Черты из жизни старца-иеромонаха клеопы и Оптинского архимандрита моисея

Ходил к "премудрому". Говорю ему:

— Как тут спастись неопытным в духовной жизни? Род человеческий все знамений и чудес ищет, а знамения-то и чудеса теперь больше с шуией страны, чем с десной, подаются: недаром же так усиливается хлыстовство, и даже в выс­шем обществе, не говоря уже о разных оккульт­ных мерзостях, возведенных теперь даже на сте­пень науки. Где найти мерку для определения того, что от Бога, а что от известного льстеца — диавола?

— Ах, милый мой! Да разве же вы не улав­ливаете основной разницы между деятелями и делами, с одной стороны, Божиими, а с другой — сатанинскими? Смирение и послушание; гор­дость и самочиние — вот вам два противопос­тавления, характеризующие дух обеих сторон. Если вы желаете приникнуть к раскрытию этой тайны во всей доступной христианину полно­те, то обратитесь к изучению великой книги, именуемой "Добротолюбие": в ней вы все най­дете, что может удовлетворить вашу любозна­тельность. Но помните, что для духовного подвига потребно руководство опытных, каковых вне ограды церковного пастырства и учитель­ства вы не найдете, ибо вне этой ограды все тати суть и разбойницы... Вот вы напугались примером ученика "профессора" черной магии Беккера, который изгоняет будто бы бесов. Про­тивопоставьте ему другой пример, ну, вот хотя бы одного из сотаинников основателя, вернее, восстановителя православного старчества, ар­химандрита Паисия Величковского; под сотаинником этим я разумею старца-иеромонаха Клеопу. Послушайте, что я расскажу вам про него: когда Клеопа вернулся с Афона в Россию, то его близко узнал преосвященный Сильвестр^[20] (Старогородский по фамилии); а этот преосвя­щенный, в свою очередь, был лично известен ве­ликолепному князю Потемкину. При встрече князь и говорит епископу Сильвестру (он тог­да был епископом Переяславским и Дмитров­ским):

— В Молдавии какие отцы! Высокой жиз­ни, почтенные! Здесь таких нет.

Преосвященный отвечает: "Нет, и здесь есть, да только они не видны".

— Кто такой?

— А вот — Клеопа!

Светлейший говорит: "Представьте мне!"

Преосвященный сказал ему, где искать: у купца Матвеева квартирует. У Матвеева стол был открытый для всех странников. Светлей­ший и карету свою послал. Застали за обедом. Спрашивают: "Который тут из вас Клеопа?"

— Я. На что?

— Да светлейший прислал за вами.

Удивляется, почему узнал светлейший.

— Хорошо, — говорит, — я приеду: у меня есть тут своя повозочка.

— Нет, без вас не велено приезжать.

Принужден был ехать в карете.

Увидел преосвященного.

— Это вы меня, ваше преосвященство, за­тащили сюда, старика?

Начали говорить. Понравился Потемкину. Светлейший хотел его представить государы­не; а он поскорее убрался в свою Введенскую пустынь^[21]. На дороге, когда он ехал туда, за что-то напал на него солдат и жестоко избил. Офицер, знакомый Клеопе, увидел это и хотел наказать солдата, но о. Клеопа упросил его:

— Не троньте: Бог приказал! Клеопа, не тщеславься! Ездил в карете! Был во дворце!

Этот же Клеопа одно время в лесу жил. Было с ним двое учеников: один — Лука, а дру­гой — Матфей. Недостало хлеба. Стали про­ситься ученики:

— Батюшка, отпусти нас в деревню попро­сить хлеба!

— Подождите!

День прошел, другой, третий настал. Про­сят опять, чтобы отпустить их: животы подвело.

— Подождите! Завтра отпущу вас.

На третий день ввечеру приезжает на паре человек и спрашивает: "Где это Клеопа?"

Всего навез: и пшеничной муки, и ржаной, и масла коровьего, и постного, и крупы.... Смотрят — каким образом проехал? Дорог-то нет: лес превеличайший, частый. По зарубам ходили...

А вот вам еще характерные черточки из его же жизни. Был о. Клеопа настоятелем — где? — точно не припомню, и был у него один иеромо­нах, нравом простейший. Поехал этот иеромо­нах в Москву за покупками, лошадей-то у него и увели. Укатили на них воры из Москвы да дорогою и остановились, не знаючи, в Клеопином монастыре, дать отдохнуть лошадям. Уви­дели, узнали лошадей и спрашивают:

— Где вы их взяли? Ведь это монастырские лошади!

Привели их к о. Клеопе.

— Где вы их взяли? — спрашивает о. Клео­па.

— Виноваты: увели!

— Ведь вас надобно теперь под суд отдать... Да, что вы, нуждные, что ли?

— Недостаточные!

— Ну, так возьмите одну себе.

А то вот еще два случая.

Воронцов, генерал-губернатор, присылал спрашивать о. Ютеопу: чего ему надобно? Зем­ли, рыбных ловлей?

— Кланяйтесь господину генерал-губерна­тору. Благодарю за усердие. Скажите, что для меня нужно земли три аршина — более не на­добно: так у нас столько-то есть; а рыбу мы у мужиков покупаем.

Хотел один купец строить им каменную ог­раду, 30 тысяч денег давал.

— Кланяйтесь. Благодарю за усердие. Еже­ли ему угодно, пускай строит.

Тому показалось это обидно: в Саровскую пустынь и отдал. О. Клеопа тогда в Санаксаре был.

Однажды у него в обители случилось вот что: один послушник сказал, что он видел оче­видное чудесное видение. О. Клеопа велел ис­кусить его — поругать со стороны. Тот смутил­ся и не понес оскорбления. Пришел к о. Клеопе и говорит: "Я не могу жить: меня оскорбляют!"

— Как же ты говоришь, что удостоился ви­дения, а не можешь терпеть? Ты, брате, стало быть, в прелести. В голову камень класть, по­ститься, на голой земле спать — это пустое. "На­учитесь от Мене, яко кроток есмь и смирен серд­цем", — сказал Господь, а чудеса и явления — это необязательно.

Вот чему поучился я сегодня у "премудро­го". Просто, всякому пониманию доступно и умилительно!

Вот она, монастырская наука-то, на кото­рой воспитывалось все царство Русское, от вре­мен Антония и Феодосия Киево-Печерских! Вот оно, "единое на потребу"!..

И как очевидна на этом примере разница между слугами сатаны и сынами Света истин­ного!..

Как нарочно, точно в дополнение к запи­санному приходил сегодня к нам иеромонах о. Ф. (тот, что рассказывал мне о видении одною женщиною беса в образе Льва Толстого) и при­нес тетрадку записей из жития оптинского ве­ликого архимандрита Моисея...

— Просмотрите: годятся ли для печати?

Не знаю, поплачет ли кто над теми чертами

из этого жития, а я, признаться, умилился над ними до слез. Записано со слов схимонаха Ан­тония (ныне уже покойного):

"Прислали к нам одного мирского священ­ника. Человек он был весьма слабый да непо­койный. В какой-то праздник старец (архиман­дрит Моисей) служил литургию. А у нас во время проскомидии братия входят в алтарь, раз­бирают с жертвенника поминанья и тут же в ал­таре и на левом клиросе прочитывают их. И подначальный священник вошел вместе с дру­гими в алтарь и тоже взял с жертвенника поми­нанье; но вместе с книжкой взял с жертвенника двугривенный — известно на что — и спрятал его в карман. Мало ли бывает каких несчаст­ных! Иеродиакон заметил это. Кончается литур­гия. Идет он к архимандриту и рассказывает, что вот что сделал священник.

— Да долго ли ж, — говорит, — батюшка, мы будем терпеть это? Сколько раз мы замеча­ли это за ним! Сколько раз я вам докладывал про него! Не важны деньги, а важен соблазн. Готовишься приступить к таинству, а тут вдруг видишь такой соблазн!..

- Да уж! — говорит... А у покойного это была поговорка такая: начнет говорить, а сам все рука об руку потирает и, что бы ни стал говорить, всегда начнет: "Да уж"...

— Вот и хорошо, — говорит, — что ты на­чал. Я давно хотел поговорить об этом... Зат­вори-ка двери-то!

И начал:

— Я уж говорил с этим несчастным о его не­мощи, говорил и отечески, но он не вразумля­ется; говорил и со властию, как начальник, и это не действует на него: так уж тут, брат, надо усматривать нечто другое. Ты что в этом усмат­риваешь?.. Не знаю, как ты, а я здесь вижу вот что: обитель наша в славе; начальство благо­волит к нам; на нужды наши Господь посыла­ет нам, и не только на нужды, но посылает еще и на то, чтобы и нашему ближнему оказать по­мощь. Терпеть, стало быть, как ты изволишь видеть, мы ничего и ни от кого не терпим. Но ведь помнишь: Господь заповедал нести Его иго. Иго, стало быть, человеку непременно нуж­но, иначе мы не будем последователями наше­го Господа, иначе за что же Он будет венчать нас? Вот Он и посылает нам иго в подобных людях: мы и должны понести это иго ради Са­мого Господа, ради Его милостей к нам, — дол­жны потерпеть немощи нашего брата. Сам Гос­подь терпит его. Как же мы-то его не потерпим? Он ведь нам не чужой: он — наш брат. Помни ты это! А на немощи его взирать нечего, пото­му — Господь силен: Он завтра же может вос­ставить его и сотворить из него пророка. По­мнишь апостола Павла-то? Из гонителей да со­творил первоверховным Своим апостолом. Так ты, брат, падшего не презирай. Это он в твоих глазах падший, а по Господнему избранию он, может быть, первое зерно в Его житнице. А мы допустим погибнуть душе его?..

А то прислали к нам одного архимандрита в число братии, и служение ему было запреще­но. Архимандрит этот является к нашему. Об­ласкал его наш, успокоил, принял по-братски. Потом говорит:

— Вы, конечно, уже знаете содержание ука­за, по которому присланы сюда?

— Как же, — говорит, — знаю.

Потом этот архимандрит говорит, что для него тяжело было бы оглашение запрещения ему священнодействия.

— Хорошо, — говорит наш, — так мы вот как сделаем это: придет смена седмицы, я при­шлю к вам сказать, чтобы следующую седмицу служили вы, а вы откажетесь под предлогом болезни.

Приходит время начинать новую седмицу. Является пономарь за благословением и спра­шивает: кому благословит он служить?

— Да чья седмица-то следует? — спраши­вает наш-то.

— Да вот такого-то!

— Так!.. Но вот прислали к нам архиман­дрита. Он ведь на жительство к нам прислан: пусть же и в трудах наших поучаствует с нами. Сходи-ка к нему и попроси отслужить!

Пономарь отправляется и передает просьбу настоятеля. Тот отвечает: "С удовольствием бы, никак бы не посмел отказаться. Но доложите отцу архимандриту, что я страдаю грудною бо­лезнью, лечусь и никак не могу служить".

Таким образом, и самолюбие было пощаже­но, и тайна запрещением. Уже после кончины нашего о. Моисея, при разборе письмоводите­лем его секретных бумаг, открылась эта тайна.

Когда подначальный был уже освобожден из нашего монастыря и услышал о смерти по­койного, он нарочно приезжал к нам в Оптину служить панихиду и плакать, как по родном.

Был у нас здесь иеромонах М., из ученых, учителем был в духовном училище. Хороший, умный, духовного разума был человек, но по­пустил врагу одолеть себя известной несчаст­ной слабостью. А слабость эта бывает нераз­лучна и с другими падениями. Такое-то вот бедствие постигло и о. М... Придя в себя, он пошел к духовнику, а тот ему:

— Вон из монастыря!

Отец М. впал в отчаяние и еще больше пре­дался своей слабости.

Приходит он к о. Моисею, растворил дверь и говорит:

— Настоятель! Входят ли к тебе грешники?

Покойный вышел к нему; видит, что он

явился к нему в таком потерянном виде, и гово­рит:

— Да, входят, если грешник верует и рас­каивается. А ты веруешь ли, раскаиваешься ли?

— Верую и раскаиваюсь! — ответил о. М.

— А если веруешь, становись со мною и мо­лись!

Сам прослезился, стал перед иконами на ко­лени, поставил о. М. возле себя, и начали они молиться. И такую сильную молитву он произ­нес, что о. М. так и упал, залившись слезами.

— Ну, теперь иди с миром, — говорит на­стоятель.

— А как же служить? — спрашивает о. М.

— Иди, говорю, с миром и служить служи!

— А как же грех-то?

— Принимаю твой грех на себя. Иди и слу­жи!

И девственник — а о. Моисей был девствен­ником — поднял на рамена своей совести тяж­кий грех падшего брата, чтобы спасти его душу.

С той поры о. М. совершенно исправился.

С этим же о. М. до этого дня, положившего начало его исправлению, был такой случай. Ушел он в город; денег не хватило на слабость: он занял и в ручательство уплаты заложил свой параман^[22]. А заложить параман — все равно что заложить крест с шеи. Нищие узнали об этом и сказали архимандриту Моисею. Он дал им денег и велел выручить параман и принести ему. Параман принесли, но отцу М. про него о. Моисей ни слова. И долго он держал этот па­раман у себя и молчал.

Присылают потом покойному для раздачи достойным иеромонахам бронзовые кресты в память Крымской кампании. Всем, кому следо­вало, о. Моисей раздал, а о. М. обошел.

О. М. подходит к нашему батюшке и начи­нает роптать, за что обошел он его крестом.

— Да уж подожди! — говорит. — Я сейчас тебя пожалую крестом.

И вынес ему его параман.

— Твой?

— Мой!

И больше у них разговора и не было. О. М. получил свой параман и отошел с миром.

Архимандрит Моисей не любил, чтобы бра­тия жаловались друг на друга, и умел отучать от жалоб, желая водворить мир между братией.

Был в Оптиной монах, хороший, тихий, но подверженный той же слабости, что и о. М. Да­ли этому брату мальчика из певчих. По време­ни приходит этот монах к отцу архимандриту и жалуется, что мальчик испортился, шалит: в его отсутствие перебирает его вещи, зажигает огонь, что-то разбил; в церковь не всегда хо­дит, грубит, не слушается.

Отец Моисей ходит по залу и слушает.

— Что ж он еще делает? — спрашивает.

Тот еще что-то припомнил.

— Ну, а еще что?

Монах припомнил еще какую-то детскую шалость.

— Ну, а к тебе поступил, хорош был, ты го­воришь?

— Ничего, сначала хороший был мальчик! — ответил монах.

— Да, вот дело-то какое! — как бы в недо­умении, говорит о. Моисей сам с собою; а сам ходит по комнате и не глядит на монаха.

— Жаль мальчика! — продолжает он. — Детская душа — ангельская... Великое дело — душа детская! "Если не обратитеся и не будете, как дети, не внидете в Царство Небесное". "Кто примет хоть одно дитя во имя Мое, тот Меня принимает". "А кто соблазнит одного из малых сих, тому лучше было бы, если бы ему повесили мельничный жернов на шею и потопили его в глубине морской"... Господи, слова-то какие! И слова-то чьи? Самого Бога!.. Так ты гово­ришь: к тебе поступил, хорош был; а у тебя по­жил, и нехорош стал? Отчего ж он у тебя имен­но и нехорош стал? С кого ж он взял дурные примеры?..

Монаха даже в жар бросило.

— Да, вот что, брат, — продолжал настоя­тель, — что-то я замечаю, что и у заутрени тог- да-то я тебя как будто не видал, и в трапезу-то ты не всегда тоже ходишь...

И начал высчитывать его неисправности. Тот и не рад был, что пошел жаловаться на мальчика. Он ясно увидел, что он-то сам, своей неисправностью, и был виновником порчи мальчика. Ну, а насчет мальчика ты уж не беспо­койся, — заключил о. Моисей. — Если он тебе так неудобен, я переведу его к такому брату, который может понести шалости мальчика и озаботиться его исправлением. И хорошо, что гы сказал: нельзя ж его так оставлять. Ребенок — что Молодое деревцо, как смолоду его напра­вить, так и пойдет расти.

И передал мальчика другому, более к себе строгому брату.

 

Марта

Ходил гулять. Встретил о. Феодосия.

— Ну что, — спрашивает, — читали, что я цал вам про о. Моисея?

— Не только читал, но и умилялся.

— А вот некоторые у нас думают, что этих рассказов печатать не следует: не следует-де об­нажать грехов брата своего.

— А по-моему, — говорю, — батюшка, тут не в грехах суть, а в христианском отношении к грехопадению братскому. Все мы греху повин- ники, не исключая и духовенства, но мало кто из нас умеет не посмеяться греху брата своего, а покрыть его наготу своей одеждой. Вот этой- го христианской премудрости с великой пока­зательной силой и учат примеры из жизни ва­шего великого настоятеля Моисея.

— Вы так думаете?

— Не только думаю, но и себе в назидание эти примеры выписал с особым умилением.

Кажется, и о. Феодосий согласен с моим мне­нием.

На этих днях в Москве наблюдалось днем редкое небесное явление: три солнца одинаковой яркости сияли на небе. Посредине было на­стоящее солнце, а по сторонам — два ложных. Из настоящего выход ил огненный столб. Ночью были видимы три луны. Газеты, сообщающие об этом явлении, называют его хотя и редким, но все же объяснимым, "известным" физическим яв­лением "ложных солнц и лун". Это и мне еще с гимназии известно. Но хотя явление это и извес­тно, и физически как будто объяснимо, но сколь­ко в нем остается необъяснимым, неразгадан­ным... Почему явление это наблюдалось только в Москве, и нигде более?

Не знамение ли это Божие перед чем-нибудь угрожающим отступающему от Бога человече­ству?..

"И будут знамения в солнце и луне и звез­дах"^[23]...

И на горизонте политического неба наро­дов мира не без великих знамений: чего один "обновляющийся" Китай стоит!

 

Марта