Продолжение жития схимонаха Феодора

Вчера начал я списывать житие схимонаха Феодора, ради заключающегося в нем некото­рого великого откровения о жизни христианс­кой богоугодной души в потустороннем мире, а сегодня задаю себе вопрос: не проще ли, от­ложив к сторонке риторство составителя этого творения, списать в свои заметки только то из него, что меня поразило как откровение?.. "Нет, — решил я, — буду продолжать, как начал: недаром же Господь лучшие Свои жемчужины скрывает в самой глубине моря, между скала­ми и рифами, под угрозой всевозможных опас­ностей, таящихся в его изменчивом коварстве". Итак, продолжаем!

"По прошествии недолгого времени роди­тельница узнала, что сын ее живет в Площанской пустыни. Она спешит в сию обитель, ис­торгает юношу из защищенной и спокойной монастырской жизни и ввергает его в поток мирской молвы и соединенных с нею соблазнов. О, любовь плотская, любовь безумная! Недо­стойна ты святого имени, коим назвал Себя Сам Бог! Ты, по проречению Спасителя, часто воо­ружаешь ослепленных родителей беззаконным пламенем, и те, кто получил от них телесную жизнь, от них теряют душевную и истинную!..

Снова Феодор возвращается в лавочку, и снова чувства высоких желаний волнуют его душу; снова, пользуясь темнотою ночи, бежит он из дома, из города и достигает монастыря, из­вестного под названием Белые Берега, тогда еще малозначащего. Из Белых Берегов он отправ­ляется опять в Площанскую пустынь и опять из нее похищается насильно материю, распален­ною желанием подружить его с миром, желани­ем едва ли естественным...

Утомленный такими препятствиями, думая, что его предприятие воинствовать в мысленном воинстве не угодно Богу, Феодор хотел, по край­ней мере, не лишиться сладостных животворя­щих заповедей Господних, хотел, придержива­ясь их, как за нить, выйти из лабиринта мирской жизни и мечом делания заклать чудовище, по­жирающее всех, кто блуждает по этому лаби­ринту, не руководствуясь златосияющею нитью заповедей Христовых. Его ворота были откры­ты для странников; нищий не отходил от окна его, не обрадованный подаянием; больные уте­шались его состраданием и услугами; враги не могли сказать, что за зло он платил злом; сво­бодное же время он посвящал чтению, стараясь сладчайшее имя Иисусово лобызать непрестан­но и устами, и мыслию.

Но человек подвержен переменам; колеблет­ся не одна молодость ветреная и пламенная, ко­леблется и старость, гордящаяся постоянством и опытностью, часто мнимыми. Лишенный ти­шины пустынной, лишенный наставления стар­цев, обуреваемый нестройным вожделением юношеского тела, Феодор начал омрачаться мыс­лями преступными, и мало-помалу вкрались в его сердце сладострастные чувствования: он пал.

Приступим к трогательной и наставитель­ной повести его тяжких поползновений, укажем ров беззаконий, в который он ввергся, и позна­ем великое могущество покаяния, когда увидим его на высочайшей степени добродетелей. "Ко­раблекрушение праведника, — говорит боже­ственный Златоуст, — соделывается пристани­щем грешнику: когда праведник упал с небес, то и я уже не отчаиваюсь в своем спасении. Изу­веченные ранами войны сподобляются от царя особенных почестей: так и подвижники ум­ственной брани получают блистающие венцы, когда они являются пред лицо Царя Царей, обагренные кровью своих падений, сими самы­ми падениями победив, посредством покаяния, победителя их диавола".

В то время, как Феодор продолжал упраж­няться в маленькой торговле своей, открылось в их городе выгодное приказчичье место, на ко­торое и был приглашен юноша благоразумный и ловкий. Хозяин дома скончался; его вдова, женщина целомудренная, но простодушная и лет преклонных, не могла сама входить в уп­равление домом и вручила его Феодору. В этом- то доме и распростерты были сети, в которых запуталась нога его. Вдова была матерью че­тырех взрослых дочерей, прекрасных собою. Феодор, увлеченный преступной страстью, погряз в беззаконное смешение сперва со старшею, по­том и с младшею сестрою. Долгое время валял­ся он в этом болоте разврата, — сладострастие закрывает умственные очи человека, — и, на­конец, желая прикрыть свои греховные раны, соединился браком с младшею сестрою.

Но узел преступления сим не развязался. Просыпается в нем совесть: он узнает цену по­терянных им сокровищ; сердце его уязвляется желанием их возвращения. Он начинает посе­щать с прилежанием храмы Божии — словом, удваивает старание об исполнении, по силе своей, всех обязанностей христианина. Но свет, прежде в нем сиявший от послушания иночес­кого, не получил прежней чистоты своей. Проникнутый глубокой печалью, Феодор примечал во всех делах своих большие недостат­ки, примечал, что мир рассыпал повсюду пре­пятствия к житию богоугодному. Не в силах переносить тяжкой язвы скорби о потере утеши­тельных чувств, не находя никакой отрады в суетных занятиях, он решился, наконец, оста­вить отечество, имение, супругу, младенца-дочь и, обнажившись всего, вступил снова в поприще, приятности которого он уже испро­бовал. Утаивая истинное намерение, он откры­вает подружию своему, что хочет побывать в Киеве и поклониться св. мощам преподобных отцов Печерских. С ее согласия, он отправля­ется в этот город, взяв с собою денег только че­тыре рубля и 50 копеек. Там он предает себя молитвам угодников Божиих, а затем поспеш­но устремляется к границам России и Польской Подолии, переходит границу и отправля­ется в Молдавию, в которой сиял тогда вели­кий светильник, старец Паисий Величковский, архимандрит Нямецкого монастыря.

Монастырь этот лежит в 120 верстах от го­рода Ясы, при подошве Карпатских гор. Под ведением этого монастыря было тогда около 700 человек братий. Чин церковного богослужения и духовного окормления монашествующих на­ходился в цветущем состоянии: иго турок и ни­щета братии много способствовали успехам внутреннего человека. К сему-то стаду, руково­димому воистину премудрым вождем, Паисием, захотел сопричислиться и Феодор. Сам архи­мандрит Паисий находился тогда уже в бо­лезненном состоянии и почти никуда не выхо­дил из келии. Феодор умолял, чтобы его приняли приближенные, но получил отказ: ему предста­вили многочисленность братии, недостаток в средствах. Юный странник Феодор находился в крайности: деньги, взятые им из России, были истрачены, летнее пальто, в котором он вышел из Карачева, обветшало от путешествия; на­ступала зима. Далеко зашедший в сторону, ли­шенный всего необходимого, отвергаемый приближенными старца, Феодор просил по крайней мере, чтобы его допустили принять бла­гословение Паисия. Это ему было позволено, и он предстал земному ангелу.

Паисий, увидя рубище и отчаянное поло­жение юноши, заплакал от сострадания, утешил его словами любви сильными и причислил к своему священному стаду. С этого времени святой муж строго запретил, чтобы впредь кому бы то ни было отказывали без его ведома.

Обрадованный Феодор был отведен в хлебню. Свободной кельи не было. Для откровения помыслов и душевного назидания врученный Паисием духовнику, старцу Софронию, Фео­дор исповедал перед ним, по обычаю той оби­тели, все грехи, содеянные от самой юности, и был отлучен на пять лет от приобщения Св. Тайн Христовых.

Проведя несколько дней в хлебне, видит он в одну ночь во сне множество людей, как будто приведенных на суд; в числе их был и он. Пе­ред ним пылал громадный огонь. Внезапно откуда-то явились какие-то необыкновенные му­жи, извлекли его из толпы и ввергли в пламя. И стал он размышлять: отчего из всей этой боль­шой толпы я один только брошен в этот страш­ный огонь? И на мысли его те мужи ответили:

— Так угодно Богу!

Проснувшись, он рассказал это видение старцу, и от него получил такой ответ:

— Огонь этот предзнаменует пламень иску­шений, которые должны тебя постигнуть на иноческом поприще.

Из хлебни Феодор поступил в послушание к строгому старцу, которому был поручен при­смотр за монастырскими пчелами. Здесь Феодор таскал на своих плечах ульи, копал землю — словом, занимался необычной для него черной работой. Трудно изобразить терпение, с кото­рым он переносил подвиги телесные, укоризны начальника, непрестанно укоряя самого себя, со смиренною мыслью, что несет достойное на­казание за многочисленные грехопадения свои. Пот трудов, чаша бесчестий, непрестанно им испиваемая, собственное смирение породили в нем чувство сокрушения и плача. Блаженная печаль эта, сокрушающая сердце, растворила молитву его особой силой. Иисус Господь, при­зываемый глубокими воздыханиями и нелице­мерным сознанием немощей, мало-помалу очи­щал его ум, разгонял мрак страстей и возвеселял ученика Паисиевой обители и Своего странны­ми и сладостными ощущениями, которых ни­когда не вкушала гортань мирянина, погребен­ного в житейских попечениях.

Так протекло около двух лет. Феодора, за непорочность жизни, отставили от тяжелого послушания на пчельне и сделали помощником на просфорне, находившейся в монастыре Секуле, зависевшем от Нямецкого и лежавшем от него в 12 верстах.

Подробно не будем говорить о трудах его в этом послушании; перейдем к обстоятельствам, которыми Бог возвел его на высоту добродете­лей.

В пустынном месте, при потоке Поляна-Во­рона, в пяти верстах от скита того же имени, жил старец Онуфрий, украшенный сединами не одних преклонных лет, но и сединами боже­ственной мудрости. Происхождением из русских дворян, Онуфрий возлюбил Христа с самых ранних дней своего нежного детства. В юности он в продолжение шести лет юродствовал Хрис­та ради и, оставив юродство, удалился на Ук­раину с другом своим, впоследствии иеромона­хом Николаем, и на Украине принял ангельский образ. Онуфрий и Николай проходили вместе царский путь умеренности и взаимного совета. Обрадованные слухом о высоких достоинствах Паисия, они переселились из Украины в Мол­давию и вручили себя великому старцу. Напи­тавшись чистою пшеницей его наставлений, получили от него благословение поселиться в пустыне, на потоке Поляна-Ворона, и там напоеваться потоками божественного созерцания.

Находясь в просфорне, Феодор все более и более приобретал чувство внутреннего умиле­ния и горения сердечного. Чем более человек пи­тается духовною пищею, тем более алчет ее. То же произошло и с Феодором. Душа его устре­милась к жизни пустынной, и он стремление свое предал на суд старца своего, Софрония, прося его благословения послужить престаре­лому и ослабевшему уже в силах Онуфрию. Старец Софроний одобрил его намерение, тог­да Феодор обратился с помыслом своим к вели­кому старцу Паисию, и Паисий с любовью и радостью благословил его намерение и отпра­вил к Онуфрию.

Переселившись к Онуфрию, Феодор всту­пил на путь совершенного и неограниченно­го послушания. Отсекая волю пред своим духовно-искусным и святым старцем, исповедуя ему все, даже мгновенные помыслы, он посте­пенно умирал миру, совлекал с себя мрачную одежду пристрастий ветхого человека и обле­кался в светозарный хитон нового — в блиста­ющее святостию бесстрастие. Блаженное древо послушания произрастило свой обычный плод — христоподражательное смирение. "Смирен­ного, — говорит Лествичник, — Бог обогаща­ет даром рассуждения".

Этим даром рассуждения и возблагоухал смиренный Феодор не наружно только, но и сер­дцем, внутренно.

Три подвижника эти — Онуфрий, Николай и Феодор — имели прекраснейший обычай еже­месячно приобщаться Святых, Пречистых, Жи­вотворящих Христовых Тайн и ими очища­лись, просвещались, укреплялись в духовных подвигах и распалялись огнем божественных желаний. Онуфрий и Николай жили как бра­тья. В келью Онуфрия, обиловавшего даром рассуждения, стекались толпы удрученных недоумением. Николай внимал самому себе и, не испытывая в глубоком безмолвии помыслы своего сердца, служил жертвою чистоты Суще­ству Чистейшему. Феодор проходил то делание, которое святые отцы поставляют наряду с исповедничеством, — святое послушание. Кажется, можно безошибочно сказать, что эти три земных ангела не только числом, но и самой жизнию сияли во славу Животворящей Троицы. Не буду говорить об их терпении, кротости и воз­держании — повесть сделается слишком про­странной, — довольно упомянуть о царице доб­родетелей, о той добродетели, именем которой назвал Себя Господь, — о святейшей любви. Ее драгоценными узами соединялись эти три не­бесных человека воедино с Богом и друг с дру­гом, горя пламенем чистейшей любви, усердно нося немощи немощных и отвергая всякое самоугодие. Николай и Феодор забывали себя, услуживая немощному телом Онуфрию, упот­реблявшему от немощи самую легкую пищу, и ту в весьма малом количестве. Онуфрий забы­вал свои немощи, духовным разумом своим об­легчая им духовное делание.

Истинно, посреди их невидимо обитал не­сказанно сладостный Иисус, по неложному обе­щанию.

За единодушие их жизни посещены они бы­ли од нажды тяжелым искушением, которое ясно засвидетельствовало благоволение к ним Домовладыки, сказавшего: "его же люблю, наказую". Пошел Феодор в скит для таинства испо­веди и святого Причащения. В его отсутствие, во время самого всенощного бдения, напали на их пустыньку разбойники и, похитив их малые запасы провизии, находившиеся в келье, воз­ложили преступные руки свои на двух старцев и оставили их израненными, едва дышащими. Заботливый и любящий уход за ними Феодора помог им поправиться. Тогда сам Феодор по­ражен был болезнью, которая едва не свела его в могилу. Но Бог хранил дни праведника для пользы грешников".

 

Мая