Лексико-морфологическая выразительность слов

В большинстве национальных языков многие слова не только называют те или иные явления жизни, но при этом выражают своим корневым значением какое-то отноше­ние говорящего к этим явлениям, часто заключающее в себе ясно ощутимую эмоциональность. Такое оценочное значение имеют нередко в словах также суффиксы и при­ставки. Корни, приставки, суффиксы — это части слов. Из них слова морфологически создаются, и вместе с тем в их составе они существуют в национальном языке, в его лекси­ке» Поэтому выразительность слов, создаваемую их соста­вом, можно назвать л е к с и к о-м орфологической выразительностью.

Создавая художественную речь произведения, писатель может выбирать в лексике национального языка и такие слова, которые не только изображают жизнь, но и выра­жают своими корнями, суффиксами, приставками то или иное эмоциональное отношение к ней.

Слова, имеющие лексико-морфологическую вырази­тельность, могут принадлежать к лексическому составу и литературного национального языка, и бытового просторе­чия. Слова, эмоционально снижающие изображае­мые характеры — действия, отношения, переживания персонажей — относятся в большинстве случаев к бытовой разговорной речи разных слоев общества, заключающей в себе оттенок фамильярности.

Интересна в этом отношении авторская речь в рома­не Пушкина «Евгений Онегин», выражающая обычно снисходительно-ироническое отношение поэта к характер­ности жизни его героев. Например: «Так думал молодой повеса, || Летя в пыли на почтовых»; «Давал три бала еже­годно || И промотался наконец»; «Когда же юности мятеж­ной || Пришла Евгению пора ||... Monsieur прогнали со дво­ра»; «И запищит она (бог мой!)...»; «Все чувства в Ленском помутились, || И молча он повесил нос»; «Девчонки прыгают заране»; «Лай мосек, чмоканье девиц»; «Тогда в гостиную валит»; || Сосед сопит перед соседом» и т. п.

В подобных примерах из «Мертвых душ» Гоголя го­раздо отчетливее проступает комизм изображаемых ха­рактеров. «Гости... приступили со всех сторон с вилками к столу... налегая кто на икру, кто на семгу, кто на сыр. Собакевич... пристроился к осетру и... в четверть часа с небольшим доехал его всего», и «когда полицмейстер вспомнил было о нем», то «Собакевич пришипился так, как будто и не он...». «Отделавши осетра, Собакевич сел в кресла... и хлопал глазами».

В эпизоде из «Истории одного города» Щедрина лекси­ка усиливает гротескно-сатирическое изображение жизни: «Он (градоначальник Брудастый) прискакал в Глупов, как говорится, во все лопатки... и едва вломился в пределы городского выгона, как тут же... пересек уйму ямщиков». «Произошел обычный прием... Все на этом приеме совер­шилось как-то загадочно. Градоначальник безмолвно обо­шел ряды чиновных архистратигов, сверкнул глазами, произнес: «Не потерплю!» — и скрылся в кабинет. Чинов­ники остолбенели; за ними остолбенели и обывате­ли».

Вот пример, лексически снижающего изображения в «Барсуках» Леонова: «Вдруг, по-жабьи раскрыв рот, Егор Иванович издал горлом неестественный и короткий звук... В звуке этом выразилось уже животное недоумение Его­ра Брыкина». «После этого ушел Егор Иванович в лесные берлоги, там жил, там и копошился...»

Но слова художественной речи могут выражать своими лексико-морфологическими свойствами и возвышен­ную оценку характеров изображаемых персонажей. Так, в повести «Бедная Лиза» Карамзин выразил сентименталь­ную идеализацию характера крестьянки, живущей среди природы, вдали от суетной жизни больших городов. В его изображении почти нет деталей труда и быта крестьянской семьи, всем подбором лексически выразительных слов своей речи писатель стремится возвысить свою героиню и ее внутренний мир. Например: «В этой хижине... жила прекрасная, любезная Лиза с старушкою, матерью своею»; «Отец Лизы был довольно зажиточный поселянин»; «Од­на Лиза... не щадя своей нежной молодости... трудилась день и ночь...»; «Чувствительная, добрая, старушка, видя неутомимость дочери, часто прижимала ее к слабо биюще-муся сердцу, называла божеской милостию... отрадой старости своей...» и т. д.

Очень характерно, что писатель старается избежать таких снижающих — по его представлениям — слов, как «крестьянин» или «изба», и употребляет вместо них более утонченные синонимы — «поселянин», «хижина».

Пример иной возвышающей лексики — обобщающее отступление в поэме Некрасова «В. Г. Белинский»:

О! сколько есть душой свободных Сынов у родины моей, Великодушных, благородных И неподкупно верных ей, Кто в человеке брата видит, Кто зло клеймит и ненавидит, Чей светел ум и ясен взгляд, Кому рассудок не теснят Преданья ржавые оковы, — Не все ль они признать готовы Его учителем своим?..

Вот еще пример возвышающей лексической вырази­тельности из повести М. Горького «Детство»: «Бабушка не плясала, а словно рассказывала что-то. Вот она идет тихонько, задумавшись... Остановилась, вдруг испугавшись чего-то, лицо дрогнуло, нахмурилось, тотчас засияло доб­рой приветливой улыбкой... опустив голову, замерла, при­слушиваясь, улыбаясь все веселее и вдруг ее сорвало с места, закружило вихрем, вся она стала стройней, выше ростом, и уже нельзя было глаз отвести от нее — так буйно красива и мила становилась она в эти минуты чу­десного возвращения к юности!»

Во всех приведенных примерах слова и обороты, змо-

ционально снижающие или возвышающие изображаемую жизнь, относились к литературной или разговорной речи, современной для писателей, применявших эти слова. Но в словесном строе художественных произведений нередко встречаются и такие слова, которые осознаются как ус­таревшие в речевой практике той или иной эпохи, — ар­хаизмы.

Слова в речевой практике вообще могут стать архаиз­мами или потому, что уже ушли или уходят в прошлое сами явления жизни и сами понятия о них, которые обо­значались этими словами, или же в процессе стихийного обновления национального литературного языка. Однако такие слова могут применяться в тех или иных видах ли­тературной и авторской речи, а нередко и в речи разговор­ной именно благодаря своей архаичности. Сама архаич­ность слов часто делает их особенно лексически экспрессивными, превращает их в превосходное средство эмоционального снижения или возвышения обо­значаемых ими явлений.

Например, в допетровскую эпоху, в XVI—XVII вв., служащие государственных учреждений («приказов») на­зывались «дьяками», «подьячими», «приказными». При Петре I эти служащие получили «чи'ны» и стали назы­ваться «чиновниками». Но прежние названия, сохранив­шись, получили ироническое значение. Так, поэт-класси­цист А. Сумароков часто называл в своих стихотворениях людей необразованных и потому, по его представлениям, неразумных и нечестных «подьячими» и «приказными». После Октябрьской революции были отменены «чины», тем самым перестали' существовать и «чиновники»; появилось новое наименование — «советские служащие». Но слово «чиновник», став архаизмом, сохранилось как ироничес­ки осуждающее обозначение людей с ярко выражен­ным бюрократическим складом мышления и поведе­ния.

Или в русской древности рядовых участников войско­вых соединений называли «воями», позднее — «воинами». При Петре I для их обозначения введено было заимство­ванное с немецкого языка слово «солдаты». Но слово «воин», становясь архаизмом в практической речи, в лите­ратурно-ораторской сохранилось, получив эмоционально возвышающее лексическое значение: «воины революции», «советские воины-освободители» и т. п.

Особенное значение в возвышающей лексике русского литературного языка с самого начала его формирования

получили слова, заимствованные из древнеболгарского языка. Еще со времен принятия на Руси христианства он стал языком русских церковных книг, обрядов, песнопе­ний, языком религиозной речи, отличающейся особенно значительным и величественным содержанием. Отсюда в национальном русском языковом сознании многие слова церковнославянского языка издавна и прочно приобрели оттенки возвышенности и торжественности своего значе­ния.

М. В. Ломоносов в своей теории «трех штилей» (сти­лей. — Г. П.) русского литературного языка — «высокого, посредственного и низкого» — полагал, что высокий стиль, употребляемый в произведениях «о важных материях, поэзии — в «Героических поэмах и Одах», «составляется из речений (слов и оборотов речи. — Г. П.) Славенорос-сийских, то есть употребляемых в обоих наречиях (язы­ках.— Г. П.), и Славенских, Россиянам вразумительных и не весьма обветшалых» (66, 310).

В своих гражданских одах Ломоносов и создавал такой высокий стиль с большей долей славянизмов. На­пример: «В безмолвии внимай вселенна: || Се хощет лира восхищенна || Гласить велики имена». Или: «О вы, недрем­лющие очи || Стрегущие небесный град» и т. п. Некоторые из славянизмов (такие, как «хощет» и «восхищенна») по­степенно совсем устарели и перестали употребляться. Но многие другие, в частности обладающие «неполноглас-ностью»» корней («гласить», «град» и т.п.), очень долго употреблялись в русской поэзии, а иногда и в прозе для лексического возвышения изображаемой жизни. Изредка они употребляются и в современной литературе.

В поэтической речи первой половины XIX в. такое сло­воупотребление было литературной нормой и не восприни­малось как архаическое. Его можно найти во многих про­изведениях Пушкина: не только в стихах с торжественной библейской образностью, как, например, в «Пророке» («Перстами легкими как сон, || Моих зениц коснулся он. || Отверзлись вещие зеницы...» и т.п.), но и в романти­ческих поэмах («Вокруг лилейного чела || Ты косу дважды обвила, || Твои пленительные очи || Яснее дня, чернее ночи»; или «К чему? Вольнее птицы младость. || Кто в силах удержать любовь? || Чредою всем дается радость...» и т. п.), и даже в реалистическом романе «Евгений Онегин» как в его лирических отступлениях («Лобзать уста младых Армид, || Иль розы пламенных ланит...» и т.п.), так и в повествовании о жизни героев («Она его не подымает II

И, не сводя с него очей, || От жадных уст не отымает || Бесчувственной руки своей...» и т.п.).

В последующие периоды развития русской поэзии, в связи с процессом демократизации поэтической речи, «вы­сокая» лексика славянизмов применялась гораздо реже. И все же она вновь и вновь оказывалась необходимой, когда тот или иной поэт, по ходу развития своей творчес­кой мысли, обращался к особенно величественным темам. Их употреблял, например, Блок в прологе к поэме «Воз­мездие» («Пускай же все пройдет неспешно... || Сквозь жар души, сквозь хлад ума...»; «Но не за вами суд последний, || Не вам замкнуть мои уста\») или Маяковский в поэме «Облако в штанах» («Где глаз людей обрывается куцый, || главой голодных орд, || в терновом венце революций || гря­дет шестнадцатый год») и т. п.

В произведениях с исторической тематикой писатели нередко употребляют слова, которые в их время уже стали архаизмами, для создания эпохального коло­рита изображаемой жизни. Вот примеры из романа-эпопеи А. Толстого «Петр Первый»: «Иван Андреевич (Хован­ский. — Г. П.У в исподнем белье выскочил из шатра, раз­махивая бердышом... На вынесенных скамьях сидели бо­яре, одетые по военному времени — в шлемах, в епанчах... Думный дьяк Шакловитый прочел сказку о его (Хован­ского. — Г. П.) винах».

Лексическую экспрессивность слова художественной речи приобретают не только благодаря их основному, корневому значению, но и благодаря суффиксам.

Некоторые суффиксы имен существительных истори­чески возникли в русском языке для передачи эмоциональ­ного отношения к обозначаемым словами явлениям. С их помощью создаются имена уменьшительные и увеличи­тельные, имеющие также значение ласкательных или пре­зрительных и т. п. Такие слова особенно часто употреб­ляются в разговорной и художественной речи, где наибо­лее отчетливо они проявляют свою экспрессивность. В раз­ные исторические эпохи, в разных литературных направле­ниях, у разных писателей одни и те же суффиксы полу­чают совершенно различную эмоциональную выразитель­ность. Так, очень характерно употребление уменьшитель­ных суффиксов в русских воинских былинах, где они при­обретают обычно оттенок ласкательности и вместе с тем легкого юмора — из-за несоответствия их уменьшитель­ности богатырской силе и удали персонажей. Например, в былине «Илья Муромец, Ермак и Калин-царь»:

Он заседлывал коня, улаживал, Подкладывал он потничек шелковенький, Покладал на потничек седелышко черкесское...

Или:

А в нем силушка великая не уменьшилась, И в нем сердце богатырское не ужахнулось; В двадцать четыре часика положенных Побил он эту силушку великую...

Совершенно иное эмоциональное значение получили подобные суффиксы в повестях русских писателей-сенти­менталистов. Они передавали чувствительность героев, рас­крывали их переживания, обращенные преимущественно на явления сельской природы и несколько приукрашива­емые авторами. Например, в повести Карамзина «Юлия»: «Теперь Юлия спешит показать маленького любимца сво­его всей Натуре. Ей кажется, что солнце светит для него светлее: что каждое деревце наклоняется обнять его; что ручеек ласкает его своим журчанием, что птички и бабочки для его забавы порхают и резвятся» и т. д.

В творчестве поэтов-демократов 60-х годов XIX в., осо­бенно в поэмах Некрасова, употребление имен с уменьши­тельными суффиксами выражало другое идейное содержа­ние. Оно являлось сочувственным, но вполне реалистичес­ким художественным воспроизведением бытового просто­речия крепостных крестьян, людей угнетенных и обездо­ленных, изображаемых часто в горьких переживаниях, до­ходящих до психологического надрыва. Вот пример из поэмы «Орина, мать солдатская»:

Да недолги были радости, Воротился сын больнехонек, Ночью кашель бьет солдатика, Белый плат в крови мокрехонек!

И погас он, словно свеченька Восковая, предыконная...»

Мало слов, а горя реченька, Горя реченька бездонная!..

Традицию Некрасова продолжил в этом Твардовский в поэме «Дом у дороги». Русская женщина-крестьянка пережила все невзгоды войны. Разлученная с мужем, уг­нанная фашистами из родного села с Германию, она ро­дила сына в бараке концентрационного лагеря. Автор пе-

редает мысленный разговор, полный трагизма, матери с ребенком:

И в каторжные ночи Не пела — думала над ним: — Сынок, родной сыночек. Зачем ты, горестный такой,

Слеза моя, росиночка, На свет явился в час лихой,

Краса моя, кровиночка?

Однако те же уменьшительные суффиксы в образах с иной идейной направленностью могут иметь противопо­ложное, нередко презрительное значение — выражать идейное отрицание тех или иных характеров. Такова, на­пример экспрессивность их в образе лакея Смердякова в романе Достоевского «Братья Карамазовы». В особенности в сцене, где Смердяков изображен по впечатлению нена­видящего его Ивана: «С гневом и отвращением глядел он на скопческую испитую физиономию Смердякова с заче­санными гребешком височками и со взбитым маленьким хохолком. Левый чуть прищуренный глазок его мигал и усмехался...»; «Удивляюсь я на вас, сударь, — прибавил он... выставив правую ножку вперед и поигрывая носочком лакированной ботинки». «А зачем вы, сударь, в Чермашню не едете-с? — вдруг вскинул глазками Смердяков...»; он «приставил правую ножку к левой... но продолжал глядеть с тем же спокойствием и с той же улыбочкой».

Опираясь на традицию народных «разбойничьих» песен, Блок в поэме «Двенадцать» подобными приемами лекси­ческой экспрессивности выражает трагически-озлобленные переживания стихийно восставших народных масс:

Уж я времячко

Проведу, проведу...

Уж я темячко

Почешу, почешу...

Уж я семячки Полущу, полущу!..

Уж я ножичком

Полосну, полосну!..

Ты, лети, буржуй, воробышком! Выпью кровушку За зазнобушку, Чернобровушку...

Экспрессивно-лексическое значение в художественных произведениях, особенно лирических, имеют и пристав-к и, особенно глагольные. Так, на них в значительной ме-

ре построена лексика поэмы Маяковского «Флейта-позво­ночник». Например:

А там,

где тундрой мир вылинял,

где с северным ветром ведет река торги, —

на цепь нацарапаю имя Лилино

и цепь исцелую во мраке каторги.

Слушайте ж, забывшие, что небо голубо,

выщети пившиеся,

звери точно!

Это может быть,

последняя в мире любовь

вызарилась румянцем чахоточного.

Слово «вызарилась» — поэтический неологизм. Худо­жественная речь в большей мере, нежели другие виды речи, проявляет склонность к употреблению и образованию новых слов — неологизмов. Неологизмы в основном появляются в национальном литературном языке для обоз­начения вновь познаваемых явлений природы, вновь возни­кающих предметов материальной и духовной культуры, новых отношений и функций социальной жизни и т. д. И когда такие слова употребляются в художественной речи, они могут иметь в ней только собственно номинатив­ное значение не обнаруживая какой-нибудь лексической экспрессивности.

Так применял их, например, Н. Ляшко в повести «До­менная печь»: «Красноармейцы у меня на руках были, бытовую коммуну строил. Все субботниками, вечерниками»; «После маевки дали мне в помощь инвалида...» Выделен­ные слова — названия новых учреждений и организацион­ных форм жизни — лишены лексической выразительности.

Но в художественной, особенно в стихотворной речи иногда возникают неологизмы другого рода — слова, вновь созданные творческим воображением поэта ради их ярко выраженной лексической экспрессивности. Они могут и не войти в лексику национального литературного языка, могут остаться собственно художественным словесным новаторством. Но если писатель проявил в их создании лексический такт, если он сотворил новые слова по «зако­нам» словообразования своего национального языка, суще­ствующим в его эпоху, то художественные неологизмы его произведений могут производить на читателей сильное впечатление. Они могут сохраняться надолго в эстети­ческом сознании национального общества вместе со сло­весным контекстом, порожденным своеобразием идейного содержания.

Так, новатором в сфере поэтического словообразования был Жуковский в период расцвета своего романтического творчества. Он не создавал собственно новых слов, но он по-новому и совершенно необычно применял их граммати­чески и художественно. В его стихотворениях имена при­лагательные и наречия иногда получали значение имен существительных, к которым относились другие слова, определяющие их или управляемые ими. Например:

Сие шепнувшее душе воспоминанье

О милом радостном и скорбном старины...

(«Невыразимое») Или:

Минувшая сладость

Веселого вместе, помедли, постой...

(«Эолова арфа»)

В первом примере два прилагательных («радостном и скорбном»), во втором наречие («вместе») играют роль имен существительных, они становятся смысловыми цент­рами предложения, от них зависят другие слова — прила­гательные («милом» или «веселого») и существительные («старины» или «сладость»). Это грамматические неоло­гизмы, которыми поэт выражал свои романтически восторженные переживания.

Особенно богата художественными неологизмами рус­ская поэзия в XX в. Некоторые поэты, обладая творче­ским тактом, не пытались создавать слова с новыми кор­невыми значениями, не существующими в национальном языке, но они очень убедительно применяли новые, не­обычные сочетания всем понятных корневых значений слов с понятными всем приставками и суффиксами или же складывали новые слова из понятных всем корней. Так, Маяковский в поэме «Флейта-позвоночник» применил много приставочных неологизмов, передающих драма­тизм его личных чувств. Например:

Но мне до розовой мякоти, которую столетия выжуют. Вымолоди себя в моей душе. Празднику тела сердце вызнакомь.

Есть у Маяковского и суффиксальные художественные неологизмы, передающие патетику его гражданских стрем­лений. Например:

Глаз ли померкнет орлий? В старое ль станем пялиться?

(«Левый марш»)

Или:

С каким наслажденьем

жандармской кастой я был бы

исхлестан и распят за то,

что в руках у меня

молоткастый, серпастый

советский паспорт.

(«Стихи о советском паспорте»)

Очень выразительны художественные неологизмы в поэзии Есенина. Созданные путем превращения корней имен прилагательных и глаголов в имена существительные третьего склонения, они, сохраняя исконную сочность русских слов, передают национальную колоритность пейза­жей. Например:

Только видели березы да цветь, Да ракитник, худой и безлистый..

Или:

Серым веретьем стоят шалаши, Глухо баюкают хлюпь камыши...

Итак, слова и обороты художественной речи, сохраняя свою номинативную изобразительность, часто обладают вместе с тем лексической экспрессивностью, которая с большим творческим эффектом используется многими прозаиками и поэтами.

Однако выразительность слов и оборотов художествен­ной речи не сводится только к этому.

Глава XV