Легкая смута. Житие и подвиги схимонаха Феодора (с найденной рукописи)

Записал я под 16-м мая со мною бывшее в храме Божием в канун Троицына дня и забыл упомянуть, что в самый день благословения меня образом пр. Сергия меня за литургией, на земном поклоне, неожиданно хватил так назы­ваемый "прострел", да так сильно, что не ра­зогнуться: едва из церкви вышел. Я уже думал, что мне ни у всенощной, ни за литургией с ве­черней на Троицу и в церкви не бывать. Одна­ко пересилил боль, кое-как доплелся ко всенощ­ной, а уже литургию и вечерню на другой день выстоял как ни в чем не бывало.

"Кому-то" что-то не понравилось, и "он" мне хотел показать свои когти.

Тот же "он" хотел, было, из-за "Святыни под спудом" замутить и чистейшие мои отношения кое с кем из оптинской старшей братии, но и это "ему" не удалось, по милости Божией, хотя "он" и работал над этим более недели.

Но о делах вражиих не леть ми и глаголати.

В оптинских рукописях мне довелось найти жемчужину — рукописное житие схимонаха Феодора, ученика великого молдавского стар­ца Паисия Величковского. Паисий Величковский для русского монашества конца 18-го и 19- го века, а также и для современных добре живущих иноков был тем же, чем некогда для пустынножителей Египта и Ливии был пр. Ан­тоний Великий. От него повелось и великое оптинское старчество, возглавленное старцем иеромонахом Леонидом, в схиме Львом. Схимо­нах Феодор, чье краткое рукописное житие я нашел в книгохранилищах оптинских, был учителем и сотаинником старца Леонида. По­нятно, с каким интересом я отнесся к найденной рукописи и с какой любовью перенес с ее зажелтевших листов драгоценные ее письмена в за­ветные свои заметки.

"Житие и подвиги схимонаха Феодора"

 

"Приятно и полезно воспоминание о про­шедшем. Время, рассекая цепи пристрастий, об­нажает мрачность приманчивого зла, раскры­вает красоту беспритворной добродетели. Столетия, даже вечность сама, благоговеют пред великими людьми; их деяния, самые имена све­тятся на своде небесном. События времен пред­ков соделываются наставниками потомства на обширном поприще жизни.

Не хочу говорить здесь о знаменитых геро­ях, о славных правителях народных: в честь им стоят великолепные памятники, в их славу гре­мят лиры поэтов и приговоры историков. Не прельщает меня мудрец Афинский, видевший сквозь дары рубищ Антахореновых гордость сего философа и высказывавший свою колкими и презрительными изречениями, прикрыты­ми личиной великодушия. Предметом недостой­ного пера моего и слабых сердечных восторгов есть муж из священного лика тех истинно-великих мужей, которые расторгли иго страстных похотений, обнажили меч духовный против законопреступных помыслов; были гонимы, других не гнали; были убиваемы, сами не уби­вали; любили всех, благотворили врагам и за убийц своих предавались на смерть произволь­ную — того, словом, лика священного, коего основание и глава сладчайший Христос.

Исторгнутый блаженною кончиною из тризны сего жития, болезненного и многопла­чевного, перенесенный в обители безконечного веселия, к сему лику благополучному причис­лен милосердием всемилостивого Владыки схи­монах Феодор, ясно доказавший делами горя­чее желание свое милосердия Владычнего. Не прельстился муж сей, поистине премудрый и святый, сия луна, осветившая ночь нынешних бедственных времен, не прельстился он суетною, скоропреходящею славою; не был ослеплен пу­стым блеском тлеющего богатства; не оставил человеческого благородства погрязнуть в тине зловонного болота сладострастия: он возжаж­дал почестей горних, пленился сокровищами сердечными; уязвился любовью к несказанной сладости, Подателю всех наслаждений, Госпо­ду Иисусу Христу. Для отыскания сего дра­жайшего бисера, сокрытого в земле сердечной каждого православного христианина, он про­дал имение пристрастий, облобызал нищету духовную устами безпрекословного послуша­ния и обнимал оную, как бы руками, деланием всех животворящих Божественных заповедей. Тот, Кто человеколюбным и многоблагоутробным Оком взирает на кротких и смиренных, тре­пещущих пред святыми Его глаголами, воззрел на труд и смирение добровольного мученика и исповедника, растерзал Пресвятым Духом Сво­им узы его страстей, облек в блистающую баг­ряницу безстрастия, успокоил даром превосход­нейшего рассуждения и, очистив в горниле искушений, подобно чистейшему злату, вознес в чертоге счастливейшей вечности.

Сын родителей благочестивых, Феодор уви­дел свет в г. Карачеве, уездном городе Орловс­кой губернии, в 1756 году по воплощении Бога Слова. Отец, которого он лишился в младенчес­ком возрасте, был из купеческого сословия, мать — из духовного. Сирота-отрок был отдан ро­дительницею в дом карачевского протопопа для обучения грамоте и пению. Скоро он обнару­жил исключительные способности к быстрым ус­пехам в учении; в особенности блистало в нем дарование к пению, соединенное с превосход­ным голосом. В то время, как он чувственным языком пел церковные песни, таинственный язык этих песнопений неприметно проникал в его сердце: сердце отрока, младенчествующее злобою, не засоренное еще страстями, удобно растворяется для принятия божественных впе­чатлений. Изучение грамоты вручило ему ключ сокровищниц, хранящий крупный жемчуг мыс­ленных приобретений, — говорю о книгах Свяшенного Писания и отеческих. Добрые дела, послушание, простота, полезное чтение, самое время воспитывали в Феодоре ту мудрость и те чувства, которыми он впоследствии должен был возблагоухать на жертвеннике благочестия.

Из священнического дома возвратился он, уже юношею, в дом родительницы и, по ее тре­бованию, занялся торговлей — завел лавочку в Карачеве и в этом занятии провел около двух лет. Но сердце, познавшее вкус духовной сла­дости, не может примириться с мечтательною, обманчивою суетою: насильственно принуж­денный к образу жизни, противному его на­клонностям и мыслям, Феодор вздыхал в глу­бине души своей о тихом пристанище, и в его уме стало созревать намерение покинуть мир и восприять легкое бремя иночества. Несильный противиться справедливым требованиям сове­сти, сердечному чувству, которым человека обыкновенно призывает Сам Бог, он оставляет родительский дом, ночью уходит из Карачева и, не открыв никому своей пели, устремляется в Площанскую пустынь, лежащую от Карачева в 80 верстах. В ней Феодор скрывается от коз­ней многопопечительного мира.

Плошанская пустынь, управляемая тогда добродетельным и довольно искусным старцем Серапионом, украшалась и благонравием бра­тии, и стройным чином церковного богослуже­ния. Здесь юный Феодор вступил в тризну ино­ческого послушания, дабы наружным рабством купить внутреннюю свободу, наружным уни­чижением выработать внутреннее душевное благородство, с послушанием старался соеди­нить терпение, которым скрепляется и связыва­ется все здание добродетелей. Терпение же он ос­новывал на смирении..."

 

Мая