Механизм «приближения — избегания».

«Приближение — избегание» было описано как источник внутриличностного конфликта К. Левиным[81]. Модель нашла дальнейшее развитие в работах Н. Миллера[82]. В ситуации меж­личностного взаимодействия явления, связанные с тенденци­ей стремления к достижению цели и избегания негативной стимуляции, выполняют функцию своеобразного механизма отбора. Особенно важным становится тот факт, что тенденции приближения или избегания становятся важными побуждаю­щими факторами, которые определяют на индивидуальном уровне соответствующие действия или направление поведе­ния. Опыты Миллера показали, что тенденция приближения становится тем сильнее, чем ближе индивид к желаемой цели. В ситуации взаимодействия это означает, что субъективные ощущения приближения к цели или же реальная близость по­беды, по-видимому, интенсифицирует мобилизацию ресурсов на завершающих стадиях взаимодействия в условиях, когда в процессе борьбы или переговоров значительная часть их уже израсходована.

В эксперименте тенденция к избеганию неприятного сти­мула могла быть ослаблена, что приводило к уменьшению страха перед ним. Это позволяет выдвинуть предположение, связанное с мобилизацией ресурсов. Весьма вероятно, что по­буждение, связанное с потребностью идти на риск, может ока­заться именно тем фактором, снимающим страх, который по­зволяет даже более слабой стороне соответствующим образом мобилизовать ресурсы и совершить действия, необходимые для улучшения собственной позиции. Однако эти предполо­жения о действии механизма «приближение — избегание» в условиях взаимодействия в конфликтной ситуации нуждают­ся в тщательной экспериментальной проверке.

Во всяком случае можно предположить, что тенденции «приближения — избегания», которые изучены и описаны как источники внутриличностных конфликтов, по-видимому, мо­гут выступать на уровне межличностного взаимодействия как механизм: а) отбирающий соответствующие реакции при при­ближении к успешному результату или к неудаче и б) помога­ющий мобилизации ресурсов при ощущении успешности в достижении цели.

 

Механизм оценки выигрышей и проигрышей.

Механизм межличностной оценки выигрыша и проигрыша в каждой из дискретных ситуаций взаимодействия в конфлик­тных условиях весьма существен при структурировании взаи­модействия. Межличностные оценки позволяют каждой из сторон вывести интегральную оценку собственных действий и действий другого. Однако при межличностном взаимодей­ствии неэкономического характера механизм оценки выигры­шей и проигрышей мало изучен, и не существует точного объективного критерия, в соответствии с которым можно было бы утверждать, что при каком-либо из общений, из кото­рых состоит цепь взаимодействия в конфликтной ситуации, та или иная сторона одержала безусловную победу. Тем не менее можно предположить, что такие критерии существуют. И хотя они достаточно нечетки, они могут стать основанием для срав­нения результатов действий каждой из сторон.

Одним из таких критериев, который сам становится меха­низмом структурирования дальнейшего хода взаимодействия, можно считать общепринятое представление, что отсутствие быстрой и правильной реакции одной из сторон на действие другой расценивается как проигрыш. Это общепринятое пред­ставление, по-видимому, разделяется участниками взаимо­действия, и в соответствии с ним они оценивают результат вза­имодействия. Важным критерием оценки результатов дей­ствий сторон, с точки зрения выигрыша или проигрыша, является социальное одобрение или неодобрение выбранной схемы поведения и выбранных средств для достижения цели. Каждый из участников взаимодействия соотносит свое пове­дение не только с внутренним потенциалом и характеристика­ми противника, но и с эталоном социально одобряемого пове­дения в сходных ситуациях. Иногда проигрыш в отношении позиции или ресурсов не принимается во внимание, и резуль­тат отдельного взаимодействия оценивается как выигрыш; ибо соответствующая сторона применяла средства, которые социально высоко ценятся.

Следует подчеркнуть, что все перечисленные выше меха­низмы выступают как факторы, на которые можно ориентиро­ваться при внешнем регулировании процесса взаимодействия участников конфликтной ситуации.

В заключение отметим, что изучение механизмов, опреде­ляющих протекание процесса межличностного взаимодей­ствия в конфликте, не должно ограничиваться рассмотрением их внутренней «конструкции». Важным направлением даль­нейшего исследования может стать анализ того, каким обра­зом участники взаимодействия сами используют эти механиз­мы в качестве факторов, регулирующих поведение в условиях конфликтной ситуации. В связи с этим особого внимания за­служивает соотнесение форм взаимодействия в конфликтной ситуации с личностными особенностями участников, влияю­щими на выбор и структурирование поведения.

 

 

В. С. Агеев

[МЕЖГРУППОВЫЕ КОНФЛИКТЫ] [83]

Теоретические подходы к исследованию межгруппового взаимодействия

Мотивационные подходы.

Впервые стройная система психологических взглядов на область межгрупповых отношений была выдвинута в поздних работах 3. Фрейда.

Собственная точка зрения 3. Фрейда относительно облас­ти межгрупповых явлений может быть коротко охарактеризо­вана тремя моментами. Во-первых, он постулировал факт не­избежности, универсальности аутгрупповой враждебности в любом межгрупповом взаимодействии. Во-вторых, он опреде­лил функцию этой враждебности, интерпретировав ее как главное средство поддержания сплоченности и стабильности группы. В-третьих, в работах 3. Фрейда описан самый меха­низм формирования враждебности к «чужим» и привязан­ность к «своим».

Несмотря на то, что в дальнейшем подавляющее большин­ство направлений практически полностью отказалось от фрейдовской интерпретации механизмов возникновения аутгрупповой враждебности, сама идея неизбежности враждебно­го поведения по отношению к аутгруппам оставалась стерж­нем и своеобразной точкой отсчета для изучения межгруппо­вого взаимодействия в целом. Независимо от того, какие психологические и социальные факторы привлекались впо­следствии для объяснения этого феномена — внутренние, мотивационные или личностные характеристики индивидов, за­кономерности когнитивных процессов, связанные с категори­зацией и упорядочиванием социального окружения индивида, или объективный конфликт интересов, существующий между данными социальными группами, тезис о неизбежности аут-групповой враждебности (агрессии, конфликта, дискримина­ции и т. п.) выступал в качестве неизменной основы теорети­ческих построений в этой области.

В частности, идеи 3. Фрейда оказали значительное влия­ние на необихевиористскую концепцию фрустрации и агрес­сии (Доллард и др., 1939; Миллер, 1941). Представление, что фрустрация выступает как необходимое и достаточное усло­вие агрессивного поведения, — основное в этой теории. В дальнейшем и сами авторы этой теории, и их последователи отошли от постулированной ими вначале жесткой и однознач­ной связи между фрустрацией и агрессией (Бандура, Уолтере, 1963). Однако основная идея этой теории оказала прямое вли­яние на исследование межгрупповых аспектов агрессивного поведения в необихевиористской традиции.

Так, Берковитц (1962, 1965) воспользовался основными положениями этой теории для объяснения расовых волнений в США. Он расширил понятие «фрустрации», включив в него феномены «относительной депривации» и тем самым обратив серьезное внимание на процессы социального сравнения. Но, пожалуй, самым главным в его концепции было то, что поня­тие объекта агрессии расширялось до целой группы. Общая схема агрессивного поведения, по Берковитцу, может быть представлена следующим образом:

Фрустрация — возникновение чувства гнева — открытая агрессия,

Самым важным здесь является то, что таким объектом агрессии может стать не только отдельная личность, оказыва­ющая непосредственное фрустрирующее воздействие, но и те, кто ассоциируется с таковой по тем или иным признакам. В качестве таковых признаков прежде всего выступает имен­но групповая и, в частности, этническая принадлежность. Та­ким образом, Берковитц постулировал неизбежность перено­са агрессии на всех «других», «похожих» на тех, кто оказал фрустрирующее воздействие (понимаемое в широком смыс­ле) в прошлом, в процессе «социального научения» (1972). Таким образом, здесь вновь постулируется неизбежность аут-групповой агрессии, неизбежность, обусловленная самим фактом «относительной депривации», неизбежной в любом стра­тифицированном обществе.

 

Ситуативные подходы.

Итак, несомненной заслугой мотивационных теорий было то, что они «мотивировались» серьезными, острыми, злобод­невными общественными проблемами. Глубочайшая тревога и осознание собственной ответственности за будущее челове­ческой цивилизации и культуры, пристальный интерес к тем потенциально опасным, деструктивным началам в «природе человека» и в организации человеческих сообществ одинако­во свойственны и 3. Фрейду, и авторам теории «фрустрация-агрессия», и Т. Адорно. Несоменнно также и то, что во всех предложенных моделях содержится немало эвристических идей, адекватно отражающих суть описываемых зависимостей как на уровне отдельной личности, так и целостных соци­альных организмов.

Справедливости ради следует все же отметить, что для мо­тивационных теорий действительно характерен, впрочем со­вершенно ими не скрываемый, психологический редукцио­низм. По меткому замечанию Г. Тэджфела, все эти подходы «похожи на сценарий, фабула которого составлена до того, как актеры вышли на сцену» (1978. С. 423). Во всех этих подходах установки и поведение индивида понимаются как способ реа­лизации, разрешения внутриличностных конфликтов и про­тиворечий, а само существование аутгрупп — как совершенно необходимое условие и единственная возможность их снятия, разрешения «катарсиса», возможность, «которую следовало бы изобрести, если бы она не существовала в действительно­сти» (Тэджфел, 1978. С. 423).

Эта ограниченность мотивационных теорий подверглась справедливой критике со стороны других течений, в частности сторонников ситуативных и когнитивных подходов. Одним из наиболее радикальных критиков был М. Шериф. Он усматри­вал причины межгрупповых конфликтов в факторах непо­средственного взаимодействия между группами. Шериф тем самым наметил принципиально иной путь анализа этой обла­сти в целом. Его полевые эксперименты были признаны впоследствии классическими и явились отправной точкой и при­мером для подражания для целого ряда исследований.

Основные результаты этих экспериментов нетрудно пре­дугадать. Межгрупповое соревнование вело к социально-психологическим эффектам, которые однозначно ассоциировались с межгрупповым конфликтом. Объективный конфликт интересов (объективный в том смысле, что только одна из групп могла стать победительницей за счет другой) привел в экспериментах М. Шерифа к проявлению межгрупповой враждебности, агрессии, негативным аутгрупповым стереотипам и в тоже время способствовал усилению внутригрупповой сплоченности и поддержки.

Ситуация радикально изменилась на четвертой стадии экс­перимента, заключающейся в искусственном создании труд­ностей, которые могли быть устранены только объединенны­ми усилиями соперничающих групп. Более общие, или «выс­шие», цели, определяемые Шерифом как «те, которые имеют неотразимую привлекательность для членов каждой группы но которые ни одна группа не может достичь без участия другой» (1966. С. 89), порождаемые необходимостью преодоле­ния общих трудностей, и обусловили, по мнению автора, по­нижение межгрупповой напряженности. Автор зафиксировал частичное возобновление или создание новых дружеских от­ношении вопреки рамкам группового членства хотя следы предыдущей межгрупповой враждебности были устранены далеко не полностью. чинены

Результаты экспериментальных исследований не были неожиданными и прежде всего для самого М. Шерифа, кото­рый еще в 1951 г, то есть за два года до проведения первого эксперимента в Роберз Кейве, опубликовал ряд положений полностью подтвержденных затем этими экспериментами Оти положения сводились к следующему:

«Индивиды, стремящиеся к цели посредством взаимозави­симых действии, становятся группой, они развивают соци­альную иерархию и специфические нормы. Когда две группы стремятся к одной и той же цели, причем ни одна из групп не может достичь эту цель до тех пор, „ока другая пытается де­лать то же самое, между группами развивается конфликт: члены одной группы могут осуществлять только враждебные кон­такты с членами другой группы. В этих условиях внутри груп­пы возрастает сплоченность, групповая структура (статусно-позиционная) приспосабливается к конфликтной ситуации. Естественное средство, способное уменьшить враждеб­ность, — наличие и возможность осуществления "высших" це­лей, которые требуют общих усилий со стороны всех членов каждой группы» (Дуаз, 1978. С. 191).

Мы привели эту длинную цитату из книги В. Дуаза, под­робно комментирующего работы М. Шерифа, во-первых, по­тому что его гипотетические формулировки в дальнейшем блестяще подтвердились в эксперименте, и, во-вторых, пото­му что они легли в основу важнейших постулатов реалисти­ческой теории межгруппового конфликта, сформулирован­ных Кэмпбеллом (1979). Согласно этой теории, реальный кон­фликт интересов между группами (актуальный, или имевший место в прошлом, или предполагаемый) обусловливает отно­шения конкуренции и ожидание реальной угрозы со стороны другой группы. Реальная угроза в свою очередь обусловлива­ет: 1) враждебность отдельных членов группы к источнику угрозы, 2) увеличение внутригрупповой солидарности, 3) бо­лее полное осознание индивидом своей групповой принадлеж­ности, 4) увеличение непроницаемости границ группового членства, 5) уменьшение степени отклонения индивидов от выполнения групповых норм, 6) увеличение меры наказания за нарушение этих норм вплоть до остракизма и изгнания на­рушителя из группы (Кэмпбелл, 1979. С. 86-89).

Реалистическая теория межгрупповых конфликтов широ­ко распространена в настоящее время, причем не только в сре­де узких специалистов: она стала достоянием и фактом обще­ственного сознания в целом.

С работ М. Шерифа начинается принципиально иной под­ход к исследованию межгрупповых отношений, когда источ­ники межгрупповой враждебности или сотрудничества начи­нают искать не в индивидуальных мотивационных факторах, что было свойственно «мотивационным» теориям, но в харак­теристиках самого межгруппового взаимодействия, безотно­сительно к индивидуальным мотивационным структурам.

 

Когнитивные подходы.

Жесткая, однозначная, прямолинейная зависимость меж­групповой враждебности от исключительно внешних факто­ров, постулируемая «реалистической теорией», была оспоре­на представителями когнитивистской ориентации. Началом критики послужил ряд экспериментов, в которых было пока­зано, что аутгрупповая враждебность или по крайней мере межгрупповая дискриминация наблюдается и без объективно­го конфликта интересов.

...Когнитивисты возражали против главного пункта реалис­тической теории межгруппового конфликта. Несовместимость целей считали необходимым и достаточным условием возник­новения враждебности и конфликта между группами. Точнее говоря, они соглашались с тем, что несовместимость целей яв­ляется достаточным условием, но оспаривали ее трактовку как условия необходимого. В качестве доказательства того, что межгрупповая дискриминация (какое-то, пусть небольшое, «умаление» «чужих» по сравнению со «своими») будет наблю­даться и без какого бы то ни было конфликта интересов, Г. Тэдж-фел и его последователи использовали результаты множества оригинальных и весьма остроумных экспериментов, получив­ших широкий резонанс в зарубежной социальной психологии...

Главные результаты этих экспериментов сводятся к тому, что... межгрупповая дискриминация возникает, даже когда соб­ственные интересы личности совершенно не затрагиваются и не связаны с актом благоприятствования ингруппе, не существует никакого межгруппового соревнования и нет никакой предше­ствующей или актуальной враждебности между группами. Единственной целью подобной дискриминации, по мнению Тэджфела, является установление различия между группами в пользу собственной, иногда даже в том случае, когда это проти­воречит элементарным «утилитарным» ее интересам. Эти дан­ные интерпретировались Тэджфелом как наиболее яркое дока­зательство универсальности межгрупповой дискриминации.

...Г. Тэджфел и Дж. Тернер полемизируют с концепцией «реального межгруппового конфликта» М. Шерифа (1966), снискавшей большую популярность в 60-70-е гг. Ранние ис­следования Г. Тэджфела (1970) показали необязательность

реального конфликта интересов для возникновения дискри­минационного поведения. Социальная категоризация и нераз­рывно связанное с ней социальное сравнение (для достижения позитивного отличия ингруппы) сами по себе достаточны для возникновения ингрупповой предубежденности. Поэтому, с точки зрения когнитивных психологов, далеко не каждая ко­оперативная деятельность приведет к разрешению межгруп­пового конфликта и улучшению межгрупповых отношений. Кооперативное и конкурентное взаимодействие не прямо по­рождает соответственно позитивные и негативные межгруп­повые установки, а является детерминантой социальных уста­новок, выступающих в качестве когнитивных критериев для социальной категоризации, то есть конкурентное взаимодей­ствие подчеркивает, а кооперативное затушевывает восприни­маемые границы между группами.

 

 

Д. Кэмпбелл

РЕАЛИСТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ МЕЖГРУППОВОГО КОНФЛИКТА [84]

«Реалистическая теория группового конфликта» примени­ма к организованным группам, состоящим из многих индиви­дов и семейств.

Многие авторы выступали против психологизирования при объяснении межгруппового конфликта. Т. Абел, Л. Уайт, Дж. Бернард, У. Ньюком и Р. Фарис эксплицитно заявляли о неадекватности психологических объяснений, обычно исполь­зуя в качестве примера «теории фрустрации—агрессии—сме­щения». Приведем здесь лишь одно высказывание Уайта, ко­торый отмечал, что «война — это борьба между социальными организмами, а не между индивидами. Поэтому ее объяснение должно быть дано с позиций анализа социальных или куль­турных закономерностей».

Большинство из тех, кто отвергает психологизированные объяснения, поддерживает точку зрения, которая здесь и обо­значена как «реалистическая теория группового конфликта». Эта теория предполагает, что конфликт рационален в том смысле, что те или иные группы действительно имеют несовме­стимые цели и конкурируют в стремлении овладеть ресурсами, которые не беспредельны. Обращение к подобным «реалисти­ческим» источникам группового конфликта противоположно установкам авторов тех психологических теорий, которые рас­сматривают межгрупповые конфликты как «смещение» или «прожективное выражение» проблем, по существу, внутри-группового или межиндивидуального происхождения. Среди тех, кто в той или иной мере разрабатывал подход с позиций «реалистической теории группового конфликта», находятся У. Самнер, М. Дэви, Л. Уайт, М. Шериф, Л. Козер, Дж. Бер­нард, У. Ньюком и К. Боулдинг. Не все упомянутые авторы избегали психологических объяснений: например, Козер и Бо­улдинг, а также Шериф не отклоняли их (за исключением объяснений с позиций «теории смещения» и «прожективного» конфликта). Но для всех указанных авторов первостепенное значение имеют реальные источники группового конфликта. Многие работы в русле этой теории посвящены изучению раз­вития конфликтов, формированию коалиций, оптимальных стратегий в конфликтных ситуациях, относительной платы и т. п.

При обработке данных, относящихся к «реалистической те­ории группового конфликта», в этой работе особое внимание уделяется индивидуальным психологическим диспозициям (восприятию, чувству враждебности и т. д.), которые при этом возникают и делают возможными определенные аффекты на групповом уровне. Ниже приводится ряд принципов — положе­ний этой теории, связанных с проявлениями этноцентризма и межгрупповых конфликтов. Из этих принципов первый, шес­той, восьмой и девятый вводятся как принципы сугубо группо­вого уровня, остальные основаны на закономерностях индиви­дуальной психологии. Но даже принципы сугубо группового уровня включают эксплицитные предсказания индивидуально­го порядка, в частности относительно поведения лидеров групп.

1. Реальный конфликт интересов различных групп обуслов­ливает межгрупповой конфликт. Межгрупповой конфликт особенно интенсивен, когда реальный конфликт интересов очень значителен, а конфликтующие стороны получают наи­больший выигрыш при победе. Эти положения могут быть более детализированы, по здесь целесообразно привести ряд положений о связи угрозы и конфликта с этноцентризмом.

2. Реальный конфликт интересов, а также явный, активный или имевший место в прошлом межгрупповой конфликт и (или) наличие враждебности, угрозы и конкуренции соседних групп (что в целом может быть, названо «реальной угрозой») обусловливают восприятие угрозы отдельными членами груп­пы. Это положение обычно имплицитно содержится в работах ряда авторов. Так, оно необходимо для выводов, которые де­лают Шериф и Козер, а в более широком смысле — для пред­сказания отдельных групповых явлений на основе соответ­ствующих чувств отдельных членов группы. С учетом этого положения следующие ниже принципы могут быть сформули­рованы в терминах либо реальной, либо только воспринятой угрозы, или как принципы, учитывающие оба вида угрозы. В указанных выше работах обычно используются положения, связанные с реальной угрозой, а воспринятая угроза лишь подразумевается, за исключением тех случаев, когда она име­ет другие источники.

3. Реальная угроза обусловливает враждебность отдельных членов группы к источнику угрозы. Хотя это положение часто лишь подразумевается и не формулируется, поскольку оно представляется очевидным, оно характерно для «реалистиче­ской теории группового конфликта». Шериф пишет о непри­язни индивидов к внешней группе, возникшей как результат или воспринятой ими угрозы или восприятия ими внешней группы как группы, конфликтующей с данной. Это положение предполагает корреляционные отношения между степенью угрозы и степенью индивидуальной враждебности. Шериф делает это положение эксплицитным, отмечая, что чем суще­ственнее цель, к достижению которой стремятся конкурирую­щие группы, тем больше враждебность; чем значительнее цен­ность, которая подвергается угрозе, и чем серьезнее представляется воспринятая помеха на пути достижения цели, тем больше враждебность.

4. Реальная угроза обусловливает внутригрупповую соли­дарность. Это наиболее часто встречающееся и эксплицитное положение «реалистической теории группового конфликта». Оно встречается у Уайта и Самнера. Шериф отмечает, что на­личие внешней группы, к которой со стороны членов данной группы существует негативное отношение, увеличивает внут­ригрупповую солидарность. В работах Козера это, вероятно, важнейшая тема. Сходные положения приводят У. Льюис, Р. Мэрфи и Л. Каждан, К. Боулдинг. Р. Дарендорф пишет: «...об­щим законом представляется то, что группы реагируют на внешнее давление увеличением внутренней сплоченности...» Дополнительные примеры содержатся в работе П. Розенблата.

5. Реальная угроза обусловливает более полное осознание индивидом собственной групповой принадлежности (иден­тичности). Это положение сформулировано Козером. Оно также может быть использовано при описании тех случаев, когда подчеркиваются специфика и превосходство внутри-групповых обычаев. Шериф показывает, что внешняя угроза и межгрупповая конкуренция обусловливают преувеличение членами группы достоинств собственной группы и пороков, приписываемых внешним группам. Возрождение в условиях конфликта в этнических общностях традиционных языков (например, усилия ирландцев заново утвердить гэльский язык) — симптом того же явления. Самнер, вероятно, также имел это в виду, хотя в поисках причин, вызывающих подоб­ные явления, он скорее обращал внимание на этноцентризм, чем на внешнюю угрозу: «Этноцентризм ведет людей к пре­увеличению и интенсификации в их собственных обычаях все­го, что является специфичным и что отличает их от других. Он, следовательно, упрочивает обычаи».

6. Реальная угроза увеличивает непроницаемость группо­вых границ. Это положение раскрывается Козером. Хотя на­блюдаются случаи буквального укрепления межгрупповых границ, мы будем интерпретировать непроницаемость группо­вых границ также и в более фигуративном смысле, когда меж­групповые барьеры используются для поддержания социальной дистанции между членами различных групп. Подобное влияние межгрупповой конкуренции на социальную дистан­цию отмечено, например, Шерифом.

7. Реальная угроза уменьшает отклонения индивидов от групповых норм. Это положение Козера является специфика­цией одного из аспектов внутригрупповой солидарности.

8. Реальная угроза увеличивает меру наказания и степень отверженности нарушивших верность своей группе. Этот спе­цифический («поддерживающий») солидарность механизм наказания изменников и отступников также рассматривается Козером.

9. Реальная угроза приводит к необходимости наказания и остракизма членов группы, отклоняющихся от групповых норм. Этот поддерживающий солидарность механизм усиле­ния нетерпимости к лояльным в целом новаторам и «ерети­кам» был отмечен и Козером, и Шерифом. Рокич намечает экс­тенсивные теоретические и эмпирические исследования вли­яния угрозы на догматизм. На уровне угрозы для группы (в отличие от угрозы для отдельных личностей) его наиболее ре­левантные доказательства этого положения связаны с истори­ческим анализом степени догматизма, обнаруживаемого в пап­ских энцикликах за длительный период, Рокич показывает, что чем более реальна угроза, тем выше догматизм, выражаю­щийся как в ужесточении наказания в отношении членов группы, отклоняющихся от групповых норм, так и в безапел­ляционности содержания официальных утверждений.

Приведенные выше положения могут быть суммированы в заключении о том, что сторонники «реалистической теории группового конфликта» выводят весь синдром этноцентризма из реакции членов группы на конфликт и угрозу со стороны внешних групп: реальная угроза увеличивает этноцентризм.

10. Ошибочное восприятие членами группы угрозы со сто­роны внешней группы обусловливает повышенную внутри-групповую солидарность и враждебность в отношении внеш­ней группы. Хотя сторонники «реалистической теории груп­пового конфликта» уделяют особое внимание реальной угрозе, они также отмечают, что указанные положения часто используются лидерами групп или контролируемыми сред-

ствами массовой коммуникации таким образом, что конфликт и враждебность в отношении внешних групп становятся ско­рее прожективным симптомом внутригрупповых проблем, чем продуктом межгруппового конфликта. Так, Козер указы­вает, что лидеры группы могут выискивать врага или созда­вать фиктивного врага для достижения внутригрупповой со­лидарности или сохранения ее. Подобные положения форму­лируют также Уайт, Боулдинг, а Розенблат, сопоставляя положения, характеризующие этноцентризм и национализм, приводит данные, относящиеся к этому вопросу, по работам еще шестнадцати авторов.

...Если на основании многих отмеченных «средовых» прин­ципов можно предсказать степень несовместимости межгруп­повых интересов, также истинно и то, что положения, харак­теризующие явления на групповом уровне, имплицитно вклю­чают и психологические положения.

При анализе межгрупповой враждебности с позиций «тео­рии фрустрации, агрессии и смещения» социальные процессы выводятся из функциональных механизмов индивидуального уровня. В противоположность этому и «реалистической тео­рии группового конфликта» функциональность существует на групповом уровне, но непременно влияет на психологические процессы.

 

 

В. П. Левкович, О. Э. Зуськова

СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ПОДХОД К ИЗУЧЕНИЮ СУПРУЖЕСКИХ КОНФЛИКТОВ [85]

В сложном комплексе причин, вызывающих дезорганиза­цию и распад семьи, значительное место занимают причины социально-психологические, связанные со спецификой взаимоотношений и общения супругов в семье. Становится все более очевидным, что оптимизация одних лишь социаль­но-экономических условий жизни семьи не всегда приводит к повышению стабильности брака. Об этом свидетельствуют и данные социологических исследований (Гурко, 1982; Павлюков, 1980; Харчев, 1983).

В основу нашего исследования была положена такая мо­дель семьи, которая, во-первых, предполагала оптимальные социально-экономические условия жизни семьи (отсутствие алкоголизма, аморального поведения супругов, наличие хоро­ших материальных и жилищных условий и т. п.) и, во-вторых, исключала любую психопатологию супругов. Это дало воз­можность сконцентрировать внимание на социально-психоло­гических факторах, влияющих на изменение уровня стабиль­ности семьи.

Основным социально-психологическим фактором, вызы­вающим дестабилизацию и распад семьи, является негатив­ный характер супружеских отношений, выражающийся в кон­фликтном взаимодействии супругов. Супружеский конфликт представляет собой сложное явление, которое охватывает раз­личные уровни взаимодействия супругов. Он может зарож­даться и протекать на уровне взаимоотношений супругов, не реализуясь определенное время в их поведении (стадия скрыт того конфликта). Например, негативные межличностные от­ношения между супругами (недоверие, безразличие, недо­вольство и др.) могут некоторое время не находить отражения в их общении как совокупности наблюдаемых актов поведет ния. Обострение взаимоотношений супругов приводит к тому, что конфликт охватывает и сферу их общения, проявляясь в различных формах конфликтного поведения (вербального и невербального). Переход конфликта на поведенческий уро­вень является свидетельством его обострения и перерастания от скрытой в открытую стадию.

Конфликты могут возникать не только в результате нега­тивных межличностных отношений супругов, но и как следствие дезорганизации их общения. Например, несоблюдение супругами элементарных норм повседневной жизни, выража­ющееся в язвительности, грубости, невнимательности, провоцирует конфликты именно на поведенческом уровне. При частом повторении такие конфликты формируют негативные взаимоотношения супругов. Они становятся более устойчи­выми, труднее преодолеваются.

Возникновение супружеского конфликта зависит не толь­ко от объективных причин (например, от специфики условий протекания конфликта и характеристик его участников), но и от субъективных факторов — представления участников кон­фликта о самих себе (о своих потребностях, ценностях, моти­вах и т. д.) и представления о брачном партнере; они могут быть причиной супружеских конфликтов. Характер этих представлений является во многом предметом изучения соци­альной психологии. Осознание конфликта участниками взаи­модействия может быть адекватным, неадекватным (когда супруги воспринимают объективную конфликтную ситуацию искаженно) и даже ложным (когда конфликтное взаимодей­ствие супругов возникает па основе неправильной оценки себя и партнера).

Согласно статистическим данным (Сысенко, 1983) значи­тельный процент разводов приходится на молодые семьи, где продолжительность брачного союза составляет от одного до пяти лет. Особенно ярко проявляется эта тенденция в круп­ных городах — Москве, Ленинграде, Риге, Одессе и др. (исхо­дя из этого, объектом данного исследования были избраны мо­лодые супружеские пары, проживающие в Москве, в возрасте до 35 лет, состоящие в браке не менее одного года, имеющие детей.

Определяя предмет исследования, мы исходили из того, что современный брак основывается на совместимости супру­гов как личностей. Ряд авторов понимает любовь как прочный комплекс чувств, состоящий из большого числа компонентов, в том числе не только эмоциональной привязанности и эмоци­ональной привлекательности супругов, но и наличия этиче­ских чувств (дружбы, уважения, доверия, взаимопонимания). Совместимость супругов определяется в значительной мере возможностью совместного удовлетворения в браке ряда основных потребностей (общения, познания, материальных и ролевых потребностей, потребности в защите «Я-концепции»).

Каждый из супругов к моменту вступления в брак имеет сложившиеся потребности, которые не могут быть идентич­ными у обоих брачных партнеров. Нередко эти потребности оказываются противоречивыми. Совместная жизнь требует от супругов готовности к компромиссу, умения считаться с по­требностями партнера, уступать друг другу, развивать в себе такие качества, как взаимное уважение, доверие, взаимопони­мание, что способствует оздоровлению психологического кли­мата в семье и лучшей взаимной адаптации супругов. В этом случае противоречия в потребностной сфере супругов не при­нимают острых форм и успешно преодолеваются. Неумение найти правильную линию поведения в семье приводит к тако­му обострению противоречий обоих брачных партнеров, при которых удовлетворить потребности каждого из супругов в данной брачной диаде становится чрезвычайно трудно или даже невозможно. Это приводит к возникновению фрустра­ций у одного или обоих партнеров, создает дисгармонию в су­пружеских взаимоотношениях.

Предметом нашего исследования является обнаружение противоречий в потребностной сфере супругов, приводящих к нарушению взаимодействия между супругами, к возникнове­нию конфликтов. Рассматривая взаимодействие супружеской пары, мы выделили объект и условия взаимодействия. Под объектом взаимодействия мы понимали совместное удовлет­ворение супругами ряда потребностей.

На основании анализа литературных данных и проведен­ного нами пилотажного исследования в качестве наиболее зна­чимых для совместной жизни супругов были выделены пять групп потребностей (блоков):

1. Потребность супругов в исполнении определенных ро­лей в семье: матери—отца, мужа—жены, хозяина—хозяйки, женщины—мужчины, главы семьи, большинство из которых являются новыми для вступающих в брак. Одной из причин конфликтов в семье служит расхождение представлений су­пругов об исполнении каждым из них семейных ролей.

2. Потребность супругов в общении друг с другом и с дру­зьями.

В исследовании были затронуты следующие аспекты обще­ния супругов:

а) Брачные партнеры рассматривались как совместимые или несовместимые по параметру общительность — замкну­тость. Предполагалось, что в случае асимметрии этих качеств общительность одного из супругов может вступать в противо­речие с аутизмом другого, провоцируя возникновение кон­фликта.

б) Общение выполняет в семье очень важную психотера­певтическую функцию. В общении, основанном на сопережи­вании, взаимном уважении, супруги находят поддержку сво­их поступков, настроений, чувств, переживаний, получают эмоциональную разрядку. И напротив, взаимное отчуждение, дезорганизующее общение супругов формирует у них чувство одиночества, незащищенности, взаимной неудовлетворенно­сти, провоцируя семейные конфликты.