Из посмертных чудес митрополита Павла тобольского

В дни моей молодости мне довелось некото­рое время служить в Симбирске и там на месте наблюдать едва ли не единственную в мире "игру природы": к красавице Волге, катящей свои могучие воды с севера на юг, у самого Симбирска подбегает шаловливою рябью дру­гая речка, Свияга, бегущая с юга на север. Близко-близко подступает она в Симбирске к Волге, и, кажется, еще одно слабое усилие с обе­их сторон — и обе реки вот сольются в общем потоке. Но нет! Ударяясь о кряжи симбирского нагорного берега, Волга несколько уклоняется к востоку, а Свияга — к западу, а затем обе реки выпрямляют свое течение и текут почти параллельно, в небольшом расстоянии друг от друга, в противоположные стороны: Волга на юг, Свияга же прямо на север. И текут они так не версту, не две и не три, а пока не сольются своими волнами у Свияжска Казанской губер­нии, к северу от Симбирска верстах в двухстах, если не более...

Мирно текли воды "Божьей реки" моих оп­тинских записок, день за днем, месяц за месяцем, как вдруг вплеснулась в них могучая вол­на иной великой реки и воды моей понеслись в иную сторону...

...Прошу прощения, читатель дорогой, но на этот раз я изменю хронологическому поряд­ку моих записок и внимание твое от 1909 года отвлеку к 40-м годам прошлого столетия: в пер­спективе вечности, к которой призывает нас с тобою Господь, тысяча лет яко день вчерашний, воды и Волги, и Свияги текут все в то же Хвалынское море, а "Божьи реки" — в безбрежное море великих Господних чудес.

27 мая текущего 1914 года, на день памяти Преподобного Нила Столбенского, я получил неожиданно письмо от неизвестного мне до это­го времени преподавателя одного из духовных училищ юга России.

Ах, как бесценно дороги такие письма!..

Написано так: "...Посылаю вам рукопись с описанием чудес святителя Павла, митропо­лита Тобольского, надеясь, что вы ею восполь­зуетесь и в "Троицком Слове" сообщите о чу­десах угодника Божия, совершившихся в 40-х годах прошлого столетия. Это сделать ныне весьма благовременно, так как, по благосло­вению Святейшего Синода, предположено цер­ковное прославление и торжественное откры­тие мощей сего святителя в следующем, 1915 году, в год трехсотлетнего юбилея Киевской Духовной академии, имеющей счастье считать святителя Павла своим воспитанником и учи­телем.

Сию рукопись я получил недавно от прото­иерея Цехановского^[75], однокашника по Полоцко­му кадетскому корпусу приснопамятного старца Оптинской пустыни, схиархимандрита Варсонофия, с которым отец протоиерей находился в отношениях духовной дружбы и духовного род­ства до последних дней жизни почившего. Что же касается о. протоиерея, то он, в свою очередь, рукопись эту получил от Софии Павловны Ян- чуковской, дочери протоиерея Киевского Воен­но-Никольского собора, служившего в соборе том в 40 — 50-х годах прошлого столетия. В ру­кописи описание чудес святителя Павла ведет­ся со слов архимандрита Петра, с 1833-го по 1844 год бывшего наместником Киево-Печерской Лавры".

"Читаешь рассказ этот, — пишет далее мой корреспондент, — и невольно чувствуешь сер­дцем, что здесь содержится живая действитель­ность, не подлежащая сомнению, вызывающая одно чувство умиления и благоговения".

Умились над этой рукописью и ты, благо­говейный читатель!

Вот точная копия этой рукописи: "Записано со слов ев. в. а. П.^[76] В начале 40-х годов приехала сюда^[77] помо­литься помещица Черниговской губернии, де­вица Ек. Пер., немолодых уже лет, цветущая здоровьем и очень полная, чем она даже тяго­тилась.

Однажды приходит она ко мне и говорит:

— О. н. (отец наместник), я имею к вам ве­ликую, особенную просьбу. Я видела необык­новенный сон: передо мною стоит в архиерейс­ком облачении старец и говорит, называя меня по имени: "Ты приехала сюда помолиться. Доб­рое твое дело!.. Теперь пойди к н. а. П. (намест­нику архимандриту Петру) и скажи ему, что­бы он тебя провел ко мне. Я лежу в приделе архидиакона Стефана под спудом. Если он бу­дет отказываться, потому что туда не ходит ник­то, то скажи ему, чтобы испросил благослове­ния у митрополита"^[78]. Я только что хотела его спросить: "Кто же вы?" — как он уже говорит: "Я митрополит Павел Тобольский; там меня увидишь". Долго я рассуждал о сем; правда, сделал возражение, что действительно мы туда не хо­дим; но, по неотступной ее просьбе, обещал ис­просить на сие благословение и разрешение митрополита, который, выслушав мой рассказ о ее убедительной просьбе, дозволил открыть склеп и повести ее туда. Тогда я ей назначил день после поздней обедни; без народа велел открыть склеп, и мы с ней, в сопровождении двух братий, сошли вниз. Я открыл гроб; по­клонились, с молитвою и благоговением при­ложились к руке святителя. Сняли воздух, по­крывавший его лицо. Она вскрикнула:

— Это он; его видела!

Долго смотрела она, и плакала, и моли­лась...

Спустя несколько дней снова подходит она ко мне и говорит:

— Знаете ли, когда мы были у святителя Павла, я, видя его мощи, думала: вот муж свя­той, изнуривший себя постом, трудами, подви­гами, удостоен нетления; я же, проводя жизнь роскошную, толстею не в меру; беспечно ухо­дят дни мои, и буду обильною пищею червей. "Как бы мне хотелось исхудать, чтобы сколь­ко-нибудь быть похожей на тебя, святитель Бо­жий!" — Эта мысль весь день занимала меня... Только что ночью я задремала, святитель снова стоит предо мною и говорит: "Ты, стоя у гроба моего, думала об излишней полноте своей. Же­лаешь похудеть. Смотри не скорби: Бог пошлет тебе болезнь — совсем похудеешь. Но эта болезнь будет еще не к смерти... Тебе хочется здесь жить — знаю желание души твоей. Поезжай домой, все устрой, никого не обидь, и, возвратясь в Киев, будешь посещать Лавру, пещеры, и в мою мо­гилу приходи¹. Так живя, приготовишься к пе­реходу в вечную жизнь. Я буду о тебе молиться Господу, и, когда придет время, я тебе возвещу".

По слову святителя Павла, она уехала в имение; всем распорядилась и приехала уже под спуд, в усыпальницу. совсем в Киев, чтобы доживать последние свои дни. Заметна была в ней перемена — куда де­лась полнота; худела она с каждым днем более и более. Часто заходила она ко мне и в беседе нашей все говорила:

— Уже меня эта жизнь не привлекает: хоть бы умереть!

Все ее мысли и разговоры были направле­ны к переходу в вечность; ничто земное ее не за­нимало.

По ее желанию, дозволено ей было ходить изредка ко гробу святителя Павла; не раз она просила отслужить по нем панихиду.

Прошло около года. Наступила глубокая осень. Здоровье ее становилось все хуже. Один раз она была в Лавре, исповедовалась и при­общилась Святых Тайн; была в пещерах, у свя­тителя Павла; зашла в мою келию и говорит:

— Я видела во сне святителя; он мне ска­зал: "Теперь время близко — не бойся! Надо тебе поговеть, пока еще ты можешь быть в цер­кви. Будешь в Великой Церкви, пойди в пеще­ры, зайди ко мне: это уже твое последнее посе­щение будет. Побывай у наместника, скажи ему, что когда ты совсем заболеешь, чтобы он над тобой совершил таинство елеосвящения". Я стала его просить, чтобы вы меня похорони­ли. Святитель ответил: "Нет! Архимандрит Петр будет тебя напутствовать больную, когда ты уже не в силах будешь приехать в церковь; ты скажи ему от меня, чтобы он приехал пред кончиной твоею исповедовать и приобщить тебя Святых Тайн и благословил тебя перед смертью; но хоронить тебя будет н. ар. Ав.; положит на Ас. м., вблизи места моего погребения"^[79]. Я дер­знула спросить: почему не батюшка архиман­дрит Петр похоронит меня — я так почитаю его? Слышу ответ: "Он в это время будет больной: нельзя будет ему из келии выходить, хотя он и сам очень этого желает. Но так Богу угодно. Молиться мы оба о тебе будем, и в 40-й день он будет служить за тебя. Не смущайся сим и уго­товляй себя к переселению в жизнь вечную".

Все совершилось по словам угодника Божия. Немного дней спустя я сам навестил больную. Вижу, очень уже она ослабела и просит меня приехать к ней, чтобы исповедовать и приоб­щить ее Святых Тайн, что я и исполнил в на­значенный ею день. Уходя от нее, думаю: вер­но, это последний раз ее вижу. Тяжело стало на душе моей, но виду ей не показываю... Она вдруг говорит:

— Батюшка, я не прощаюсь с вами; а вот в такой-то день, ради Бога, будьте у меня и, по слову святителя Павла, благословите меня к пе­реходу в жизнь вечную. В назначенный день я посетил ее, совсем без­надежную; но бодрость духа ее удивляла: так она небоязненно, с совершенным упованием на милосердие Божие, — конечно, и на ходатай­ство святителя Павла, — переходила в буду­щую жизнь, как будто собиралась в дальний путь. Все время сидел я, всматривался в нее, вслушивался в ее предсмертную беседу: ничто ее не смущало. Какое спокойствие было в ее душе!.. Когда я встал, чтобы проститься, слезы подступили у меня к горлу. Читаю "Ныне от­пущаеши" — и не могу читать. Она тоже зап­лакала. Благословляю ее и в смущении духа го­ворю ей: "Прости и молись о мне, грешном!" Она же мне сказала:

— Это уже, батюшка, последний раз вижу вас здесь, на земле: более нам не видеть друг друга.

Вышел я очень расстроенный. Приехал, за­нялся своим делом. Поздно вечером присылают сказать, что Ек. тихо, мирно скончалась и пред самым исходом просила, чтобы сейчас же изве­стили меня о ее кончине. Делаю распоряжение о ее погребении и думаю наутро поехать отслу­жить панихиду и предполагаю сам и хоронить ее на "Аскольдовой могиле". Пошел к заутре­ни. Придя домой, лег уснуть. Что сделалось? Боль в ногах нестерпимая; утром встать с по­стели не могу — весь разболелся. Послал в Ни­кольский монастырь просить архимандрита Ав., как и предсказал святитель Павел. Так ее без меня и похоронили...

Мысль о моем недостоинстве смущала меня весь день. Ночью уснул. Вижу Ек.: как бы жи­вая, светлая лицом, стоит предо мною и гово­рит:

— Не смущайтесь, батюшка, — так Богу угодно. Благодарю вас за все попечение ваше о моей душе; буду молиться о вас.

Только что я хотел спросить: "Где ты ныне обитаешь?" — как в ответ на мою мысль она сама сказала:

— Слава Богу! За молитвы святителя Павла Господь меня переселил в райские блаженства. Немного я потерпела на земле, а теперь душа моя прияла радость нескончаемую. Вас прошу на 40-й день отслужить обедню и панихиду о моей душе. К тому времени вы выздоровеете. За все благодарю. — Она стала невидима.

Понемногу я оправился. Первый мой выезд был на ее могилу, и в 40-й день я исполнил ее просьбу: служил Божественную Литургию и панихиду о упокоении души ее богоугодной".

Такова православная вера наша. Такова любовь Божия. Таков угодник Божий, святи­тель Павел Тобольский.

Я знаю, что за нарушенный порядок моих записок не посетует на меня мой читатель.

 

Мая

Письмо из Больших Солей. Из воспоминаний прошлых лет: св. "Микола Амченский", мой покровитель. О. Варнава от Черниговской. Лето в Николо-Бабаевском монастыре и великое оправдание монашеской веры

Сегодня получил письмо от одного духов­ного друга из села Большие Соли Костромской губернии. Верстах в трех от этого села, при впадении речки Солоницы в Волгу, стоит знамени­тый Николо-Бабаевский мужской монастырь. Знаменит он чудотворной иконой Святителя Николая, частью его св. мощей^[80] и как местопре­бывание на покое святителя Игнатия Брянча- нинова, обретшего в нем и вечный покой свой до последней трубы архангельской.

В гостях у этой святой обители мы с женой имели счастие прожить без малого полгода — от конца апреля до первой половины октября 1906 года.

Полученное из тех краев письмо воскреси­ло в моей памяти жизнь нашу под покровом обители Святителя Николая, а вместе и некото­рые события, с ней связанные, не лишенные об­щехристианского интереса, хотя касаются они частных лиц, и в их числе и моей немощи.

Начну издалека.

В тех краях, где до 1905 года было мое поме­стье, во Мценском уезде Орловской губернии ве­ликой славой и верой пользуется чудотворная икона Святителя Николая. Икона эта, в рост человека, вырезана из цельного куска дерева и, по преданию, явилась на камне близ того места, где и поныне стоит соборный храм г. Мценска. В этом же соборе и находится это чу­дотворное изображение великого из великих чудотворцев Православной Церкви.

Святитель Николай — покровитель Мценского края, а с ним и мой: как бывший помест­ный дворянин Мценского уезда, владевший там наследственной землей, я иной родины, иного родного гнезда не знаю. С Богом всюду хорошо: "Господня земля и исполнение ея, все­ленная и вси живущии на ней", но нет и не мо­жет быть роднее на земле места, про которое го­ворится — "где родился, там и годился".

Родился-то я, положим, в Москве, но родной землей — амчанин¹, оттого и "батюшку Миколу Амченского" почитаю "собинным" — осо­бенным — своим небесным покровителем, не менее близким, чем данный мне во святом кре­щении мой Ангел, Преподобный Сергий Радо­нежский.

А что на самом деле это так, а не одни мои предположения, тому есть и некоторые свиде­тельства из мира, живущего не по одной пло­ти, но и по духу.

Было это в 1901 году. Сын мой только что кончил курс Орловской гимназии. Экзамены его кончились в начале июня, а с начала сен­тября для него должна была начаться новая, студенческая жизнь, по "своей", что называет­ся, "вольной волюшке": где уж студента опе­кать, хотя бы и любовью родительского попе­чения?! Отдохнул он с недельку после экзаменов на просторе и приволье деревенских радостей, я и говорю ему:

— А что, — говорю, — хорошо бы нам с то­бой съездить к нашему Преподобному, к Трои­це-Сергию, в Лавру да там испросить у наше­го с тобой Ангела^[81] благословения тебе на но­вый путь? Ты как об этом думаешь?

На великое мое и его счастье, сын мой не от­рекся от веры отцов своих.

— Да, с радостью, папа! — ответил он мне, и мы поехали.

Заезжали мы по дороге и к о. Егору Чекря- ковскому^[82], отцу моему духовному, и в святую Оптину пустынь, и, наконец, удостоились по­клониться и своему Преподобному. Вот тут-то мы, амчане, и узнали от одного из живых в то время Божьих угодников, что неложна наша вера в Святителя и что он есть истинный наш покровитель и заступник.

Отстояли мы с сыном молебен Преподобно­му Сергию, обошли святыни и достопримеча­тельности лаврские.

— Поедем, — говорю, — в Гефсиманию, к Черниговской и в Вифанию: до поезда еще вре­мени много.

И вспомнилось мне, что у Черниговской, в скиту живет один из столпов современного мо­нашества и старчества, о. Варнава, известный высотой своей подвижнической жизни и даром прозорливости. Решили принять его благосло­вение. Говорю сыну:

— Великий это, как слышно, человек пред Богом. Советов у него спрашивать не будем, так как старец наш, отец Егор, уже указал тебе путь^[83], а принять благословение и просить мо­литв у такого человека для нас с тобой чрезвы­чайно важно. Пойдем непременно к нему, если только он дома: пусть и он благословит тебе твой новый путь.

У Черниговской поклонились чудотворной иконе Черниговской Божией Матери.

— Старец о. Варнава, — спрашиваю, — дома?

— Дома-то, — отвечают, — он дома, толь­ко его сейчас нет в келье.

— А где же он?

— У генеральши Кротковой.

— Это где ж?

— За Вифанией. Домой часа через два-три будет.

— Видно, — говорю сыну, — не придется нам видеть старца.

А про себя думаю: и получить его фотогра­фию. Почему явилась у меня такая мысль, не знаю, тем более что ни у кого из духовных зна­комых мне лиц я никогда портретов в то время не просил. Помню, я даже осудил себя за такой помысел: точно, мол, у мирской знаменитости просить хочешь — какие у монаха могут быть фотографии!..

Так и отъехали мы от Черниговского ски­та, не повидав отца Варнавы. В Вифании, куда мы приехали от Чернигов­ской, кроме нас никого не было. У святых во­рот стоял один послушник, а другой, там же встреченный, взялся нас водить по вифанским святыням. Поклонились мы гробу Преподобно­го Сергия и только что успели положить поклон последнему на земле жилищу митрополита Пла­тона — его гробнице, как увидали бегущего к нам послушника, кличущего нас:

— Батюшка Варнава вас обоих к себе тре­бует!

Мы подхватились что есть духу бежать к св. воротам Божьим и спрашиваем:

— Как он о нас узнал?

— Ничего, — отвечает, — не знаю; велел, позвать, а сам вас дожидается у св. ворот.

У св. ворот стояла запряженная в одну ло­шадь, крытая, с поднятым верхом плетеная про­летка; на козлах сидел кучер, из-под верха про­летки, нагнувшись вперед, выглядывала на нас седенькая головка старичка-монаха с необык­новенно живыми, добрыми и ласковыми, про­ницательными глазками. Это и был всероссий­ски известный православному люду старец Варнава от Черниговской...

— Вам, — встретил он нас такими слова­ми, — мое благословение нужно; а тебе, — об­ратился он непосредственно к сыну, — благо­словение нужно на новый путь; так езжайте за мной: я домой сейчас еду.

Посмотрел пристально на меня и неожидан­но спросил:

— А ваше здоровье-то как?

Я был совершенно здоров и по самочув­ствию, и по виду.

— За ваши, — ответил я, — святые молит­вы, слава Богу!

— Ну, езжайте же за мной ко мне!

И о. Варнава быстро покатил по направ­лению к Черниговскому скиту. Мы едва поспе­вали за ним на паре заморенных извозчичьих клячонок.

— А ведь это я вам отца-то Варнаву обо­рудовал, — сказал, обернувшись к нам вполо­борота, извозчик. — Это я его оборотил к вам, когда он проехал мимо Вифании.

Холодной водой обдали меня эти слова. Бед­ный малый думал угодить, а не ведал, что "род сей", к которому принадлежал и я, "знамений и чудес ищет" и что его извозчичья услуга сра­зу в моем сердце низвергла прозорливость стар­ца с высот чудесного до низин обыденной че­ловеческой встречи.

...Ну что ж, подумал я. Отец Варнава все- таки иеромонах: получим и простое, но все же иерейское благословение. И опять мелькнула мысль: а я попрошу у него портрет с надписью.

Подъехали мы к Черниговской вслед за батюшкой. Забежал он в лавочку, что у св. ворот, взял мелочи, дал своему кучеру и быст­рой походкой пошел с нами по направлению к своей келье.

Поджидавшего его народа было довольно много, и все теснились к старцу, оттирая нас от него...

— Батюшка, а батюшка! — так и сыпались на него со всех сторон призывные восклицания. Нас было совсем от него оттеснили.

— Ну, вы подождите! Подождите, говорю я вам, — громко сказал старец теснившей его толпе, — а вот вы-то, со студентом, со студен­том-то, идите за мной.

Толпа раздалась и пропустила нас к старцу.

В это время старец уже поднимался по сту­пенькам своего крылечка. И опять он неожи­данно спросил меня:

— Ну, а здоровье-то ваше как?

Мне что-то стало вдруг не по себе от повто­рения этого вопроса.

— Слава Богу! — ответил я смущенно.

Каким-то не то крюком, не то палкой ба-.

тюшка сунул в отверстие замка своей двери, открыл ее и в темненькой своей прихожей опять обернулся ко мне и в третий уже раз пред ложил мне в той же форме все тот же вопрос о моем здо­ровье; и опять я еще смущеннее ответил:

— Слава Богу!

Старец пристально взглянул на меня, по­молчал, что-то подумал, а может быть, и помо­лился — продолжалось это одно мгновение — и вдруг точно повеселел и радостно воскликнул:

— Ну, если слава Богу, так и слава Богу!

И с этими словами ввел нас обоих в первую

комнатку своей кельи.

На стареньком письменном столе, покрытом ветхой клеенкой, лежала какая-то небольшая икона. Батюшка взял ее в руки, поднял над на­шими головами — мы стали на колени — и, бла­гословляя ею наши склоненные головы, сказал:

— Вам было нужно мое благословение: да благословит вас Господь сей святой иконой Чудотворца Николая. Запомните ж мое слово: Святитель Николай и в сем веке, и в будущем есть и будет ваш заступник и ходатай.

Потом, благословляя тою же иконой сына, сказал ему:

— Да благословит Господь, молитвами Свя­тителя Николая, твой новый путь!

Подумал немного, поглядел на меня...

— А тебе, — сказал он, — я еще и свой "пат- рет" дам.

Так и сказал — "патрет".

У меня от сердца к горлу подступили сле­зы... Верующие знают это сладкое чувство.

Так вот он какой, этот старец Варнава!

А уж он из соседней комнаты вынес свою фо­тографическую карточку и, подавая мне ее, ска­зал:

— Вот тебе и патрет мой!

— Батюшка! — воскликнул я, задыхаясь от волнения. — Благоволите что-нибудь написать на ней своей ручкой!

— Эх, друг, некогда... ну да ладно!

И о. Варнава на обороте карточки написал: "иеромонах Варнава 1901 Июния 18".

Святыня эта и поныне у меня цела.

— А я тебе и еще свой патрет дам, — сказал старец. — Вот тебе книжка о моей обители Иверской, а в ней тоже патрет мой есть. Возьми себе да навести когда обитель-то!

И разгорелось тут мое сердце великой лю­бовью к прозорливому старцу; припал я к его ножкам и говорю:

— Помолитесь, батюшка, чтобы сын мой до конца дней своих имел в сердце своем страх Бо­жий!

— Будет, будет у него страх Божий в серд­це, — ободрил меня старец, — он у тебя пятую заповедь помнит. И скажу тебе, друг, — про­должал батюшка, — как моя мать звала меня своим "кормильщиком", так я тебе про твоего сына скажу: он будет твоим кормильщиком... Как имя твое?

Я ответил:

— Сергий!

В соседней комнг^те показался батюшкин. келейник.

— Запиши-ка, — обратился к нему батюш­ка, — двух Сергеев: за них помолиться надо!.. Ну да благословит вас Господь! А про Святи­теля Николая-то не забудьте: он и в сем веке, и в будущем ходатай ваш и заступник.

Это были последние слова к нам старца Варнавы. С тех пор я уже не видал больше ба­тюшки, а осенью того же года заболел такою тяжкою болезнью, что в январе 1902 года едва не умер. Спасло чудо Божие, не без молитв, ве­рую, великого старца Варнавы от Черниговс­кой, утвердившего во мне уверенность в том, что наш "амченский" угодник, Святитель Ни­колай, Мир Ликийских Чудотворец, — мой хо­датай и заступник и в сем веке, и в будущем.

Прошло пять лет. Наступил апрель 1906 го­да. В тот год весна была необыкновенно ранняя: уже в последних числах апреля север России, от Петербурга начиная, был окутан зеленой

дымкой берез, ракит и тополей, сквозящих теп­лом и светом на изумрудной зелени торжеству­ющей весны. Стояли дивные солнечные теплые дни; даже вечера и ночи теплы были, как в кон­це мая. Природа как-то по-особенному красо­валась и благоухала. Не то было с природой человеческой: взбаламученное недоброй памя­ти революцией народное море все не могло ус­покоиться, искусственно волнуемое всеми нов­шествами, которых не знала раньше смиренная и святая Русь; не потухшие еще головешки бун­тов и непокорств чадили во многих местах, ме­стами вспыхивая и разгораясь в зловещее пла­мя...

Страшное было время, не тем оно будь по­мянуто!..

В те дни и в моей меленькой жизни совер­шалась великая революция, и следствием ее было то, что мы с женой очутились как бы за бортом жизни, не зная, куда деваться и где гла­вы подклонити.

Великая то была милость Божия мне греш­ному. Да будет благословенна память о ней во все дни моей жизни!

И тут Святитель Николай незримо протянул руку помощи и скорбь и плач в радость претво­рил и утешение.

А дело было так. Помолились мы с женой у иконы Царицы Небесной Казанской и решили уехать из Петер­бурга куда глаза глядят, только бы не оставать­ся в этом городе, где столько пришлось испы­тать всякого горя. Взяли мы билеты по железной дороге до Твери, а в конторе пароходства "Са­молет" — от Твери по Волге до Нижнего и на­правили свой путь через Нижний — Арзамас в Саров и Дивеев, к Серафиму Преподобному, от которого я столько чудес и милости на своем веку видел.

Что за красота и успокоение было путеше­ствие наше по Волге! Оно было так прекрасно, что даже отдельные эпизоды его, напоминав­шие о той буре, которую только что пережила и еще продолжала переживать родина, — вро­де негожих речей и пения революционных пе­сен, — даже и эти отголоски мерзости житейс­кой не могли нарушить гармонии и безмятежия дней этого чудесного путешествия. Так доеха­ли мы до Ярославля.

Пока стоял и грузился наш пароход в Ярос­лавле, у нас в распоряжении было около трех ча­сов, и мы воспользовались ими, чтобы съездить поклониться ярославским святыням, и тут мы вспомнили, что ниже Ярославля по Волге нахо­дится знаменитый Николо-Бабаевский монас­тырь, особенно нам дорогой и известный тем, что там погребен один из любимейших наших ду­ховных писателей, епископ Игнатий Брянчанинов. О том, что там есть часть мощей Святителя Николая и его чудотворная, прославленная на все Поволжье икона, — о том мы не знали, а если и знали, то в то время не вспомнили.

Заедем в этот монастырь! Ночь переночуем (из Ярославля мы уходили часов в семь вечера, а на "Бабайки" пароход приходит часа три спустя), проведем день в монастыре, а на следующем "Самолете" поедем дальше, в Нижний. Так говорили, так и решили.

И так нам все там понравилось, так все при­шлось по духу, начиная со святыни бабаевской и простоты монашеской, что вместо одного дня прожили мы там на гостинице без малого шесть месяцев. Так, верую, угодно было Святителю Николаю, нашему ходатаю и заступнику пе­ред Св. Троицей. Там состоялась наша встреча с о. Иоанном Кронштадтским, окончательно определившая дальнейший путь моей жизни и деятельности, примирившая мое прошлое с моим настоящим и... будущим. Дивное это было для меня и многознаменательное свидание, такое дивное, что о нем не леть ми и глаголати по мо­ему недостоинству: только небесным предста- тельством моего небесного покровителя и мож­но было получить то велие утешение, какое в те дни нашей скорби я получил от великого кронштадтского пастыря. И как бы в утверж­дение этой веры о. Иоанн дважды благословил меня с женой двумя иконами — одной бабаевс­кой, а другой своей келейной, и обе иконы те были Святителя Николая, Мир Ликийских Чу­дотворца.

И там же, под покровом Святителя Николая, состоялось и другое д ля меня и моей деятельнос­ти не менее того многознаменательное свидание — с епископом Вологодским, преосвященным Никоном^[84], в то время только что назначенным на самостоятельную кафедру в Вологду. С того свидания и началось бессменное мое сотрудни­чество в изданиях владыки, моего редактора и цензора.

И чего только там, на "Бабайках", не со­творил нам дивный угодник Божий, утешая нас утешением всяческим и научая жить не по своей, а по воле Божией!..

Величаем тя, Святителю отче Николае, и чтим святую память твою, ты бо молиши о нас Христа Бога нашего.

Перезнакомились мы за время нашего пре­бывания в Николо-Бабаевском монастыре со всею братиею, начиная с только что назначен­ного туда настоятелем архимандрита Адриа­на и кончая последним, вновь поступившим послушником. Особенно мы по духу сошлись с одним уже немолодым рясофорным послушни­ком, слепцом о. Иаковом. Замечательный раб Божий был (быть может, он и теперь еше жив) этот о. Иаков, труженик и молитвенник, испол­ненный чистейшей детской веры в Бога и в свое призвание. Церковные службы он, как клиросный певчий, посещал все неопустительно, а в свободные от службы часы умудрялся ходить в соседний с монастырем лес, иногда версты за три, за четыре от монастыря, надрать там кор­ней от разных кустарников и вернуться домой с тяжелой ношей и всегда без провожатого. У о. Иакова ресницы росли внутрь глаз. Болезнь эта сопровождалась тяжкими страданиями и постепенно ослепляла Божьего трудника. Мы всегда дивились трудам о. Иакова и тому, как он мог обходиться, совершенно слепой, без по­сторонней помощи, когда ходил за своими кор­нями, и как он мог плесть из этих корней уди­вительно искусно сработанные корзины.

Вот уж истинно, Господь умудряет слепцы!

Всегда и во всяких случаях своей монастыр­ской жизни был благодушен наш о. Иаков, но и в его закаленном терпением и смирением сер­дце таилась одна великая скорбь: девять уже лет был он примерным монастырским послушником и, несмотря на свои пятьдесят пять лет и при­мерную жизнь, даже еще и приукажен не был.

— Что буду я делать, если меня какой-ни­будь новый настоятель возьмет да и выгонит за ненадобностью? Куда я, слепец, тогда денусь?

Так обмолвился он мне раз за беседой и зап­лакал.

Как-то, к слову, я сказал о. архимандриту об этой скорби о. Иакова. Он принял ее близко к сердцу и в тот же день, зайдя с нами вместе в келью своего слепого послушника, предложил ему постричь его в тайную мантию.

— Мы тебя, о. Иаков, — сказал архиманд­рит, — пострижем как бы на одре болезни, а там отрапортуем о сем владыке: тогда тебя понево­ле приуказят.

Архимандрит был внове и не решался пред­ставлять к открытому пострижению.

Подумал немного о. Иаков и что же отве­тил?

— Нет, ваше высокопреподобие, — сказал о. Иаков, — не тот это путь: не хочу я у Бога обманом брать монашество. Я же ведь всем — благодарение Господу — здоров. Спаси вас, Господи, за любовь, но неправды я боюсь. Упо­ваю на милость Царицы Небесной: уж пусть она Сама совершит надо мною Свою волю.

Разговор этот был на первый Спас — толь­ко что заговелись на Успенский пост, а 4 авгу­ста, совершенно неожиданно для "Бабаек", приехал в монастырь епархиальный владыка, Тихон. Идет он по монастырю с архимандри­том, а из собора, от вечерни, навстречу им бре­дет наш слепец, ощупывая перед собою палкой дорогу в свою келью. Ни владыка, ни архиман­дрит не заметили, как из-за поворота аллеи наткнулся прямо на них о. Иаков, наткнулся и опешил от возгласа архиерея:

— Это что у вас — слепец, что ли?

— Послушник Иаков, ваше преосвящен­ство, — ответил архимандрит, — истинный раб Божий, примерной жизни.

— Давно он тут?

— Девятый год идет, да вот все не приука­жен, владыко.

— Чего ж вы ждете? На Успеньев день из­вольте его постричь в мантию и мне донести о постриге на основании моего словесного при­казания... Подойди-ка поближе, раб Божий Иаков, я хочу сам тебя благословить... Да бла­гословит тебя Царица Небесная принять на день Ее честнаго Успения ангельский образ! Молись обо мне.

И вместо тайного пострига в велик Богородичен день, в присутствии бесчисленного мно­жества молящихся, о. Иаков был пострижен в мантию с именем Илии.

Вот что вспомнилось мне сегодня при чтении письма из краев, что около святой обители Ни­коло-Бабаевской.

 

Июня