Совершенство (драматическое, сценическое).

Бельканто и форма

 

Совершенство не может быть бесформенно. Совершенство есть совершенство.

Сомнения могут промелькнуть только в одном: нужна ли яркая, бьющая в глаза форма, когда сила воздействия перешла в область не столько видимого, сколько слышимого?

При совершенстве может быть внешняя размашистая форма, но может и не быть ее.

Вот»пример одного совершенства: «И вот король встает в смущении; Полоний кричит: "Огня! Огня!"»; толпа поспешно уходит со сцены, Гамлет смотрит ей вослед с непонятным выражением; наконец остается один Горацио

и сидящий на скамеечке Гамлет, в положении человека, которого спертое и удерживаемое всеми силами исполинской воли чувство готово разразиться ужасной бурей.

Вдруг Мочалов одним львиным прыжком, подобно молнии, со скамеечки перелетает на середину сцены и, затопавши ногами и замахавши руками, оглашает театр взрывом адского хохота... Нет! Если бы, по данному мановению, вылетел дружный хохот из тысячи грудей, слившихся в одну грудь, — и тот показался бы смехом слабого дитяти в сравнении с этим неистовым, громовым, оцепеняющим хохотом, потому что для такого хохота нужна не крепкая грудь с железными нервами, а громадная душа, потрясенная бесконечной страстью... А это топанье ногами, это махание руками, вместе с этим хохотом? — О, это была макабрская пляска отчаяния, веселящегося своими муками, упивающегося своими жгучими терзаниями...»3.

Не надо только забывать, что это все вырывалось из актера, переполненного чувством и страстью. Без такой переполненности скачки по сцене вызовут в публике только чувство неловкости и, может быть, даже дружный хохот.

Вот другой пример совершенства. Без грохота и треска исполнение тем же Мочаловым той же сцены на другом спектакле:

«...После представления комедии, когда смущенный король уходит с придворными со сцены, Мочалов уже не вскакивал со скамеечки, на которой сидел подле кресел Офелии. Из пятого ряда кресел увидели мы так ясно, как будто на шаг расстояния от себя, что лицо его посинело, как море перед бурею; опустив голову вниз, он долго качал ею, с выражением нестерпимой муки духа, и из его груди вылетело несколько глухих стонов, походивших на рыканье льва, который, попавшись в тенета и видя бесполезность своих усилий к освобождению, глухим и тихим ревом отчаяния изъявляет невольную покорность своей бедственной судьбе...

Оцепенело собрание, и несколько мгновений в огромном амфитеатре ничего не было слышно, кроме испуганного молчания, которое вдруг прервалось кликами и рукоплесканиями...»6.

Как скромна, как незначительна в смысле размаха, грохота и треска эта форма, по сравнению с «макабрской пляской»! И в то же время как она совершенна!

Которая из этих форм может быть причислена к драматическому бельканто? В одинаковой степени — обе.

И тут и там первоисточник актерского творчества находится за пределами повседневной арифметики — в самых глубинах подсознания.

И та и другая потрясают, удивляют, восторгают и мощным порывом переносят нас, хотим мы этого или не хотим, за пределы нашего обихода в область вдохновения и коренных вопросов духовной жизни человека...

 

Santo — в переводе пение. И когда мы говорим о драматическом бельканто, то, конечно, смысл этого выражения — относительный. Хочется найти слово, которое выражало бы идею совершенства, совершенства, корни которого находятся в особенностях самой техники этого актерского искусства.

Совершенство всегда чудо, даже в небольшом по объему или по времени куске жизни оно заключает не только многое, а прямо сказать — все.

Совершенство видимое, в драматическом бельканто, заключает в себе и совершенство слышимое.

Совершенство слышимое заключает в себе и совершенство видимое. Если же то или другое оказывается выше первого или второго, то это совершенство только кажущееся, обманчивое. При более внимательном изучении оно окажется несовершенством.

Подобно тому, как Моисей, Давид7 у Микеланджело обладают величиной, весом, плотностью и другими примитивными качествами, так и бельканто обладает силой, высотой, протяженностью, мелодичностью звука.

Но не в количестве метров и килограммов заключена особая сила гениальных изваяний, так не в мелодичности и протяженности и мягкости звука заключается истинное бельканто. Бельканто — есть самый звук, голос души, и если в звук не вложена сама душа, то пение просто канто.

Бельдрао есть движение и действие души. И если в движение, жест, в позу, в мимику лица не вложена сама душа, то это только драо.

Если бельканто — звук души, если бельдрао — движение души, то можно ли говорить, что в форме и движении нет бельканто или в совершенной музыке актерского звука нет бельдрао?

Актер — это мастер искусства видимого и слышимого.

Тот, кто обладает искусством бельканто, обладает в зародыше возможностями и к искусству бельдрао. Тот, кто обладает искусством бельдрао, имеет в зародыше возможности бельканто.

Но, конечно, надо работать над своей нетронутой целиной!

Актеру, певцу, владеющему техникой бельканто (физиотехникой и душевной (психотехникой), говорю это с полной ответственностью, нет надобности искать, придумывать, фиксировать ловко найденную форму (слово то или пластика), он свяжет себя по рукам и ногам, он полезет со своей арифметикой в высшую математику и этим, может быть, уничтожит все.

(Здесь пример: зафиксировано одно, а сегодня раскрылось

другое.)

Важно знать, где находится, нащупать и открыть таинственный клапан родника, а как он сегодня будет бить — предсказать невозможно. Во всяком случае, не так, как вчера, как третьего дня, ибо это клапан жизни, клапан самых недр нашего творчества. И тут не может не быть сюрпризов.

Бельканто!.. Характер звука... Существо звука... Душа звука...

Душа звука! или, может быть, — звук души. Надо, чтобы запела или заговорила сама душа. Ни много, ни мало. Это — точно. Точно.

Подлинное переживание

Чувствую все-таки, что чего-то существенного я не написал. Вот, хотя бы: актер живет жизнью воплощаемого лица, а в большом помещении «жить» он будет иначе: на большее количество зрителей, то есть он не только живет жизнью воплощаемого лица, а при участии в этом публики.

Отсюда и стили игры: натурализм, реализм, импрессионизм, символизм. Отсюда и более громкий голос, и более четкая речь. Живет он «соборно».

Может быть, обо всем этом потом? Или же здесь только слегка повторить, а главное сказать в «Особенностях актерского творчества»? Как будто бы так. Надо только наметить место, где здесь сказать.

Потом еще: переживание-то переживание, только не

простое, житейское, а творческое — особое.

Работа над ролью у «фокусника» с одним прицелом, а у жреца — с другим.

Отрывки из дневника

 

1. 1931.1.3.

Эмоциональный

 

<...> Вчера играл, волновался и знаю, что хорошо и верно, а ни до кого не дошло — не понравилось. Сегодня мертв, как деревяшка, никуда, по-моему, не годится, а всем понравилось... как бы там оно ни нравилось, а я-то

знаю, что не годится.

Вчера, действительно, кое-что было, а сегодня — не стоит и разговаривать, неприятно и вспоминать. Вчера — живое, подлинное. Не зря я восторгался самим собой, не зря бросил все кругом — презрел!

Не поняли? Не оценили? «Не дошло»? А, пускай! Это потому, что у меня нет привычки, нет опыта, нет какой-то внутренней или там душевной, не знаю, как сказать, техники... Понесло, как с горы, а я и растерялся — вожжи бросил, в канаву угодил... А буду поопытнее в своем деле — справлюсь, под любую кручу, на любую гору вынесет.

Я знаю, что были ошибки, недоделки, целые катастрофы были... Как у писателя бывает еще не литературно, так и тут еще не было сценично. Не беда, было бы что делать сценичным. А вот в сегодняшней моей игре все было сценично, зато ничего, кроме этой самой сценичности, в ней не было.

Нападки на переживание. Дидро.

 

«...мне удавалось

Сегодня каждое движенье, слово...

Я вольно предавалась вдохновенью.

Слова лились, как будто их рождала

Не память робкая, но сердце».

 

Пушкин, «Каменный гость»

 

«Не дивно ли: актер при тени страсти,

При вымысле пустом, был в состоянье

Своим мечтам всю душу покорить;

Его лицо от силы их бледнеет;

В глазах слеза дрожит и млеет голос,

В чертах лица отчаянье и ужас,

И весь состав его покорен мысли.

И все из ничего — из-за Гекубы!

Что он Гекубе? Что она ему?

Что плачет он о ней?»

 

Шекспир, «Гамлет»

Обычно, как только заговоришь в новой аудитории о возможности «жить на сцене», сейчас же целый град недоумений, возражений, протестов...

«Может быть поэт, когда пишет свои стихи и способен "обливаться слезами над вымыслом" или превращаться в то лицо, о котором пишет, жить его жизнью, как это делали Диккенс, Бальзак, Толстой и, насколько известно,

почти все великие писатели (об этом дальше в главе об аффектах), это, может быть, и хорошо им делать, сидя в одиночестве за письменным столом, но сцена — не жизнь! Во-первых, как я могу чувствовать себя и действовать

как в жизни? Здесь другое: на меня смотрят сотни, а то и тысячи глаз, я ведь это знаю, ибо нахожусь, слава Богу, в здравом уме и твердой памяти. Налепленные бороды, размалеванные лица обреченных "жить" на сцене со мной людей я не могу не замечать, глаза мои в полной исправности. Фальшивые стены, пол, потолок... я же вижу, что это сцена, бутафория, декорация?

Говорю я совсем не то, что мне хочется, слова мне даны постоянные, неприкосновенные, на вечные времена. Мои движения тоже ограничены. И отношение к окружающим мне предписано, поступки мои все заранее предусмотрены и выбора у меня нет никакого. Словом, похожего на

те условия, в которых мы существуем все наши двадцать четыре часа, пожалуй, что, ничего нет.

Кроме того, если я буду себя вести на сцене так, как веду в жизни, —

разве это не будет скучно, бледно, невыразительно? На сцене необходимы более четкие движения, более широкие жесты, более выразительная мимика. На сцене, наконец, нужна более громкая и ясная речь, иначе никто меня не услышит, не разберет слов и вообще не поймет.

А в довершение всего — искренние переживания, подлинное

волнение и настоящие слезы, неподдельные, даже и не производят впечатления. Актер обливается слезами, а публика — как ни в чем не бывало.

Опытные актеры редко плачут, они только "делают вид", сами они спокойны, а по всему зрительному залу всхлипывания и мелькание носовых платков...»

Словом, все, что вы можете прочитать у Дидро в его знаменитом «Парадоксе об актере». Сказанное другими словами, но, в общем-то, то лее.

Еще не было, да, может быть, и не будет более вредной

для актерского искусства книги, нежели «Парадокс об актере» Дидро. Увы, это вечно так, когда профан начинает хозяйничать в чуждой ему области. И чем талантливее профан, тем больше он наделает разрушений.

Вот уже полтораста лет, как учатся по этой книге, ее цитируют как серьезный классический трактат о технике актерской игры, и скольких людей сбила она с толку! Сколько уничтожила живых творческих ростков... Бывали такие теории и гипотезы в науке: примут ее, как истину (так уж посчастливилось ей появиться в благоприятное для себя время), примут и... сами лее попадут в ее лапы. И должны пройти десятки, а то и сотни лет, пока кто-нибудь не схватится за голову да не закричит: так ведь это же чепуха! Руководствуясь фальшивой гипотезой, исходящей из фальшивой идеи, мы упорно и убежденно плыли на восток, а нам ведь надо на север! Назад! Назад! Трудно даже вообразить, сколько потеряно!

К слепорожденным