы обитаем; они позволяют нам оставаться свободны­ми и счастливыми деятелями. Без «хаоса» нет познания. Без час­того отказа от разума нет прогресса. Идеи, образующие ныне подлинный базис науки, существуют только потому, что живут еще предрассудки, самонадеянность, страсть — именно они про­тивостоят разуму и по мере возможности проявляются. Отсю­да мы должны заключить, что даже в науке разум не может и не должен быть властным и должен подчас оттесняться или устра­няться в пользу других побуждений. Нет ни одного правила, со­храняющего свое значение при всех обстоятельствах, и ни одного побуждения, к которому можно апеллировать всегда.

Теперь мы должны вспомнить, что этот вывод был получен при условии, что наука, которую мы знаем сегодня, остается не­изменной и что используемые ею процедуры детерминируют так­же и ее будущее развитие. Если наука дана, то разум не может быть универсальным и неразумность не может быть исключена. Эта характерная особенность науки является серьезным свиде­тельством в пользу анархистской эпистемологии. Однако наука не священна. Ограничения, которые она налагает (а таких огра­ничений много, хотя их не всегда легко сформулировать), вовсе не являются необходимыми для создания стройных и плодотвор­ных концепций относительно мира. Существуют мифы, суще­ствуют догмы теологии, существуют метафизические системы и множество иных способов построения мировоззрения. Ясно, что плодотворный обмен между наукой и такими «ненаучными» ми­ровоззрениями нуждается в анархизме даже в большей мере, чем сама наука. Таким образом, анархизм не только возможен, но и необходим как для внутреннего прогресса науки, так и для разви­тия культуры в целом. В конце концов, именно Разум включает в себя такие абстрактные чудовища, как Обязанность, Долг, Мо­раль, Истина и их более конкретных предшественников, богов, которые использовались для запугивания человека и ограниче­ния его свободного и счастливого развития. Так будь же он про­клят!..

Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М.,

1986. С. 321-322.

Наука и методология

Было бы смешно настаивать на том, что открытия людей древнекаменного века обусловлены инстинктивным использова­нием правильного научного метода. Если бы это было так и если бы полученные результаты были правильны, то почему в таком случае ученые более позднего времени так часто приходят к со­вершенно иным выводам? И, кроме того, как мы видели, «науч­ного метода» просто не существует. Таким образом, если науку ценят за ее достижения, то миф мы должны ценить в сотни раз выше, поскольку его достижения несравненно более значитель­ны. Изобретатели мифа положили начало культуре, в то время как рационалисты и ученые только изменяли ее, причем не все­гда в лучшую сторону.

Столь же легко можно опровергнуть допущение: нет ни од­ной важной научной идеи, которая не была бы откуда-нибудь заимствована. Прекрасным примером может служить коперни-канская революция. Откуда взял свои идеи Коперник? Как он сам признается, у древних авторитетов. Какие же авторитеты влияли на его мышление? Среди других также и Филолай, кото­рый был бестолковым пифагорейцем. Как действовал Коперник, когда пытался ввести идеи Филолая в астрономию своего време­ни? Нарушая наиболее разумные методологические правила.

Там же. С. 516.

Имеется еще одна догма, которую следует рассмотреть, преж­де чем мы вновь обратимся к основной теме. Это убеждение в том, что все люди и все объекты совершенно автоматически под­чиняются законам логики и должны подчиняться этим законам. Если это так, то антропологическая исследовательская работа ока­зывается излишней. «Что истинно в логике, то истинно в психо­логии... в научном методе и в истории науки», — пишет Поппер.

Это догматическое утверждение не является ни ясным, ни истинным (в одной из его распространенных интерпретаций). Для начала согласимся с тем, что такие выражения, как «психоло­гия», «история науки», «антропология», обозначают определенные области фактов и регулярностей (природы, восприятия, челове­ческого мышления, общества). В таком случае данное утвержде­ние не является ясным, поскольку не существует такого един­ственного предмета — логики, — который способен раскрыть логическую структуру указанных областей. Существует Гегель, существует Бауэр, существуют представители формализма. Они

предлагают вовсе не разные интерпретации одного и того же на­бора логических «фактов», а совершенно разные «факты». И дан­ное утверждение не является истинным, поскольку существуют вполне правомерные научные высказывания, которые нарушают даже простые логические правила.

Там же. С. 415-416.

Мысль о том, что наука может и должна развиваться соглас­но фиксированным и универсальным правилам, является и нере­альной, и вредной. Она нереальна, так как исходит из упрощен­ного понимания способностей человека и тех обстоятельств, ко­торые сопровождают или вызывают их развитие. И она вредна, так как попытка придать силу этим правилам должна вызвать рост нашей профессиональной квалификации за счет нашей че­ловечности. Вдобавок эта мысль способна причинить вред самой науке, ибо пренебрегает сложностью физических и исторических условий, влияющих на научное изменение. Она делает нашу на­уку менее гибкой и более динамичной: каждое методологическое правило ассоциировано с некоторыми космологическими допу­щениями, поэтому, используя правило, мы считаем несомнен­ным, что соответствующие допущения правильны. Наивный фаль-сификационизм уверен в том, что законы природы лежат на поверхности, а не скрыты под толщей разнообразных помех. Эмпиризм считает несомненным, что чувственный опыт дает гораздо лучшее отображение мира, нежели чистое мышление. Те, кто уповает на логическую доказательность, не сомневаются в том, что изобретения Разума дают гораздо более значительные результаты, чем необузданная игра наших страстей. Такие предпо­ложения вполне допустимы, даже истинны. Тем не менее иног­да следовало бы проверять их. Попытка подвергнуть их проверке означает, что мы прекращаем пользоваться ассоциированной с ними методологией, начинаем разрабатывать науку иными спо­собами и смотрим, что из этого получается. Анализ конкретных случаев показывает, что такие проверки происходили всегда и что они свидетельствуют против универсальной значимости лю­бых правил. Все методологические предписания имеют свои пре­делы, и единственным «правилом», которое сохраняется, являет­ся правило «все дозволено».

Там же. С. 450—451.

Идея метода, содержащего жесткие, неизменные и абсолют­но обязательные принципы научной деятельности, сталкивается

со значительными трудностями при сопоставлении с результата­ми исторического исследования. При этом выясняется, что не существует правила — сколь бы правдоподобным и эпистемоло-гически обоснованным оно ни казалось, — которое в то или иное время не было бы нарушено. Становится очевидным, что такие нарушения не случайны и не являются результатом недостаточ­ного знания или невнимательности, которых можно было бы избежать. Напротив, мы видим, что они необходимы для про­гресса науки. Действительно, одним из наиболее замечательных достижений недавних дискуссий в области истории и философии науки является осознание того факта, что такие события и дости­жения, как изобретение атомизма в античности, коперниканская революция, развитие современного атомизма (кинетическая тео­рия, теория дисперсии, стереохимия, квантовая теория), посте­пенное построение волновой теории света, оказались возможны­ми лишь потому, что некоторые мыслители либо сознательно решили разорвать путы «очевидных» методологических правил, либо непроизвольно нарушали их.

Еще раз повторяю: такая либеральная практика есть не про­сто факт истории науки — она и разумна, и абсолютно необхо­дима для развития знания. Для любого данного правила, сколь бы «фундаментальным» или «необходимым» для науки оно ни было, всегда найдутся обстоятельства, при которых целесообраз­но не только игнорировать это правило, но даже действовать воп­реки ему.

Там же. С. 153—154.

Фуко Мишель-Поль (1926—1984) — один из наиболее зна­чимых современных философов, представитель французс­кого структурализма и постмодернизма. Наиболее важные философско-культурологические труды Фуко переведены на русский язык. Среди них: «Слова и вещи. Археология гума­нитарных наук» (СПб., 1997), «Мысльизвне» (М., 1996), «Ар­хеология гуманитарных наук» (М., 1966).