Теория познания. Наука и природа

Мы располагаем тремя основными средствами: наблюдени­ем природы, размышлением и экспериментом. Наблюдение со­бирает факты; размышление их комбинирует; опыт проверяет результаты комбинаций. Необходимо, чтобы наблюдение приро­ды было постоянным, размышление — глубоким, а опыт — точ­ным. Эти средства редко оказываются соединенными. Вот поче­му творческих умов не так много...

Почему же у нас так мало достоверных знаний? По каким фатальным причинам науки так мало продвинулись вперед?.. Аб­страктные науки слишком долго занимали лучшие умы и почти не принесли плодов; в одних случаях вовсе не изучалось то, что надлежало знать, в других случаях в исследованиях не было ни отбора, ни плана, ни цели, ни метода; без конца нагромождали слова, а знание вещей отставало.

Истинный метод философствования заключался и будет зак­лючаться ъ том, чтобы умом проверять ум, умом и экспериментом контролировать чувства, познавать чувствами природу, изучать природу для изобретения различных орудий, пользоваться ору­диями для изысканий и совершенствования практических ис­кусств, которые необходимо распространить в народе, чтобы на­учить его уважать философию.

Есть только одно средство расположить простой народ к фи­лософии; оно состоит в том, чтобы показать ее пользу...

Каковы бы ни были факты, они составляют подлинное бо­гатство философа. Но один из предрассудков рациональной фи­лософии заключается в убеждении, будто тот, кто не может со­считать своих денег, никогда не будет богаче того, у кого только один экю. К несчастью, рациональная философия главным обра­зом сопоставляет и связывает факты, имеющиеся в ее распоря­жении, и гораздо меньше внимания уделяет тому, чтобы соби­рать новые факты.

Собирать и связывать факты — два очень трудных занятия; поэтому философы и распределили их между собой. Одни по­свящают свою жизнь собиранию материалов — это полезная и трудоемкая работа; другие, гордые зодчие, спешат их использо­вать. Но время доныне опрокидывало почти все сооружения ра­циональной философии...

Мы выделили два вида философии: философию экспери­ментальную и рациональную. У одной глаза завязаны, она все­гда идет ощупью, берется за все, что попадает ей под руку, и в конце концов натыкается на драгоценные вещи. Другая собирает этот драгоценный материал и старается разжечь из него факел; но до настоящего времени этот мнимый факел служил ей хуже, чем ее сопернице поиски наощупь; это и не удивительно. Опыт бесконечно умножает свои поиски и действует непрерывно; он неизменно ищет явления, в то время как разум ищет аналогии. Экспериментальная философия не знает ни того, что ей попадет­ся, ни того, что получится из ее работы; но она работает без уста­ли. Наоборот, рациональная философия взвешивает возможнос­ти, выносит суждения и умолкает; она самоуверенно заявляет: «свет нельзя разложить»; экспериментальная философия прислу­шивается к ней и молчит целые века, затем она вдруг показывает призму и говорит: «свет разложим».

Там же. С. 340—343.

Онтология: Учение о материи и движении

Не знаю, в каком смысле философы полагали, будто мате­рия безразлична к движению и покою. Хорошо известно, что тела тяготеют друг к другу; это значит, что все частицы тела взаимно притягиваются; это значит, что в этом мире все либо перемеща-

ется, либо находится в состоянии напряжения, или же одновре­менно перемещается и находится в состоянии напряжения...

Тело, по мнению некоторых философов, само по себе бездея­тельно и лишено силы: это ужасная ошибка, идущая вразрез со всякой здравой физикой, со всякой здравой химией: тело преис­полнено деятельности и силы и само по себе, и по природе своих основных свойств, рассматриваем ли мы его отдельные молеку­лы или всю массу.

К этому добавляют: чтобы представить себе движение, надо вне существующей материи вообразить силу, на нее воздейству­ющую. Это не так: молекула, наделенная свойством, присущим ее природе, сама по себе есть деятельная сила. Она воздействует на другую молекулу, в свою очередь воздействующую на нее...

Абсолютный покой есть абстрактное понятие, в природе его не существует; движение есть такое же реальное свойство, как длина, ширина и глубина...

Невозможно предположить существование чего-либо вне ма­териальной вселенной; никогда не следует делать подобных предположений, потому что из них ничего нельзя вывести.

Там же. С. 490—491.

О человеке. Единство тела и души

Ощущением называют какое бы то ни было действие души, обусловленное соединением души с телом. Ощущать — значит жить.

Ощущение происходит при помощи нервов, ибо их нельзя коснуться, не вызывая ощущения.

Отсюда: простое ощущение, приятное ощущение, болезнен­ное ощущение.

От чрезмерной боли можно умереть. Не все части тела ощу­щают.

Нервы существуют повсюду, но это не все, что есть в орга­низме.

Кости, сухожилия, связки, сумки не ощущают.

В нерве обладают чувствительностью не его оболочки, а его мозговые нити.

Для ощущения необходимы здоровый нерв и свободное со­общение нерва с мозгом.

Ощущение начинается в конце затронутого нерва. Ощуще-

ния не будет, если нерв разрушен или поврежден. Ощущение направлено от члена к мозгу. Следует допустить, что мозг, к которому нервы несут ощущения, тоже ощущает. Когда член был неповрежденным, при прикосновении к нему ощущение шло от него к мозгу. Если вследствие какой-нибудь причины воскреша­ется ощущение, то его относят к прежнему месту его происхож­дения, и человек будет испытывать боль в члене, которого он уже лишен.

Часто боль ощущается не в пораженном месте. Это резуль­тат связи нерва с другим нервом, имеющим с первым общее на­чало.

Нервы суть органы движения, слуги мозга.

Движение направляется от ствола к ветвям, а иногда от вет­вей к стволу.

Перережьте нерв — движение прекращается в нижней части, но остается в верхней части.

Жизнь может продолжаться, даже если нет мозга, безраз­лично, оттого ли, что природа не дала его, или оттого, что его потеряли из-за какого-то несчастного случая или болезни.

Наблюдали обезглавленных и продолжавших жить зароды­шей... Мозг сам по себе так же мало думает, как глаза сами по себе видят или другие органы чувств действуют сами по себе.

Когда человек совершенно здоров, тогда в нем не преоблада­ет ни одно ощущение, заставляющее его обращать внимание на какую-либо часть тела, а такое состояние когда-нибудь испыты­вает каждый человек, — то человек существует лишь в одной точке мозга, он весь там, где его мысль...

Способность человека к совершенствованию происходит от слабости его чувств, из которых ни одно не господствует над органом разума.

Там же. С. 484.

Ощущение и следующее за ним проявление воли телесны; это две функции мозга. Проявление воли предшествует действию мышечных волокон.

Ощущение — определенная форма бытия души, сознающей эту форму, которая образовалась вследствие ее собственных дей­ствий или вследствие некоторого изменения, совершающегося в нервной системе.

Как бы ни представляли себе душу, это — подвижное, про­тяженное, чувствующее и сложное бытие.

Мы сознаем начало разума или души так же, как мы сознаем свое существование, существование своей ноги, своей руки, теп­ла, холода, страдания, удовольствия. Отвлекитесь от всех теле­сных ощущений, и души больше не будет.

Душа весела, печальна, сердита, нежна, лицемерна, сладост­растна? Она ничего без тела. Я утверждаю, что ничего нельзя объяснить без тела.

Там же. С. 522.

Гельвеции Клод-Адриан (1715—1771) —французскийфи­лософ-материалист, виднейший представитель Просвещения во Франции. Критик феодальной идеологии, теологической этики. Основные произведения: «Об уме» (1758), «О челове­ке, его умственных способностях и его воспитании» (1773).

О воспитании

В каждой стране искусство формировать людей так тесно свя­зано с формой правления, что какое-либо значительное измене­ние в общественном воспитании вряд ли возможно без измене­ний в самом государственном строе.

Искусство воспитания есть не что иное, как знание средств для образования более крепких и сильных тел, более просвещен­ных умов и более добродетельных душ. Относительно первой задачи воспитания мы должны брать пример с греков, потому что телесные упражнения были у них в почете и эти упражнения являлись даже частью их медицины. Что же касается средств сделать умы более просвещенными и души более сильными и добродетельными, то мне кажется, что, указав на важность вы­бора предметов, которыми мы заполняем нашу память, и на лег­кость, с которой можно зажигать в нас сильные страсти и на­правлять их к общественному благу, я достаточно дал понять просвещенному читателю, какому плану нужно следовать для усовершенствования общественного воспитания.

Мы столь далеки от всякой реформы в деле воспитания, что я не буду входить в подробности, всегда скучные, когда они бес­полезны. Я замечу только, что мы не соглашаемся в этой облас­ти даже на изменение наиболее грубых и наиболее легко испра-

вимых злоупотреблений. Кто сомневается, например, в том, что для получения всего, что человек в состоянии дать, он должен наилучшим образом распределить свое время? Кто сомневается в том, что успех зависит отчасти от умелого пользования време­нем? И кто, убедившись в этой истине, не замечает с первого же взгляда, какие перемены можно было совершить в обществен­ном воспитании?

Так, необходимо посвятить некоторое время разумному изу­чению родного языка. Как нелепо терять восемь или десять лет жизни на то, чтобы изучать мертвый язык, который забывается сейчас же по окончании школы, потому что он почти совершен­но непригоден в обыденной жизни? Напрасно мне возразят, что если молодых людей так долго держат в гимназиях, то не столько для изучения латыни, сколько для того, чтобы внушить им при­вычку к труду и прилежанию. Разве нельзя было бы для дости­жения этой цели предложить им занятие менее неблагодарное и неприятное? Неужели не боятся притупить в них ту природную любознательность, которая одушевляет нас в ранней молодости? Насколько укрепилась бы эта любознательность, если бы бес­смысленное изучение слов заменили изучением физики, исто­рии, математики, нравственности, поэзии и т.д? Мне могут ска­зать, что изучение мертвых языков выполняет отчасти эту зада­чу. Оно требует переводов и пояснений авторов; оно наполняет, следовательно, головы людей идеями, содержащимися в лучших произведениях древности. На это я отвечу, что нет ничего более нелепого, чем посвящать много лет тому, чтобы вложить в па­мять немногие факты или идеи, которые с помощью переводов можно запомнить в два-три месяца...

Не лучше ли было бы эти годы, отданные на изучение слов, употребить на изучение других фактов, особенно относящихся к нашей будущей возможной деятельности?.. Образование юноши должно дать ему возможность выбирать между различными пу­тями; гений должен быть свободен. Существуют знания, необ­ходимые для каждого гражданина; таково знание принципов нрав­ственности и законов своего государства. Все мои требования сво­дятся к тому, чтобы память молодого человека заполнялась иде­ями и предметами, относящимися к его вероятному поприщу...

Почему... с таким пренебрежением относятся к воспитанию государей и вельмож и вообще всех лиц, которые призваны за-

нимать высокие должности? Неужели же неизвестно, какое силь­ное влияние имеют добродетели и особенно просвещенность вы­сокопоставленных лиц на счастье или несчастье государства? Почему же представлять случайностям столь важную для управ­ления сторону?..

Если даже воспитание самих государей представлено случаю, то кто же позаботится о воспитании частных лиц?..

В государствах деспотических нужно отказаться от надежды создать людей, выдающихся добродетелями или талантами. Иначе в государствах монархических. Здесь... можно рискнуть на та­кое предприятие с некоторой надеждой на успех; но в то же вре­мя приходится признать, что успех будет тем сомнительнее, чем больше монархическая форма правления будет приближаться к форме деспотической или чем испорченнее будут нравы.

Гельвеции. Сочинения. В 2 т. Т. 1. М., 1973. С. 595—603.

Общественный интерес

Силу истины непрестанно славят, а между тем эта столь про­славленная сила бесплодна, если она не оплодотворена интереса­ми государя. Сколько истин погребено еще в трудах таких лю­дей, как Гордон, Сидуций, Макиавелли, они смогут быть извле­чены оттуда лишь энергичной волей просвещенного и доброде­тельного государя. Но, скажут, государь этот родится рано или поздно. Пусть так, но до того момента на эти истины следует смотреть, если угодно, как на строительный камень и материалы для будущей постройки. И по-прежнему верно, что материалы эти будут использованы власть имущими лишь при таких обсто­ятельствах, когда интересы славы заставят их воспользоваться ими.

Говорят, что мнение правит миром. Бывают обстоятельства, когда, несомненно, общее мнение правит даже государями. Но что общего имеет этот факт с вопросом о силе истины? Доказы­вает ли он, что общее мнение есть ее произведение? Нет, наобо­рот, опыт доказывает нам, что почти все вопросы нравственнос­ти и политики решаются силой, а не разумом и что если мнение правит миром, то в конечном счете сильные мира правят мнени­ем... Тот, кто распределяет почести, богатства и наказания, все­гда привязывает к себе множество людей. Это распределение покоряет ему умы, дает ему власть над душами. При помощи

подобных средств султаны узаконяют свои нелепейшие притяза­ния, приучают своих подданных гордиться званием рабов и пре­зирать звание свободных людей.

Какие взгляды наиболее широко распространены? Бесспор­но, религиозные взгляды. Но устанавливаются они не разумом и не истиной, а насилием. Магомет желает навязать свой Коран — он вооружается, он льстит воображению людей, он пугает его. Страх и надежда пробуждают в народах интерес принять его за­кон, и вскоре видения пророка становятся взглядами половины мира.

Но разве прогресс истины не протекает быстрее, чем успехи заблуждения? Да, если и первая, как и другое, одинаково провоз­глашаются властью. Истина сама по себе ясна, она доступна вся­кому здравомыслящему человеку. Наоборот, заблуждение, бу­дучи всегда непонятным, всегда окутанным туманом непости­жимости, становится предметом презрения со стороны здравого смысла. Но что может сделать здравый смысл без силы? При образовании общепринятых взглядов насилие, мошенничество, случай всегда играли большую роль, чем разум и истина.

Там же. С. 475—476.

Кондипьяк Этьен-Бонно (1715—1780) — французский фи­лософ-просветитель, историк и экономист. Сотрудник «Эн­циклопедии», руководимой Дидро. Основные сочинения: «Трактат о системах» (1749), «Трактат об ощущениях» (1754).

Задача философии

Наш главный предмет, который мы никогда не должны те­рять из виду, — это изучение человеческого ума не для того, что­бы открыть его природу, а для того, чтобы познать его действия, проследить, посредством какого искусства они сочетаются и как мы должны ими управлять, чтобы достичь всего того умствен­ного развития, на которое мы способны. Нужно доискаться про­исхождения наших идей, выяснить, как они образуются, следо­вать за ними до границ, предначертанных им природой, устано­вить этим путем объем и пределы наших знаний и возродить весь человеческий рассудок.

Успешно проводить эти исследования мы можем только пу­тем наблюдения, и мы должны лишь стремиться обнаружить

тот изначальный опыт, который никто не сможет подвергнуть сомнению и который достаточен для объяснения всех других. Этот путь должен ясно показать, каков источник наших знаний, како­вы его материалы, какой причиной они приводятся в действие, какие орудия при этом применяются и как нужно ими пользо­ваться.

Кондильяк. Сочинения. В 3 т. Т. 1. М., 1980. С. 69.

Теория познания. О порядке, которому нужно следовать в поисках и изложении истины

Согласно Декарту, нужно начинать с построения дефиниции вещи и рассмотрения дефиниций как принципов, пригодных для раскрытия свойств вещей. Я, напротив, полагаю, что нужно на­чинать с исследования свойств, и мне кажется, что это обосно­ванно. Если понятия, которые мы способны приобрести, явля­ются, как я это показал, лишь различными собраниями простых идей, которые опыт побудил нас соединить под определенными названиями, то гораздо более естественно составлять их, иссле­дуя идеи в том самом порядке, в котором дает их опыт, чем начинать с дефиниций, чтобы затем выводить различные свой­ства вещей.

... порядок, которому должно следовать в поиске истины, заключается в том, чтобы добраться до источника идей, раскрыть их происхождение и производить различные сочетания или рас­членения идей так, чтобы всестороннее сопоставление их друг с другом позволило обнаружить соответствующие между ними от­ношения...

Нужно начинать с того, чтобы уяснить себе все знания, име­ющиеся по тому вопросу, который мы хотим изучить, раскрыть их происхождение и точно определить образующие их идеи. Что касается истины, которая обнаруживается случайно и в которой нельзя даже удостовериться, то, имея только расплывчатые идеи, рискуешь впасть во множество заблуждений.

Когда идеи определены, их нужно сравнивать; но поскольку сравнение их делается не всегда с одинаковой легкостью, нужно уметь пользоваться всем, что может оказать нам некоторую по­мощь. Что касается этой помощи, то нужно отметить, что среди привычек, какие создал себе ум, нет ни одной, которая не могла бы помочь нам размышлять. Дело в том, что решительно нет предметов, с которыми мы не были бы в состоянии связывать

наши идеи и которые, стало быть, не были бы пригодны для облегчения деятельности памяти и воображения. Все дело в том, чтобы уметь составлять эти связи сообразно с целью, которую себе ставишь, и с условиями, в которых находишься.

Там же. С. 290—291.

При изложении истины, так же как и при ее отыскании, нуж­но начинать с идей более доступных, тех, что приходят к нам непосредственно от органов чувств, и затем постепенно подхо­дить до идей более простых или более сложных. Мне кажется, что если бы хорошо постигали процесс перехода от одних истин к другим, более глубоким, то не было бы нужды прибегать к рассуждениям для их доказательства, а было бы достаточно их изложение, ибо истины бы следовали друг за другом в том по­рядке, что то, что одна присовокупляла бы к той, которая ей непосредственно предшествовала, было бы слишком просто, что­бы нуждаться в доказательстве. Таким образом, люди доходили бы до более сложных идей и убеждались бы в них лучше, чем любым другим путем. Они установили бы даже столь сильную зависимость между всеми приобретенными знаниями, что мог­ли бы по своему усмотрению идти от более сложных к более простым или от более простых к более сложным. Эти знания трудно было бы забыть; или если бы это произошло, то суще­ствующая между ними связь по крайней мере облегчала бы вы­бор способов, позволяющих вновь их найти.

Но для того, чтобы изложить истину в самом совершенном порядке, нужно разглядеть тот порядок, при котором ее можно естественным образом найти; ибо лучший способ обучать дру­гих — это вести их по пути, по которому мы должны были сле­довать при обучении самих себя. Применяя этот способ, люди не столько бы выступали с доказательством уже открытых истин, сколько искали бы и находили новые истины. Они не только убеждали бы читателя, но еще и просвещали бы его и, обучая его самого делать открытия, представляли бы ему истину в самом привлекательном свете. Наконец, они дали бы ему возможность отдавать себе отчет во всех своих деяниях; он знал бы всегда, где он, откуда пришел, куда идет; значит, он мог бы сам судить о пути, намеченном ему его наставником, и выбирать более на-

дежный путь каждый раз, как увидел бы, что следовать по дан­ному пути опасно.

Там же. С. 198—299.

Гольбах Попь-Анри (1723—1789) — французский философ-материалист и атеист. Один из деятельных участников фран­цузской «Энциклопедии». Основные произведения: «Систе­ма природы» (1770), «Естественная политика, или Беседы об истинных принципах управления» (1773).