Роль языка в восприятии и освоении действительности

Важную роль в освоении действительности играет язык, служащий той линзой, через которую преломляется реальность. На стадии, предшествующей языковому воплощению, образ мира характеризуется расплывчатостью и неопределенностью. Лишь будучи вербализованными, предметные ряды и взаимоотношения между объектами приобретают явные очертания и занимают свое место в системе человеческого мировидения. Как утверждает Ю. Л. Воротников, иной формы целостного представления о мире, кроме запечатленной в языке, у человека нет (Воротников 2001: 12).

Следующий забавный пример хорошо иллюстрирует способность языка и диктовать человеку восприятие окружающего мира:

A storekeeper who wanted to know if people are blinded by labels conducted a test. He “had just received an order of identical handkerchiefs. He divided the order in half and placed one half on a table and labeled it “Genuine Irish Linen Handkerchiefs - 2 for $3.” He placed the other half on another counter and labeled it “Noserags - 2 for 25c”. The customers reacted negatively to the “noserag” label and bought “Genuine Irish Linen Handkerchiefs” instead " (Gamble and Gamble 1990: 90 – 91).

Единство видения мира предопределяет существование универсального семантического компонента языка, в то время как своеобразие культуры конкретного народа привносит в него этнонациональную специфику (Мечковская 1996: 51), тем самым обусловливая этнопсихолингвистическую детерминацию языкового сознания (Лихачев 1980).

Как правило, при исследовании языковой картины мира лингвисты прежде всего обращают внимание на лексический фонд языка, выступающий как "верхний слой" лингвокультуры. Так, например, В. Н. Телия отмечает, что ключевыми средствами "вычитывания" картины мира из языка являются слова и словосочетания, обозначающие культурно-языковые реалии (т. е. безэквивалентная лексика), паремиологический фонд языка, система образов-эталонов в сравнениях, слова-символы (держать в руках власть) и т. д. (Телия 1996: 240 – 247).

Действительно, лексические единицы – это тот поверхностный пласт языка, культурная специфика которого наиболее очевидна. Однако они не исчерпывают всего набора средств, по которым проводится национально-культурная дифференциация языковых картин мира. Это объясняет, почему усвоение лексического фонда иностранного языка в отрыве от культуры обычно не приводит к кардинальной трансформации картины мира: коммуникант лишь применяет иностранные слова к собственному, уже существующему видению действительности. "Выучив иностранное слово, человек как бы извлекает кусочек мозаики из чужой, неизвестной еще ему до конца картины и пытается совместить его с имеющейся в его сознании картиной мира, заданной ему родным языком" (Тер-Минасова 2000: 48). Неспособность совместить "кусочки мозаики" при межъязыковых контактах, визуализировать объект, обозначаемый словом, приводит к неверным референциям и ошибочным переводам культурных реалий.

Ю. Л. Воротников считает минимальными элементами наиболее абстрактного яруса картины мира категории языка, "смысловыми исходами которых служат местоименные слова, специально предназначенные языком для обозначения глобального и физического мира" (что, какой, где, почему), а также категории делать/сделать и делаться/сделаться (“любое действие или процессуальное состояние, исходящее или не исходящее от субъекта”) (Воротников 2001: 12). К средствам выражения образа мира также относятся некоторые другие грамматические категории и видовременные формы, способы выражения собирательности и т. д., что в совокупности позволяет говорить о многомерности языковой картины мира.

Выбор ключевого признака для именования, обусловливающий межъязыковые различия во внутренней форме, также знаменует собой различия в картинах мира и диктует восприятие объекта: oil (от olive) vs. масло от мазать; лестница (от лезть) vs. staircase, fire escape; sitting-room vs. гостиная; bedroom vs. спальня; bedspread vs. покрывало и т. д.

При межкультурных контактах возникает столкновение двух картин мира. Человек, попадающий в чужое культурно-языковое пространство, приносит с собой индивидуальный образ мира, который не вполне совпадает с языковой картиной мира, бытующей в данной лингвокультуре. Первое, что бросается ему в глаза - это природные и созданные человеком объекты, не имеющие аналогов в родной культуре коммуниканта. Изба, самовар, квас, тройка не найдут своего места в картине мира американца, никогда не бывавшего в России. Skunk (скунс), coyote (койот) или opossum (опоссум) будут инородны на фоне российского пейзажа. Слово, обозначающее инокультурную реалию, не вызовет никаких ассоциаций в сознании человека, никогда не видевшего соответствующего объекта. С другой стороны, увиденный, но не поименованный объект также не займет своего места в языковой картине мира личности.

Одним из самых интересных исторических проявлений попытки втиснуть новую картину мира в рамки старого языка был опыт первых поселенцев, прибывших в Америку из США. Нечеткая картина нового мира, недостаточная образованность, но при этом потребность в наименованиях обусловили ошибочное применение уже существующих в английском языке названий к не виданным прежде растениям и животным. Вот почему неядовитое вечнозеленое растение, родственное сосне, получило название hemlock (ср. брит. болиголов); слово rabbit (брит. кролик) стало обозначать дикого зайца, а hedgehog (брит. еж) – американского дикобраза. Отсюда несоответствие между языковыми картинами мира современных британцев и американцев и возникающие в связи с этим коммуникативные неудачи.

Еще сложнее обстоит дело в ситуациях, связанных с восприятием новых реалий, когда речь идет о двух разных языках и наименование объекта не помогает его идентифицировать. Американский студент, приехавший в Россию, впервые в жизни увидел пододеяльник. Он долго вертел его в руках, не зная, что с ним делать, в конце концов, залез в него и так проспал всю ночь. Другая американка не могла понять, каково назначения отверстия в середине пододеяльника, и решила, что это результат изобретательности русской хозяйки, умело починившей дырку в постельном белье.

Неумение определить назначение объекта, подмена одного понятия другим - аналогичным, приводит к серьезным коммуникативным просчетам. Американская учительница, прожившая несколько лет в России, рассказывает:

I bought a venick (birch branches with leaves for the banya) at the market. I thought they were bay leaves and put them in my soup for a year. At least they aren't toxic! [ Red Tape. Peace Corps, Western Russia, 2001: 4].

Но даже если объект правильно идентифицирован и поименован с помощью языка, этого недостаточно для того, чтобы он органично вписался в картину мира индивида. Одни и те же объекты в разных культурах могут принимать разный вид и выполнять разные функции. Так, например, Дж. Герхарт указывает на то, что большинство американцев привыкли к серым белкам (squirrels), в то время как в России белки летом бывают рыжие и с кисточками на ушах (Gerhart 1974: 165). Бурундуки (chipmunks) водятся в русских лесах, но не бегают возле учебных заведений, как в США. Стаи голубей на улицах Москвы и Нью-Йорка – поразительная картина для китайцев, поскольку в у них на родине голубей употребляют в пищу.

Вышесказанное справедливо как для живой природы, так и неживых объектов. Например, многочисленные мосты (George Washington Bridge, Tappan Zee Bridge, Brooklyn Bridge и т. д.) – неотъемлемая часть картины мира жителя Нью-Йорка. Каждый из них имеет свое лицо и многочисленные культурные связи со своим окружением. Поэтому их наименования культурологически нагружены. В коммуникации культурные смыслы активируются. В сознании носителя лингвокультуры каждый из мостов занимает свое место в нью-йоркском пейзаже. Если человек никогда не бывал в Нью-Йорке, эти мосты остаются для него абстракцией.

Одни и те же слова в разных языках могут вызывать разные зрительные образы. Когда Б. Пастернак пишет: "смотришь вниз с твоего небоскреба" (о русском высотном доме), этот троп воспринимается как образная гипербола. Но когда небоскреб переводится на английский язык с помощью своего эквивалента skyscraper, возникающая в результате картина (Manhattan skyline) получается совершенно иная, чем та, что задумана поэтом. Строка "далекий хутор на Урале" пробуждает иной образ, нежели "a homestead deep in the Urals", а метафора "павой поплыла", переведенная как "peacock step", приобретает комическую окраску. Эмоционально и ассоциотивно нагруженная картина русского "бабьего лета" кардинально отличается от американского "Indian summer".

Даже идентичные объекты могут использоваться по-разному в контексте разных культур, что Дж. Герхарт иллюстрирует следующими примерами: “Те, кто имеет представление о русской печке, не будут потрясены, когда узнают, что бабушка спит на ней" (Gerhart, 1974: 5). "Если вы сунете русскому <...> термометр в рот, то он выплюнет его и потребует объяснений" (указ. соч.: 323). Вспомним с связи с вышесказанным известный американский фильм “Доктор Живаго”. Американцы считали этот фильм “очень русским”, в точности воспроизводящим быт и атмосферу жизни в России. Однако в нем обнаруживается целый ряд лингвистических и культурологических ошибок. Один из казусов, содержащихся в фильме, - как раз то, что мать Лары во время болезни держит термометр во рту.

 

2.1.1.1 Систематизация объектов

 

Картина мира во многом зависит от того, каким образом лингвокультура систематизирует объекты и какое место они занимают в сложившейся системе предметных значений. Культурно-языковое пространство пронизано сложнейшей сетью взаимосвязей, отражающих человеческое знание о мире, соотношение и соположение объектов, а также их влияние друг на друга на разных уровнях восприятия. “Как известно, языки стремятся воссоздать структуру чувственного мира, - пишет Б. Дадье. - Как все социальные явления, они представляют собой попытку человека упорядочить хаос, внести порядок в беспорядок восприятия, придать форму бесформенному. Но каждый язык делает это по-своему, разными путями приходя к одинаковым результатам" (Дадье 1968: 245 – 246).

Пользуясь языком как "системой ориентиров, необходимой для деятельности в предметном мире" (Леонтьев 1997: 272), коммуникант определяет собственной место в этом мире. Таким образом, языковая картина мира может выступать как проводник и контекст коммуникации личности с окружающей действительностью, основа для личностной самоидентификации.

Простейшие взаимоотношения между объектами в небольшом фрагменте действительности усложняются по мере рассмотрения их в более широком контексте. Объекты не статичны, они перемещаются, изменяются, и вместе с ними изменяются и взаимоотношения между ними. Наблюдение картины мира в ее динамике - чрезвычайно сложная задача. Она многократно усложняется, когда речь идет о взаимодействии культур.