Социологические взгляды Ю. Хабермаса

Юрген Хабермас, родившийся в 1929 г., принадлежит ко второму поколению представителей Франкфуртской школы. Получив прекрасное образование в университетах Германии и Швейцарии, он с 1956 г. начинает заниматься социологическими исследованиями.

Ранние работы Хабермаса были отмечены гораздо большей конкретностью и более острым интересом к политике, чем это было характерно для его учителей Хоркхаймера и Адорно. Первая его крупная публикация носила название «Студент и политика» (1961), а вторая — «Структурные изменения общественного мнения» (1962). Оба эти исследования свидетельствовали о стремлении их автора к теоретическому осмыслению вопросов, находящихся на стыке между социологией и политологией.

Изначальный интерес к проблемам политики закономерно повел Хабермаса навстречу студенческому движению, в котором он принял активное участие. И эта сторона деятельности ученого, кульминация которой совпала со всплеском выступлений «новых левых» в 1967 — 1968 гг., нашла свое отражение в его книге «Движение протеста и реформа высшей школы» (1969), в которой уже содержатся элементы критики экстремизма, присущего молодежным бунтам.

Сугубо теоретические устремления Хабермаса в конце 60-х гг. получают свое выражение в его работе «Познание и интерес» (1968). Она стала широко известной на Западе и неоднократно издавалась на разных языках. Основная установка данной книги состоит в том, что познание должно осознать свою неизбежную «заинтересованность» (в конечном счете, политическую), а интерес должен быть возвышен до уровня его теоретического осмысления. Последнее требование являлось своего рода рекомендацией наиболее экстремистски настроенным «новым левым», которые в осуществляемой ими бунтарской деятельности были склонны вообще игнорировать всякую теорию.

В теоретическом плане поднятая Хабермасом проблема соотношения знания и интереса в целом решалась в антипозитивистском ключе. По мнению немецкого социолога, используемые позитивизмом и неопозитивизмом методы пригодны лишь для исследования природных явлений и процессов, но в то же время они явно недостаточны для всестороннего изучения и понимания мира межчеловеческого общения, где субъекты играют активную роль в конституировании социальных связей.

Однако попытка Хабермаса объединить в своей теории познание и интерес не нашла поддержки ни со стороны экстремистски настроенных «новых левых», жаждавших «немедленных» акций, ни со стороны старшего поколения представителей Франкфуртской школы, полагавших, что их «негативно-диалектическая» социальная теория и есть уже сама по себе определенное политическое действие.

В конечном счете, это приводит к разрыву немецкого социолога с левыми экстремистами и переходу на умеренные политические позиции, а также к серьезным теоретическим разногласиям со своими старшими коллегами по Франкфуртскому институту, который переживает на рубеже 60 — 70 гг. период разброда и шатаний.

После фактического распада со смертью Адорно Франкфуртской школы Хабермас существенно меняет направленность своего творчества, опираясь теперь на веберовскую традицию в социологии, интеракционизм и феноменологию. Это находит свое отражение в его двухтомном труде «Теория коммуникативного действия».

Саму коммуникацию немецкий социолог трактует как опосредованную языком интеракцию. С другой стороны, в его теории коммуникативного действия используется характерная для феноменологической социологии категория «жизненный мир». По мнению Хабермаса, «жизненный мир» — это коллективный процесс интерпретаций тех или иных ситуаций, в которых находятся люди. С понятием «жизненного мира» у немецкого ученого оказывается тесно связанным понятие «системы действий», или просто системы. В результате чего общество предстает одновременно и как «жизненный мир», и как система. Причем если первый означает субъективный мир людей, их внутреннее состояние, то вторая может быть соотнесена скорее с объективным миром фактов. Так в рассматриваемой концепции объясняется тесная взаимосвязь субъективных элементов социального мира с объективными.

Особое значение в структуре человеческого общения Хабермас придает коммуникации и языку. И в этой связи он ставит перед собой задачу разработать теоретическую программу, которая бы представала как «реконструкция исторического материализма». Взяв в качестве отправной точки тезис Маркса о том, что существенная отличительная черта человека проявляется в его деятельности, Хабермас подчеркивает, что родоначальник марксизма не сумел провести различие между трудом и социальным взаимодействием. Напротив, именно это фундаментальное «различие между трудом и взаимодействием» проходит красной нитью через все творчество немецкого социолога, где труд он склонен обозначать термином «целерациональное действие», а взаимодействие — термином «коммуникативное действие».

Что касается «целерационального действия», в основе которого лежит стремление к личной выгоде, то его Хабермас подразделяет на инструментальное и стратегическое действие. Первое предполагает участие единственного исполнителя, рационально просчитывающего наилучшие способы достижения поставленной цели; второе предстает как координация двумя или более индивидами целерационального действия, направленного на то, чтобы достичь определенной цели.

Но наибольший интерес для Хабермаса представляет коммуникативное действие, которое осуществляется посредством не эгоцентрических расчетов на успех, а посредством достижения понимания. «В коммуникативном действии, — пишет он, — участники изначально не ориентированы на собственный успех; они преследуют свои личные цели при условии, что смогут согласовать планы своих действий на основе общих определений ситуации».

Итак, наиболее существенное отступление немецкого социолога от канонов классического марксизма состоит в том, чтобы доказать, что именно коммуникативное действие, а не целерациональное (труд) является уникальным и наиболее значимым явлением, характерным для человека. Отсюда и различие политических устремлений Маркса и Хабермаса: если для первого целью было построение коммунистического общества, в котором впервые бы осуществился «неискаженный» (т. е. неотчужденный) труд; то политической целью второго является общество неискаженной коммуникации. И особая роль в исправлении искажений и тем самым в преодолении коммуникативных барьеров отводится немецким социологом «социальному критику», который, подобно психоаналитику, должен помочь неспособным к адекватному общению людям стать «полноценными».

Проблема коммуникации в творчестве Хабермаса тесно соприкасается с проблемой разума, или, шире, рациональности, которая обсуждается им в философском и особенно в социологическом аспектах. Немецкий социолог считает, что рациональность, свойственная западной цивилизации, издавна утвердилась во множестве жестких стереотипов насильственных социальных технологий субъект-объектного характера. Вследствие этого современное общество с его структурами и институтами имеет ярко выраженные насильственные ориентации, ибо традиционная коммуникативная модель заставляет видеть в других людях лишь средства для достижения поставленных задач, а значит, вполне допускает возможность манипулировать ими, лгать им и т. д.

Для изменения сложившейся ситуации необходима переориентация поведенческих стратегий: целевой прагматизм должен быть заменен субъект-субъектной практикой диалогов, где каждая из сторон рассматривается противоположной как самоценность и где взаимопонимание переходит из разряда утопии в пределы досягаемости.

Одним словом, по мнению Хабермаса, современному западному социуму необходима новая модель коммуникативной рациональности, подчиненная принципам субъект-субъектного взаимодействия и способная выстроить «жизненный мир», отвечающий не жесткой целерациональной установке, а этическим критериям. Возникнув сначала на уровне индивидуальных субъектов, новая коммуникативная модель сможет проникнуть на организационный уровень и превратиться в итоге в стратегический ориентир деятельности социальных институтов. Тем самым одухотворенность «жизненного мира» получит возможность посредством внедрения в общественные институты и системы сообщить последним часть своего животворного потенциала и, таким образом, стать основополагающим фактором радикальной трансформации современного общества на всех его уровнях.

Отвергая насильственные формы социально-политического воздействия на людей со стороны общественных и государственных структур и институтов и выступая за необходимость использования компромиссно-консенсуальных методов, немецкий социолог обосновывает приоритет духовно-нравственных ценностей и ведущую роль диалогических форм общения между гражданами и властью, что вполне позволяет назвать его концепцию «либеральным гуманизмом».