Интерперсональный ролевой конфликт

Морено описывает возможность того, как благодаря актуа­лизации взаимно дополняющих ролей устанавливается цели­тельная интеракция между людьми с расстроенной психикой, в то время как ролевой конфликт у лиц, эквилибрирующих в дивергентных ролях, может поставить под угрозу их психичес­кое равновесие.

Поясним эту точку зрения Морено на двух примерах. Сна­чала приведем пример интерперсональной ролевой конвер­генции, или ролевого дополнения,

Пример: После смерти жены муж, по профессии садовник, испытывает глубокую депрессию. Кроме того, из-за возраста­ющей апатии у него возникают финансовые затруднения. В конечном итоге у него развиваются стойкие психосомати­ческие симптомы, которые, как ему кажется, делают его поло­жение еще более бесперспективным. Изменение его состояния произошло благодаря появлению на его работе юной неквали­фицированной работницы. Из-за плохого отношения к родителям она не упускала случая, чтобы поступить наперекор им, и однажды в приступе ярости ушла из дома, перебралась в дру­гой город и подыскала себе работу, про которую знала навер­няка, что родители не позволили бы ей заниматься ею. Роли одинокого страдальца и жаждущей человеческого понимания упрямицы дополняют друг друга и позволяют им обоим до­стичь психического равновесия, необходимого для актуализа­ции соответствующих им ролей садовника и бесшабашно ве­селой любительницы природы. Эти роли также дополняют друг друга и служат прочным фундаментом для последовав­шего затем брака.

Пример: Следующий интерперсональный конфликт раз­вертывается между двумя партнерами, которые до его возник­новения являлись психически уравновешенными и добившиг мися успеха на профессиональном поприще людьми: она в ка­честве известной певицы, он — юриста. Обоих связывают узы любви. Они состоят в браке. Из-за того, что мужа направляют работать в другой город, певица бросает свою работу и в буду­щем собирается петь только для друзей и близких. Но уже вскоре она чувствует, что ей чего-то не хватает, и хочет вер­нуться к работе. Однако новое местожительство не предостав­ляет соответствующих ее масштабу возможностей. Поэтому сначала она дает случайные гастроли в хорошо знакомых ей концертных залах в других городах и добивается еще больше­го, чем когда-либо, успеха, что создает ей теперь еще и внут­реннюю мотивацию вновь начать жить своим искусством. Ак­туализируя жизненно важную для нее роль профессиональ­ной певицы, она актуализирует тем самым роль, которая наиболее дивергирует с главными жизненными ролями ее мужа, из-за чего между ними возникает интерперсональный ролевой конфликт. Ситуацию усложняет еще и ребенок, вызы­вающий у своей матери вдобавок и интерролевой конфликт, то есть конфликт между ролью матери и ролью певицы. Начина­ющаяся теперь интеракция партнеров в незнакомых доныне ролях фрустрированного и недовольного человека, с его сто­роны, и терзаемой внутренними противоречиями и раздра­женной примадонны, с ее стороны, приводят в действие circulus vitiosus, который наносит все больший ущерб обоим партнерам. Супруг превращается в депрессивного ипохондри­ка и наводит тоску на жену, стоит ей только появиться дома. По­этому она почти целиком переключается на своего ребенка, ко­торого ее муж все более начинает воспринимать как соперника. С течением времени его состояние становится для него на­столько невыносимым, что он обращается за психиатрической и психотерапевтической помощью к врачу. Отвечая на анам­нестические вопросы врача, ему приходит в голову мысль об эндогенной депрессии его дяди. Теперь он чувствует себя окончательно приговоренным и хочет, «поскольку все бес­смысленно», отказаться от запланированной психотерапии еще до ее начала. Само собой разумеется, терапевт оставляет это решение на его усмотрение, однако рекомендует ему в лю­бом случае поразмыслить о том, не выражается ли как раз в этой тенденции к отступлению его личная проблема, которая, возможно, и лежит в основе его семейных неурядиц. Немного интроспекции не повредит. Измученный муж все же решается на терапию, однако первое время теперь уже в узаконенной роли больного кажется еще более интровертированным и цен­трированным на своем «Я», тем самым усиливая экстравер­сию жены. Она часто берет ребенка и его няню в свои поездки, чтобы уберечь его от депрессивного влияния отца. В конце концов она подает на развод.

Психодраматерапия столь острого интерперсонального конфликта, упроченного всем ходом развития и прежними переживаниями успеха обоих партнеров, не способна устра­нить его сразу же. Тем не менее лежащая в ее основе теория ролей позволяет подойти к нему соответствующим образом. Его патогенность может быть сглажена, например, благодаря тому, что в психодраматической игре в значимых ролях своего визави оба партнера или по крайней мере тот из них, кто боль­ше страдает, впервые эмоционально воспринимает ситуацию с позиции другого и со временем начинает больше понимать его поведение. В результате психодраматического действия с постоянным обменом дивергентными ролями иногда впервые воспринимается и постигается сила кластерного эффекта.

Конфликт, который прежде вменялся в личную вину парт­нера, может теперь оцениваться более объективно и, быть может, впервые обсуждаться адекватным образом. В этом состоит прогностически благоприятная предпосылка для его интегра­ции. Благодаря достигнутому в психодраме эмоциональному и рациональному осмыслению этой неличной ролевой пробле­матики, как правило, можно устранить неправомерные пред­ставления, вызванные болезненными переживаниями и забо­леванием, а также воспрепятствовать актуализации партне­ром роли больного, который в этом смысле подвергается еще большей опасности. Игры-фантазии и инсценировки проек­ций будущего могут вызывать мысли, выражающие, а нередко и приводящие к креативному преодолению конфликта и к ин­теграции ролей. Так, например, супругу в роли своей жены, изображенной в ситуации, относящейся к будущему, прихо­дит мысль, которая никогда не пришла бы ей в голову и кото­рая никогда не возникала у него в роли фрустрированного, страдающего и привязанного к своему маленькому городку супруга: он изображает жену в роли великой оперной певицы, выступающей в одном из самых больших городов страны. Она окружена толпой поклонников и, похоже, окончательно рас­сталась со своим мужем. Однажды, покидая в одиночестве те­атр, она восклицает: «Ах, как здесь хорошо! Как жаль, что Отто остался сидеть в своем маленьком гнездышке, а ведь его ста­рый товарищ по учебе очень влиятельный человек в этом го­роде. Он ничем бы не рисковал, переехав сюда. Для него от­крылись бы только новые перспективы! Но Отто уже ничем не поможешь!» Здесь ведущий психодрамы прерывает игру, об­ращаясь к протагонисту с вопросом: «Так можно помочь Отто или нельзя?» И Отто совершенно удивленно отвечает: «Про Карла я давно уже и не думал... наверное, мне и в самом деле стоит его как-нибудь навестить и обговорить с ним мою про­фессиональную ситуацию».

В целом такие игры имеют особое значение, пока еще роле­вой конфликт, актуализируя вторичные конфликтные роли, такие, как роль фрустрированного и роль раздраженной, не оттеснил еще больше в латентное состояние гармоничные роли партнера и не вызвал их непоправимую атрофию.

Не каждый интерперсональный ролевой конфликт может быть разрешен средствами психодрамы. Если он приводит к разрыву отношений между партнерами, то благодаря психо­драматической помощи, как правило, он происходит с боль­шим взаимным пониманием и без ненужного ущемления са­мооценки партнеров. Само собой разумеется, интерперсональ­ный ролевой конфликт очень часто становится предметом психодраматической супружеской терапии. Интерперсональ­ные ролевые конфликты оказываются особенно сложными, когда у одного или у обоих партнеров в дивергентных ролях присутствует еще и явная ролевая ригидность. Психодрамате-рапевтический подход к ролям ориентирован на конкретную форму проявления и на непосредственное разрешение кон­фликта; он связан, так сказать, с объективной сферой конф­ликта. Затрагивает ли этот подход непосредственно индиви­дуальную структуру личности конфликтующих партнеров — под углом зрения теории ролей — ответ на этот вопрос выте­кает из предположения, что личность человека несет на себе отпечаток исполняемых им ролей.

 

 

Р. Мэй

ИСТОЧНИК ДУХОВНОСТИ [42]

<...>В начале этой главы мы говорили о психоаналитиче­ском понимании душевной болезни как нарушении целостно­сти в сознании пациента, что сопровождается психологиче­скими конфликтами. Мы тогда отметили, что целью психоана­литика является восстановление целостности умственной деятельности путем выведения конфликта из подсознания в сознание.

Этот упор психоаналитиков на душевную целостность был многими понят в прямом смысле: чем полнее целостность лич­ности, тем она здоровее; стало быть, надо стремиться к пре­дельной целостности, а всякие психологические конфликты уже сами по себе признак нездоровья. Сосредоточенность последователей Юнга на соединении в одно целое сознания лич­ности и различных уровней ее подсознания, а последователей Адлера — на интеграции индивидуума и общества тоже мож­но толковать как утверждение, что конечной целью является целостность сознания личности.

Не подлежит сомнению, что невротик страдает от наруше­ния целостности умственных функций. Очевидно и то, что шагом вперед по пути к излечению будет помощь пациенту в достижении эффективной адаптации и, как результат, новой целостности. Но было бы ошибкой полагать, что простая пре­дельная целостность личности является идеалом. Дилетанты в психотерапии и та часть широкой общественности, что усво­ила довольно поверхностно отдельные положения психоана­лиза, только искажают психотерапию и упрощенно понимают личность, утверждая, что целью психоанализа является пол­ная раскованность, когда человек свободно выражает на прак­тике все свои инстинктивные побуждения и живет, как пред­ставитель племени, встреченного Одиссеем в своих странстви­ях, питаясь плодами лотоса и проводя время в праздной неге, или как магометанский небожитель. Многие склонны пола­гать, что цель психотерапии — переправить каждого в райский сад, где есть все, чего душа не пожелает, гуляй себе, не ведая никаких нравственных и психологических конфликтов. Все это, конечно, далеко от реального человеческого существова­ния, и подобной цели не поставит перед собой ни один достой­ный уважения психотерапевт.

Предельная целостность человеческой личности не только невозможна, но и нежелательна. Безделие в райских кущах или небесное блаженство, как известно, означают гибель для личности. Личность динамична, а не статична, ее стихия — творчество, а не прозябание. Наша цель — новое, конструктив­ное перераспределение напряжений, а не абсолютная гармо­ния. Полное устранение конфликтов приведет к застою; на­шей задачей является превращение деструктивных конфлик­тов в конструктивные.

Следует признать, что психотерапевты сами дали повод для подобных заблуждений. Это сделал Фрейд своими есте­ственно-научными предпосылками и склонностью сводить все личностные проблемы к детерминизму. Точно так же заблуж­дался Адлер, развивая свою рационалистическую идею, что зна­ние ведет к добродетели. Именно эти рационалистические, ро­мантические и натуралистические издержки исторического развития психотерапии послужили основанием для вышеизло­женных упрощенных толкований. Отсюда и искушение уподоб­лять личность растению, развивающемуся просто и естествен­но, что видно из замечания одного из последователей Адлера, определившего задачу психотерапии следующим образом: «Убрать все препятствия с пути личности, как вы убираете кам­ни, мешающие росту цветка, давая ему естественно тянуться к солнцу». Такая романтическая вера в естественное развитие че­ловеческого существа в сторону идеала напоминает нам Руссо и, конечно, лишена достаточного реального основания.

Тенденция к упрощению проявляется и при обсуждении проблемы чувства вины. Некоторые психотерапевты старают­ся полностью стереть чувство вины, считая его симптомом за­болевания, и упрекают религию за то, что у многих людей чув­ство вины приобретает патологическую форму...

Однако невозможно полностью истребить чувство вины, да и не следует этого делать. Часто это чувство является оборот­ной стороной духовного начала в человеке и как таковое мо­жет быть здоровым и конструктивным.

Чувство вины — это осознание разницы между тем, какова вещь, и тем, какова она должна быть...

Откуда возникает чувство вины? Во-первых, оно неизбеж­но для личности, поскольку нераздельно связано с понятиями свободы, автономии и моральной ответственности. Как точно заметил Ранк, «свободная воля так же неизбежно связана с идеей вины, или греха, как день с ночью». Поскольку индиви­дуум обладает творческой свободой, перед ним все время от­крываются новые возможности, и в каждом случае возникает не только побуждение к творчеству, но и отчасти чувство вины. В каждой возможности соединены вызов — движение к ее воплощению — и чувство вины, как две стороны одного яв­ления. Любому состоянию напряженности присуще чувство вины. Оно сродни чувству зияющей «пустоты», которую испытывает человек, стоящий над глубокой горной расщелиной, упершись ногами в ее противоположные края, если прибег­нуть к такой весьма несовершенной метафоре.

...Чем бы мы ни объясняли эту глубину духовности, прихо­дится признать, что она свидетельствует об определенной про­тиворечивости природы человека, о том, что оно равно земное и духовное существо. Отсюда следует вывод, что, если наше существование будет примитивно приземленным, как у жи­вотных, мы станем невротиками, но если мы попытаемся отри­нуть свою телесную оболочку, чтобы воспарить в мир духов­ный, мы тоже сделаемся невротиками. Это то, что в давние времена называлось «оказаться между двух миров». Факти­чески речь идет даже не о двух мирах, а о двух сторонах одного и того же мира, что еще больше осложняет проблему. Ибо че­ловек должен все время поддерживать внутреннюю напря­женную связь между этими двумя противоположными сторо­нами одного мира — необусловленной и обусловленной.

Мы не являемся существами исключительно горизонталь­ного уровня или вертикального порядка; мы существуем как горизонтально, так и вертикально. Наибольшее напряжение возникает в месте пересечения этих двух плоскостей. Неуди­вительно, что жизнь не может быть неразложимым целым!

Предельное напряжение подводит нас к осознанию духов­ности. В месте пересечения вертикальных и горизонтальных плоскостей возникает понимание нравственных заповедей, на которых особо останавливался Кант и другие мыслители, а также понимание идеи совершенства. Глядя, например, на не­совершенную красоту дерева или картины, мы уже в какой-то мере представляем, какой должна быть совершенная красота.

Улавливаемое нами противоречие свидетельствует, таким образом, о духовности человеческой природы. Хотя мы сами бытийно обусловлены, конечны и несовершенны, по сути мы являемся носителями духовности, а это, в свою очередь, при­вносит элемент необусловленности в природу человека, делая нас бесконечными и совершенными. Внутренняя напряжен­ность личности свидетельствует о непрерывной работе духов­ного начала.

Таким образом, духовность личности не только не являет­ся чем-то патологически постыдным, а наоборот, является признаком больших возможностей и предопределенности судьбы. Это повод для ликования, ибо искра Божия потрево­жила темноту внутри нашей земной оболочки. Высокоразви­тые личности ощущают духовность острее, чем средний чело­век, и используют ее для своего дальнейшего развития.

Следовательно, портрет личности будет неполным, если не учитывать ее внутреннюю духовную напряженность. Систе­мы психотерапии, исходящие из чисто натуралистических принципов, обречены на неуспех. Мы можем сделать вывод, что здоровая личность должна творчески адаптироваться к пониманию предельности и что залогом здоровья является осознанное чувство духовности.

 

 

И. Ялом

[РАЗЛИЧНЫЕ ПОДХОДЫ К ПОНИМАНИЮ ИНДИВИДУАЛЬНОГО ВНУТРЕННЕГО КОНФЛИКТА] [43]

. Экзистенциальная терапия является формой динамиче­ской психотерапии. Термин «динамический» часто использу­ется в сфере психического здоровья, — в которой, собственно говоря, речь идет ни о чем ином, как о психодинамике, — и без прояснения смысла динамической терапии фундаментальный компонент экзистенциального подхода останется непонят­ным. Слово «динамический» имеет как общее, так и техниче­ское значение. В общем смысле понятие «динамический» (происходящее от греческого dunasthi — «иметь силу и власть») указывает на энергию или движение: «динамичный» футболист или политик, «динамо», «динамит». Но техниче­ское значение этого понятия должно быть иным, ибо, в против­ном случае, что означала бы «нединамичность» терапевта: медлительность? вялость? малоподвижность? инертность?

Конечно же, нет: в специальном, техническом смысле термин имеет отношение к концепции «силы». Динамическая модель психики является наиболее значительным вкладом Фрейда в представление о человеке — модель, согласно которой в инди­видууме присутствуют конфликтующие силы, и мысли, эмо­ции, поведение — как адаптивные, так и психопатологиче­ские — представляют собой результат их взаимодействия. Также важно, что эти силы существуют на различных уровнях осознания, и некоторые из них совершенно неосознаны.

Таким образом, психодинамика индивидуума включает различные действующие в нем осознаваемые и неосознавае­мые силы, мотивы и страхи. К динамической психотерапии относятся формы психотерапии, основанные на этой динами­ческой модели функционирования психики.

Экзистенциальная психотерапия в моем описании вполне подпадает под категорию динамической психотерапии. Это очевидно. Но затем мы задаем вопрос: какие силы (а также мотивы и страхи) находятся в конфликте? Иначе говоря, ка­ково содержание эти внутренней осознаваемой и неосознава­емой борьбы? Ответ на данный вопрос отличает экзистенци­альную психотерапию от других динамических подходов. Она базируется на радикально ином представлении о том, каковы конкретные силы, мотивы и страхи, взаимодействующие в индивидууме.

Установление характера глубинных 'индивидуальных внутренних конфликтов не бывает легкой задачей. Клиници­сту редко доводится наблюдать исходную форму первичных конфликтов у своих страдающих пациентов. Пациент предъявляет невероятно сложную картину симптомов, в то время как первичные проблемы глубоко погребены под мно­гослойной коркой, созданной вытеснением, отрицанием, сме­щением и символизацией. Клинический исследователь вы­нужден довольствоваться пестрой картиной, сплетенной из многих нитей, которые нелегко распутать. Установление пер­вичных конфликтов требует использования различных источ­ников информации, — глубокой рефлексии, сновидений, ноч­ных кошмаров, вспышек глубинного переживания и инсайта, психотических высказываний и исследования детей. Посте­пенно я охарактеризую все эти подходы, однако обобщенную схематическую картину имеет смысл дать уже сейчас. Крат­кий обзор трех резко различающихся подходов к прототипи-ческому индивидуальному внутреннему конфликту — фрей­дистского, неофрейдистского и экзистенциального — послу­жит контрастным фоном для освещения экзистенциальной точки зрения на психодинамику.

Фрейдистская психодинамика

Согласно Фрейду, ребенком владеют инстинктивные силы, которые являются врожденными и в ходе психосексуального развития постепенно пробуждаются, подобно тому, как развер­тывается лист папоротника. Конфликт происходит на несколь­ких фронтах: это столкновение между собой противоположных инстинктов (эго-инстинктов с либидинозными или, согласно второй теории, — Эроса с Танатосом); инстинктов — с требова­ниями среды, а позднее — с требованиями интернализованной среды, то есть Супер-Эго; наконец, это необходимость достиже­ния ребенком компромисса между потребностью немедленного удовлетворения и принципом реальности, требующим отсроч­ки удовлетворения. Таким образом, движимый инстинктами индивид противостоит миру, не допускающему удовлетворе­ния его агрессивных и сексуальных аппетитов.