Познавательные возможности литературы и ее проблемность

Диапазон познавательных возможностей литературы определяется двуплановостью словесных образов. Во-пер­вых, с помощью художественной речи обозначаются и

¹ Значение временных и пространственных представлений в лите­ратуре рассмотрено М. М. Бахтиным в статье «Формы времени и хро­нотопа в романе» (см.: Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975).

характеризуются различные стороны «внесловесной дей­ствительности» (зримое поведение человека, окружающие его предметы, его впечатления и импульсы, не получившие словесного воплощения); во-вторых, в литературных про­изведениях широко и конкретно воспроизводится ре-чевая деятельность людей.

Человек в словесном изображении (и только в нем) выступает в качестве «носителя речи». Это относится прежде всего к лирическим героям, действующим лицам драматических произведений и рассказчикам эпических произведений. Характеры персонажей новелл и повестей, эпопей и романов также раскрываются в диалогах и моно­логах, произносимых вслух или про себя. Текст лите­ратурного произведения — это всегда совокупность чьих-то высказываний. Говоря иначе, речь в художественной литературе, будучи материальным средством сознания обра­зов, выступает и как важнейший предмет изоб­ражения. Литература не только обозначает словами жизненные явления, но и воспроизводит саму речевую деятельность¹.

Используя речь в качестве предмета изображения, писатель преодолевает ту схематичность словесных кар­тин, которая связана с их «невещественностью». Запечатле­вая высказывания людей, он воздействует не только на вооб­ражение читателя, но и на его слуховые ощущения: синтак­сическими конструкциями так или иначе фиксируются инто­нации говорящего (37, 71—72). Литература, следовательно, воссоздает человеческие «голоса», хотя они не звучат физи­чески и воспринимаются лишь внутренним слухом чита­теля. «Плох тот художник прозы или стиха, — заметил А. Белый, — который не слышит интонацию голоса, скла­дывающего ему фразу» (30, 548). Для артистов-исполни­телей и слушателей, по словам чтеца А. Шварца, важна «интонационная первородность» литературного произведе­ния. То же самое можно сказать и о читателях.

Вне речи мышление людей, как известно, в полной мере осуществиться не может. Поэтому литература является единственным искусством, свободно и широко осваивающим человеческую мысль, которая иными видами художественной деятельности воспроизводится

¹ Этой стороне литературного творчества М. М. Бахтин придал прин­ципиальное значение (см.: Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоев­ского. М., 1972. С. 309—460; а также: Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. С. 144—178).

лишь косвенно. Так, строгие ритмы и ударные созвучия музыки Бетховена вызывают представление об активно волевом, властно разумном начале, а фигура «Мыслителя» Родена говорит о возвышенных думах, требующих от человека предельной сосредоточенности душевных сил. Но здесь мы не находим воспроизведения каких-либо единичных мыслей. Литература же с давних времен воссоздает процессы человеческого мышления конкретно и непосредственно. Они отражены в монологах и диалогах действующих лиц и лирических героев. При этом в сло­весно-художественных произведениях нередко приводятся и невысказанные мысли. Уже в народных сказках мы встречаем, пусть краткие, характеристики того, что поду­мали персонажи (будь то волк, лисица или мужик).

Нередки в литературных произведениях раздумья геро­ев или повествователя на философские, социальные, нравственные, религиозные, исторические темы (древне­индийская поэма «Махабхарата», античные трагедии и «Слово о полку Игореве», композиционная вершина которого — проникновенный монолог Святослава о един­стве Руси). На протяжении последних столетий создан целый ряд словесно-художественных произведений, где интеллектуальная сторона жизни человека выдвинута на первый план. Вспомним «Фауста» Гёте, «Братьев Кара­мазовых» Достоевского, «Волшебную гору» Т. Манна, философские стихотворения Тютчева и Заболоцкого, драмы Горького и Шоу, Сартра и Ануя.

Процессы мышления — это средоточие душевной жиз­ни людей, форма их напряженного действия. И неудиви­тельно, что литература свободно и смело запечатлевает чувства и намерения человека, которые пронизаны его мыслью; она активно осваивает эмоции и волевые устрем­ления, имеющие, как говорят психологи, мировоззренчес­кий характер. Нередко воссоздаются словесным искус­ством и чувства неясные, безотчетные, иррациональные.

В путях и способах постижения эмоционального мира литература качественно отличается от других видов ис­кусства. Живопись и скульптура раскрывают человеческие намерения и чувства лишь косвенно: через жесты, позы, выражения лиц. Так, всматриваясь в известную картину В. Серова «Девочка с персиками», мы угадываем без­мятежный строй юной души, но ничего не узнаем о том, какие именно представления и желания роятся в сознании девочки, какими впечатлениями она в данный момент живет, на чем сосредоточено ее внимание.

В литературе же, наряду с косвенными обозначениями переживаний людей через жесты, мимику, движения, широко используется прямое изображение душевных про­цессов с помощью авторских характеристик и высказыва­ний самих героев (произносимых вслух или про себя). Воспроизводя высказывания людей со всеми эмоциональ­ными оттенками, писатели могут проникнуть в самые сок­ровенные глубины человеческой души.

И это дает основание сопоставить словесное искусство с искусствами экспрессивными. Музыка и танец, постигая сферы человеческого сознания, недоступные другим видам искусства, вместе с тем ограничиваются тем, что передают общий характер переживания. Сознание человека раскры­вается здесь вне его прямой связи с какими-то конкретны­ми явлениями бытия. Слушая, например, знаменитый этюд Шопена до минор (ор. 10 № 12), мы воспринимаем всю стремительную активность и возвышенность переживания, достигающего напряжения страсти, но не связываем это переживание с какой-то конкретной жизненной ситуацией или какой-то определенной картиной. Слушатель волен представить морской шторм, или революцию, или мятеж-ность любовного чувства, или просто отдаться стихии звуков и воспринять воплощенные в них эмоции без вся­ких предметных ассоциаций. Музыка способна погрузить нас в такие глубины духа, которые уже не связаны с представлением о каких-то единичных явлениях.

Не то в словесном искусстве. Человеческие чувства и волевые импульсы даются здесь в их обусловленности жизнью и в прямой направленности на конкретные явле­ния действительности. Вспомним, например, стихотворение Пушкина «Погасло дневное светило». Мятежное, романти­ческое и вместе с тем горестное чувство поэта раскрывает­ся через его впечатления от окружающего (волнующийся под ним «угрюмый океан», «берег отдаленный, земли полу­денной волшебные края») и через воспоминания о проис­шедшем (о глубоких ранах любви и отцветшей в бурях младости). Поэтом передаются связи сознания с бы­тием, иначе в словесном искусстве быть не может. То или иное чувство всегда предстает здесь как реакция сознания на какие-то явления действительности. Как бы смутны и неуловимы ни были запечатлеваемые художественным сло­вом душевные движения (вспомним стихи Жуковского, Фета или раннего Блока), читатель всегда узнает, чем они вызваны или, по крайней мере, с какими впечатле­ниями сопряжены.

Литературе, следовательно, доступно прямое изоб­ражение процессов душевной жизни в ее связях с окру­жающей человека действительностью. При этом в словес­ном искусстве широко и многопланово отражается бытие как отдельных людей, так и целых общественных групп, прежде всего конфликты, выражающиеся в собы­тиях, поступках, свершениях. Ни живопись, ни скульптура, ни даже пантомима и возникающее на ее основе театральное искусство не обладают способностью такого широкого охва­та жизненных явлений. И Лессинг применительно к своему времени, когда еще не существовало киноискусства, был прав, утверждая, что словесные образы «могут находиться один подле другого в чрезвычайном количестве и разно­образии, не покрываясь взаимно и не вредя друг другу, чего не может быть с реальными вещами или даже с их материальными воспроизведениями, заключенными в тес­ные границы пространства и времени» (64, 128). Свобода обращения с изображаемыми временем и пространством позволяет писателям воссоздать величественные и масштаб­ные процессы.

Литература как вид искусства, таким образом, обладает своего рода универсальностью. С помощью речи можно воспроизвести любые стороны действительности; изобразительные возможности словесного искусства поис­тине не имеют границ. Литература с наибольшей полнотой воплощает познавательное начало художественной деятель­ности. Об этом говорилось неоднократно. Так, Гегель называл словесность «всеобщим искусством, способным в любой форме разрабатывать и высказывать любое содержа­ние». По его мысли, литература распространяется на все, что «так или иначе интересует и занимает дух» (43, 3, 350, 348). Ту же мысль о необычайной широте изобразительных и познавательных возможностей словесного искусства (поэ­зии) высказал Чернышевский: «Все другие искусства не в состоянии сказать нам и сотой доли того, что говорит поэзия» (99, 63).

Уже на заре истории человечества возникли словесно-художественные произведения, в которых действия героев воссоздавались детализированно, характеризовались их побуждения, давались картины окружающей обстановки. Так, в «Илиаде» Гомера мы находим и развернутые психо­логические мотивировки поступков героев (борение намере­ний в душе оскорбленного Ахилла), и описания предметного мира. Многоплановостью картин поражают такие шедевры мировой литературы последующих эпох, как «Божествен-

ная комедия» Данте, трагедии Шекспира, «Дон Кихот»

Сервантеса и др.

Но особенно широко осуществились изобразительные и познавательные возможности литературы в XIX в., когда в искусстве России и западноевропейских стран ведущим стал реалистический метод. Стендаль и Бальзак, Диккенс и Теккерей, Пушкин и Гоголь, Достоевский и Л. Толстой художественно отразили жизнь своей страны и эпохи с такой степенью полноты, которая недоступна ни­какому другому виду искусства. Симптоматично в этом от­ношении суждение Белинского о пушкинском «Евгении Онегине» как «энциклопедии русской жизни».

Уникальным качеством художественной литературы является также ее ярко выраженная, открытая проб-лемность. Взгляды писателя, запечатленные прежде всего образами, могут выражаться в его творчестве и непосредственно. Словесный текст нередко сочетает де­тальное изображение героев, их действий, взаимоотноше­ний, переживаний с обобщающими характеристиками жизни и проблемными суждениями, так что авторские позиции воплощаются в произведении с предельной прямотой и отчетливостью.

«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Все смешалось в доме Облонских». Этот двойной обобщающий зачин романа Л. Толстого «Анна Каренина» сразу же придает изображению драмы в семье Облонских проблемную ост- роту. Читатель с самого начала настраивается на лад толстовских раздумий и улавливает главное в романе — «мысль семейную».

Запечатлевая.мысли автора впрямую, многие литератур­ные произведения становятся глубоко аналитичными, остро интеллектуальными, что недоступно произведениям других видов искусства. Литературная форма наиболее благо­приятна для выражения взглядов создателя художест­венного произведения. Нравственные, социально-полити­ческие, исторические, философские, эстетические воззре­ния писателя могут непосредственно выражаться и в 1 лирических стихотворениях, и в высказываниях действую- 1 щих лиц, и в речи повествователя.

Художники слова, в частности, нередко создают своего рода программные произведения, где формулируется их писательское «кредо». Таковы «Поэт и толпа» и «Пророк» Пушкина, «Поэт и гражданин» Некрасова, размышления об участи двух поэтов в «Мертвых душах» Гоголя, «Раз-

говор с фининспектором о поэзии» Маяковского. Не­удивительно, что именно в сфере литературного творчест­ва, наиболее интеллектуального и проблемного, фор­мируются направления в искусстве: классицизм, сентиментализм и т. д.

И наконец, во многих широко известных литературных произведениях художественные образы предваряются или сопровождаются собственно публицистическими обобще­ниями. Так, в «Похвале Глупости» Эразма Роттердам­ского изображение условного персонажа (самой Глупости) нередко уступает место отвлеченным суждениям, принад­лежащим, по сути, автору. Большая часть глав книги Радищева «Путешествия из Петербурга в Москву» имеет зачины или концовки чисто публицистического характера. В 3-м и 4-м томах «Войны и мира» Л. Толстого худо­жественно-образные картины также порой уступают место философско-историческим раздумьям писателя. Публи­цистическое начало ощутимо во многих произведениях Салтыкова-Щедрина (вспомним «Введение» к циклу «Ме­лочи жизни»), в повести А.Франса «Суждения господина Жерома Куаньяра», в романе Т. Манна «Доктор Фаустус». Все эти примеры свидетельствуют о точках соприкоснове­ния литературы, искусства остро проблемного, с публицис­тикой.

Обобщающие суждения писателя, однако, не должны становиться самодовлеющими. В подлинно художественных произведениях литературы они не подменяют образов, а дополняют их.