Структуралистский конструктивизм П. Бурдье

Французский социолог Пьер Бурдье (1930 — 2002) окончил Высшую педагогическую школу в Париже, получив философское образование. Свою творческую деятельность он начал в Алжире в 60-е гг., где провел эмпирические исследования, посвященные проблемам данной страны. К ним относятся «Социология в Алжире» (1961) и «Труд и трудящиеся в Алжире» (1964). Затем, переехав во Францию, Бурдье сначала стал директором Высшей практической исследовательской школы, а позднее возглавил Центр европейской социологии. В 1981 г. он был избран действительным членом Французской академии и получил почетный пост заведующего кафедрой социологии в Коллеж де Франс. Долгое время он являлся также главным редактором журнала «Ученые труды в социальных науках» и директором книжного издательства.

На протяжении своего многолетнего творческого пути Бурдье создал 35 монографий и опубликовал сотни статей в самых серьезных социологических изданиях мира. Среди его наиболее значимых работ можно назвать следующие: «Педагогическое отношение и коммуникация» (1965), «Ремесло социолога» (1965), «К социологии символических форм» (1970), «Практический смысл» (1980), «Говорящие вещи» (1987), «Нищета мира» (1993), «Практический разум. К теории действия» (1994), «Наука о науке и рефлективности» (2001).

Поскольку круг научных интересов французского социолога был весьма широким, мы остановимся только на некоторых его наиболее существенных идеях. Одной из важных работ Бурдье, относящихся еще к началу 70-х гг., стала книга «К социологии символических форм», где разрабатывается теория символического насилия, являющегося, по его мнению, неизбежным атрибутом всякой власти. Ученый устанавливает, что представители властных структур, и в первую очередь государства, сохраняют и укрепляют свои полномочия как с помощью осуществляемого ими непосредственного принуждения и прямого насилия, так и с помощью опосредованного, или символического насилия, т. е. посредством навязывания гражданам и внедрения в их сознание выгодной властям иерархии норм и ценностей, апологетически ориентированной системы значений и смыслов. При этом рядовым членам общества постоянно внушается, что навязываемые сверху принципы, нормы, ценности и оценочные стереотипы носят естественный характер, а потому являются само собой разумеющимися. Так государство формирует и укрепляет нужную власть имущим модель отношений господства-подчинения.

Дополнением к символическому насилию оказывается такое состояние массового сознания, которое можно определить как «незнание». И это неслучайно, ибо для властей наиболее предпочтительным является бессознательное, т. е. дорефлексивное принятие людьми навязываемых им нормативно-ценностных стереотипов, а также господство упрощенных, неполных, мифологизированных и даже искаженных представлений о сущем и должном, о дозволенном и запрещенном. Именно эта ситуация постоянного «незнания» способствует тому, что люди охотно признают легитимность любой, в том числе авторитарно-полицейской или тоталитарной власти и не выказывают желания препятствовать символическому насилию над их сознанием и поведением, а стало быть, спокойно переносят дефицит гражданских свобод и прав.

Однако уже со второй половины 70-х гг. Бурдье начинает разрабатывать новый метод, который он назвал «структуралистским конструктивизмом». Суть последнего определяется им как соединение объективного и субъективного. «С помощью структурализма, — писал по этому поводу ученый, — я хочу сказать, что в самом социальном мире… существуют объективные структуры, не зависимые от сознания и воли агентов, способные направлять или подавлять их практики или представления. С помощью конструктивизма я хочу показать, что существует социальный генезис, с одной стороны, схем восприятия, мышления и действия, которые являются составными частями того, что я называю габитусом, а с другой стороны, социальных структур и, в частности, того, что я называю полями».

Таким образом, в учении французского социолога ключевыми оказываются два понятия — габитус и поле. Это обусловлено тем, что движущей причиной всякого исторического действия (действия художника, ученого, правителя, равно как и рабочего или мелкого чиновника), по мнению Бурдье, является не субъект, который бы «лицом-к-лицу» сталкивался с обществом как объектом. Эта движущая причина заключена не в сознании индивидов и не в вещах, а в связи между двумя состояниями социального, т. е. истории, объективированной в вещах в форме институтов, и истории, воплощенной в телах в форме системы устойчивых диспозиций, которые получают название габитуса. Так встреча габитуса и поля предстает в качестве главного механизма производства социального мира. При этом ученый выделяет здесь двойное конструктивистское движение: 1) движение интериоризации внешнего и 2) движение экстериоризации внутреннего.

Стало быть, габитус — это в определенном смысле социальные структуры нашей субъективности, формирующиеся первоначально через усвоенные нами первые опыты в детстве (первичный габитус), а затем опыт нашей взрослой жизни (вторичный габитус). Можно сказать, что габитусы суть социальные структуры, отпечатывающиеся в наших головах и телах посредством интериоризации внешнего.

В трактовке Бурдье данного понятия можно выделить несколько аспектов. Во-первых, ученый подразумевает под габитусом «системы прочных приобретенных предрасположенностей (диспозиций)», которые формируются под воздействием объективной структурированной социальной среды. Во-вторых, габитус представляет собой «бесконечную способность для производства мыслей, восприятий, выражений и действий». И, в третьих, он есть «продукт истории», который «производит индивидуальные и коллективные практики» (т. е. опять же историю) в соответствии со схемами, порождаемыми историей.

Поскольку габитусы — это система диспозиций (предрасположенностей), имеющих как индивидуальный, так и коллективный характер, то они как бы «накладываются» на социальные процессы, приводя их в сознании человека в упорядоченное состояние. Вот почему габитус предстает как механизм, с одной стороны, управляющий поведением индивида, а с другой — способствующий объективированию практик и упорядочиванию условий окружающей человека среды. В силу этой своей двойственной природы габитус создает условия для проявления свободы выбора индивида и одновременно ограничивает его субъективные устремления путем формирования барьеров, устанавливающих пределы его активности.

Габитус как совокупность диспозиций является устойчивым и воспроизводится скорее тогда, когда люди сталкиваются с привычными ситуациями; однако, он способен и к инновациям, если индивиды оказываются лицом к лицу с изменившимися условиями. С возрастом число диспозиций личности увеличивается, а значит, качество габитуса усложняется.

Если посредством габитуса, согласно Бурдье, осуществляется интериоризация внешнего, то посредством поля, а точнее социального пространства, конституируется экстериоризация внутреннего. Поэтому социальное пространство есть не что иное, как связи и взаимодействия, которые устанавливаются между индивидами и социальными группами. При этом «социальное пространство структурировано так, что агенты, занимающие сходные или соседние позиции, находятся в сходных условиях, подчиняются сходным обусловленностям и имеют все шансы обладать сходными диспозициями и интересами, а следовательно, производить сходные практики».

И все же французским социологом социальное пространство трактуется изначально как нечто абстрактное. Конкретным же оно становится тогда, когда, автономизируясь в процессе истории, приобретает свойственные только ему характерные черты. И это конкретное пространство Бурдье называет социальным полем. Поскольку у людей разные интересы, то они могут действовать в разных полях — в экономическом или художественном поле, в поле журналистики, политики или спорта. При этом каждое поле оказывается полем сил, ибо для него характерно неравномерное распределение средств и ресурсов, а значит, асимметричное отношение сил между доминирующими и теми, над кем они доминируют. И коль скоро социальные агенты постоянно сталкиваются между собой, чтобы сохранить или изменить это соотношение сил, то социальное поле предстает как поле борьбы.

В то же время каждое поле характеризуется, по мнению французского социолога, специфическими механизмами капитализации. И коль скоро каждому полю присущи свойственные только ему механизмы капитализации (ибо существует не один, как полагал Маркс, а множество капиталов, т. е. помимо экономического есть еще культурный, политический и т. д. капитал), то социальное пространство в своей реальности предстает как многомерное, т. е. состоящее из множества автономных полей, каждое из которых обладает своими специфическими способами доминирования. Хотя разные формы капитализации являются автономными, тем не менее Бурдье не исключает того, что иногда они могут находиться в состоянии конкурентной борьбы. Классическим примером этой борьбы для него является конфликт между обладателями экономического капитала и капитала культурного, или конфликт между бизнесменами и интеллектуалами. И в то же время, различным образом пересекаясь (поскольку некоторые агенты соединяют в себе экономические, культурные и политические капиталы, при том, что другие живут «отторгнутыми» от большинства форм капитала), эти поля оказываются связанными между собой, а точки, где они соприкасаются или накладываются друг на друга, составляют в своей совокупности поле власти. Это — то место, где индивиды, занимающие доминирующее положение в различных полях, борются за власть.

Понятия социального пространства и габитуса, считает Бурдье, позволяют ему преодолеть односторонность объективизма и субъективизма, структурализма и конструктивизма. И все же главенствующая роль, отводимая им структурам (структурам в головах и телах, равно как и структурам в вещах и институтах), приводит, в конечном счете, к недооценке значения взаимодействий «лицом-к-лицу» в процессе конструирования социальной реальности. Поэтому в работах французского социолога структуры однозначно подминают под себя взаимодействия, в результате чего последним уделяется мало внимания. Таким образом, взаимоотношения социологии Бурдье с конструктивистской проблематикой оказываются сложными: с одной стороны, его учение способствует обогащению конструктивизма, а с другой — ограничивает его рамками объективных структур.