Онтологическое доказательство бытия Бога

Итак, без сомнения, нечто, больше чего нельзя себе предста­вить, существует (existit) и в уме, и в действительности.

И оно, конечно, существует столь истинно, что его нельзя представить себе несуществующим. Ибо можно представить себе, что существует нечто такое, чего нельзя представить себе как несуществующее; и оно больше, чем то, что можно представить себе как несуществующее. Поэтому если то, больше чего нельзя себе представить, можно представить себе как несуществующее, тогда то, больше чего нельзя представить себе, не есть то, боль­ше чего нельзя себе представить; противоречие. Значит, нечто, больше чего нельзя себе представить, существует так подлинно, что нельзя и представить себе его несуществующим.

А это Ты и есть, Господи Боже наш. Значит, ты так подлин­но существуешь, Господи Боже мой, что нельзя и представить себе, будто Тебя нет. И недаром. Ведь если какой-нибудь ум мог бы представить себе что-нибудь лучше тебя, это значило бы, что тварь возвысилась над Творцом и судит о Творце, что очень не­лепо. Притом все сущее, кроме Тебя одного, можно представить себе как несуществующее. Значит, Ты один всего подлиннее, а

потому Ты и больше всего имеешь бытие (habes esse): ибо все другое существует не столь истинно и потому имеет бытия мень­ше (minus habet esse). Почему же тогда «сказал безумец в сердце своем: нет Бога», если столь естественно (in promptu) для разум­ного ума, что Ты существуешь больше всего? Почему, как не потому, что он глупец и безумец?

Но как он сказал в сердце то, чего не мог представить себе? Или как не мог представить себе того, что сказал в сердце, когда одно и то же значит: сказать в сердце и представить себе? И если на самом деле, вернее сказать, поскольку на самом деле и пред­ставил себе, раз «сказал в сердце», и не сказал в сердце, раз не мог себе представить, то, значит, не в одном лишь смысле гово­рится нечто в сердце и представляется. Иначе ведь представляет­ся вещь, когда представляется звук (vox), ее обозначающий; ина­че — когда мыслится само то, что есть вещь. В пер вом значении можно представить себе, что Бога нет, во втором — ничуть не бывало. Потому что никто, понимающий, что такое Бог, не мо­жет представить себе, что Бога нет, хотя бы произносил в сердце эти слова — или без всякого выражения вовне, или с каким-ни­будь. Бог ведь есть то, больше чего нельзя себе представить. Кто это хорошо понимает, тот, разумеется, понимает, что это суще­ствует так, что даже и в представлении не может не существо­вать. Значит, кто понимает, что Бог так существует, не может представить его себе несуществующим.

Благодарю Тебя, Господи благий, благодарю Тебя за то, что то, во что раньше веровал я силой дара Твоего, теперь так пони­маю силой просвещения Твоего, что если бы и не хотел верить в то, что Ты существуешь, не мог бы этого не понимать.

Там же. С. 128—130.

Абеляр Пётр (1079—1142) — французский философ и тео­лог.

Автор трудов: «Введение в теологию», «Логика для на­чинающих», «Диалектика», «Схоластическая теология», «Да и Нет», «Этика, или Познай самого себя».

Трагическая история его жизни закончилась постриже­нием в монахи и описана им в книге «История моих бед­ствий», шедевре средневековой литературы.

Незадолго до смерти, в 1142 году, Абеляр написал свое последнее произведение «Диалог между Философом, Иуде­ем и Христианином», отрывки из которого мы и представ­ляем нашим читателям.

Понятие мудрости

Философ. Ты прав, я действительно занят ею. Ведь это единственная естественная дисциплина, которая, благодаря мо­ральным заповедям, тем более подобает философам, чем более ясно, что эти заповеди основываются на Законе и коренятся в разумных основаниях, как о том напомнил тот великий ученый муж: Ибо и Иудеи требуют знамений (signa) и Еллины ищут мудрости [(1-е Послание к Коринфянам, I, 22) ]. Иудеи, дей­ствительно, поскольку в них — животное и чувственное начало, не воспитаны ни в какой философии, с помощью которой они могли бы обсудить разумные основания, в [вопросах] веры они руководствуются одними только внешними чудесами, так как это может делать один только Бог, и не может быть никаких иллю­зий, что это делает демон. Оттого глупо это принимать; и еги­петские маги учили, и ваш Христос — особенно — наставлял, предостерегая своих [учеников] от псевдофилософов Антихрис­та. Он свидетельствует, что, прельщая людей, они орудуют только чудесами, чтобы прельстить, если возможно, и избранных [(Мат­фей, XXIV, 24)]. Но, следовательно, так как искать знамения — глупость, то вышеуказанный апостол напоминает в добавлении, что и греки ищут мудрости, то есть требуют от проповедников, напротив, рациональных оснований, которые являются неоспо­римыми инструментами мудрости. Потому также наилучше все­го рекомендует вашу, то есть христианскую, проповедь то, что она могла обратить в веру тех, кто больше всего опирался на разумные доказательства и имел их в изобилии, будучи настав­лен изучением свободных искусств и будучи закован в разум. Сами они не только испытатели этих искусств, но и изобретате­ли их, а ручейки от этих источников изливались на весь мир. Поэтому сейчас мы главным образом полагаемся, на ваше зна­ние; потому что, поскольку оно уже широко упрочилось, оно может [сыграть] наибольшую роль в споре (in conflictu).

Христианин. Мало того, после обращения [в нашу веру] стольких философов ни тебе, ни потомкам нельзя сомневаться в

ней, и, по-видимому, нет нужды в таком [горячем] споре, так как в мирских науках вы во всем доверяете авторитету этих фи­лософов; но их пример не побуждает вас к вере, хотя вы и гово­рите вместе с пророком: Мы не лучше отцов наших [(III Царств, XIX, 4)].

Авторитет в разум

Философ. Мы не настолько полагаемся на их авторитет, чтобы не обсуждать при помощи разума их высказывания, преж­де нежели согласиться с ними. Иначе мы перестали бы философ­ствовать, а именно, если бы, отбросив исследование разумных доводов, мы более всего пользовались авторитетными высказы­ваниями, которые оказываются неискусными, совершенно не ка­саются сути дела, заключаясь скорее в [передаче] мнения, неже­ли в истине; и мы могли бы поверить, что сами наши предки не столько были склонены к исповеданию вашей веры доводами разума, сколько были побеждены силой, с чем согласуются и ваши истории. Ведь прежде, чем были обращены к вере вашей посредством чудес, как вы говорите, императоры и знать, ваша чистота завоевала немногих мудрецов или вовсе никого, хотя тогда народы легко могли быть вырваны из очевиднейших заблужде­ний идолопоклонства и приведены к какому-либо культу едино­го бога.

Поэтому ваш Павел в своих посланиях к Афинянам пред­усмотрительно, пользуясь случаем, говорит в начале так: Афинс­кие мужи! По всему вижу я, что вы как бы особенно суеверны и т. д. [(Деяния, XVII, 22)]. Ведь уже тогда исчезло знание есте­ственного закона и божественного культа, и множество заблуд­ших совершенно уничтожило либо подавило малое число мудре­цов; говоря по совести и подтверждая немалую пользу христиан­ской проповеди, мы не сомневаемся также в том, что именно благодаря ей всего более тогда было уничтожено в мире идоло­поклонство.

Христианин. Прибавь к этому и то, что, это же ясно, и естественный закон, и совершенство нравственного учения, ко­торым, как вы говорите, вы только одни и пользуетесь и которо­го, вы верите, достаточно для спасения, были пробуждены, или, вернее, переданы Самим Тем, Кем, как истинной Софией, то есть Мудростью Божией, были наставлены все, коих должно на­звать истинными философами.

Философ. О, если бы ты мог доказать, как ты утвержда­ешь, то, что вы действительно являетесь логиками, вооружен­ными разумными словесными доводами от самой, как вы гово­рите, высшей мудрости, которую по-гречески называете Лого­сом, а по-латински Словом Божьим! И не дерзайте предлагать мне, несчастному, известное прибежище Григория, говорящего: Та вера не имеет цены, коей человеческий разум предоставляет доказательства (Gregorii Horn, in Evang. XL, Нот. XXVI, 1). Ибо ведь те у вас, которые не в состоянии обосновать воздвигае­мую ими веру, для оправдания своего невежества тотчас прибе­гают к этому изречению Григория.

А оно, соответственно их мнению, что делает иное, кроме того что мы должны быть удовлетворены любыми высказыва­ниями о вере, равно как здравыми, так и глупыми? Ведь если вера меньше всего должна допускать разум к обсуждению, что­бы не утратить заслуги, и если, следовательно, то, во что веришь, не может быть оспорено суждением ума, но тотчас должно со­глашаться с предписанным, то сколько бы заблуждений ни на­саждала проповедь, ничего нельзя сделать, потому что ничто нель­зя опровергнуть при помощи разума там, где разум применять не дозволено.

Утверждает идолопоклонник о камне или бревне или каком-нибудь творении: вот — истинный Бог, Творец неба и земли. И какую бы явную мерзость он ни высказал, кто в состоянии опро­вергнуть его, если разуму совсем не дозволено рассуждать о вере? Ведь уличающему его, и скорее всего христианину, он тотчас же противопоставит то, что сказано выше: «та вера не имеет цены...» и т. д. Тотчас же христианин смутится в самой своей защите и должен будет сказать, что вовсе не нужно слушать доводов разу­ма там, где он сам вовсе не разрешает их применять и совершен­но не дозволяет себе прямо нападать на кого-либо в вопросах веры при помощи разума.

Христианин. Как говорит величайший из мудрецов: <есть у человека пути, которые кажутся прямыми, приводят же они его в конце концов к смерти >; такими оказываются в боль­шинстве случаев и доводы разума, то есть высказанные разумно и соответствующим образом, хотя на самом деле они вовсе не таковы.

Философ. Что же сказать о тех, кто считается авторите­том? Разве у них самих не встречается множества заблужде-

ний? Ведь не существовало бы столько различных направлений веры, если бы все пользовались одними и теми же авторитета­ми. Но, смотря по тому, кто как рассуждает при помощи соб­ственного разума, отдельные лица избирают авторитеты, за которыми следуют. Иначе мнения всех Писаний должны были бы восприниматься одинаково (indifferenter), если бы только разум, который естественным образом прежде них, не был бы в состоянии о них судить. Ибо и сами писавшие заслужили ав­торитет, то есть достоинство, которое заставляет им немедлен­но верить, только благодаря разуму, коим, по-видимому, пол­ны их высказывания.

По их собственному суждению, разум настолько предпочи­тается авторитету, что, как упоминает ваш Антоний, «поскольку смысл человеческого разума в том, чтобы быть изобретателем наук, то науки меньше всего нужны тому, у кого этот смысл не затронут». В любом философском диспуте считается, что авто­ритет ставится на последнее место или совсем не принимается во внимание, так что вообще стыдятся приводить [доказательства], происходящие от суждения о вещи, то есть от авторитета. Те, кто доверяет своим собственным силам, презирают прибежище чужой помощи. Поэтому правильно философы признали, что топосы подобных доказательств, когда считается, что к ним при­бегает скорее оратор, нежели философ, являются совершенно внешними, устраненными от вещи, лишенными всякой силы, поскольку они заключаются скорее в мнении, нежели в истине, и не требуют никаких ухищрений ума для того, чтобы отыскать - собственные доказательства, и что тот, кто их приводит, пользу­ется не своими словами, а чужими.

<...>

Христианин. Ни один разумный среди нас не запрещает исследовать и обсуждать веру при помощи разумных доказа­тельств, и никто разумно не успокаивается на сомнительном, если только разумом не предпосылается то, на чем должно успоко­иться. Ведь когда он придает веру сомнительной вещи, она, ко­нечно, сама делается тем, что вы называете доказательством. В самом деле, во всякой дисциплине и в любом споре (conflictus) позиций противоречие возникает само по себе как относительно написанного, так и относительно суждения, и возникшая в таком споре истина разумного доказательства сильнее, чем приведен-

ный авторитет. Ведь для отвержения веры важно не то, что есть истинного в вещи, а то, что может появиться в результате мне­ния. На основании же слов самого авторитета часто возникает очень много вопросов, так что приходится судить скорее о них, чем о самой по себе [истине]. После же возвращения к рацио­нальному доказательству, даже если оно и не будет таковым, а только мнимым, не останется никакого вопроса, потому что не останется никакого сомнения.

С тобой же тем меньше должно действовать на основании авторитета, чем больше ты опираешься на разум и чем меньше ты признаешь авторитет Писания. Каждый, конечно, может быть опровергнут только на основании того, что он признает. И спо­рить нам друг с другом должно иначе, чем с тобой. Мы знаем, что утверждения Григория или прочих наших ученых, а также то, что утверждал сам Христос или Моисей, к тебе еще не отно­сятся [настолько], чтобы сами их высказывания привели тебя к вере. Среди нас, приемлющих это, они имеют место; иногда же веру нужно защищать и утверждать больше всего при помощи разумных доводов, и я хорошо помню об этом в противополож­ность тем, кто отрицает возможность исследования веры с помо­щью разума. Об этом вторая книга «Христианской теологии» рас­суждает полнее и совершенно поражает противников как на ос­новании силы разумных доказательств, так и на основании авто­ритета писателей (scriptores). Теперь же, если угодно, вернемся к нашему вопросу.

Философ. Конечно, ибо угодно и это следовало бы оце­нить больше всего: мы опираемся, насколько возможно, на есте­ственный закон и пытаемся познать [его] по истинно этическим образцам. Мы, думаем, сделаем правильно и по обычаю, если обсудим — в соответствии с описанной тобою выше сущностью этики — то, что есть высшее благо и пути его достижения, так что, очевидно, обсуждение нашей этики поэтому разделится на две части....