Как приходили в Венецию новости

Изохронные линии в общем виде показывают, неделя за неделей.

время, потребное для доставки писем;

на всех трех картах письма направляются в Венецию.

Первая карта составлена по данным трудов П. Сарделлы

(1500 г., точнее: 1496-1534 гг.).

Вторая и третья-по материалам венецианских рукописных газет,

хранящихся в лондонском Record Office.

Анализ их проделал для меня Ф. Спунер.

Радиусы серого цвета тем шире,

чем выше средняя скорость доставки.

Различия от одной карты к другой могут показаться

весьма значительными для той или иной оси.

Эти различия объясняются увеличением числа курьеров

сообразно требованиям момента.

В общем продолжительные сроки доставки на третьей карте

сходны со сроками на первой,

тогда как на второй такие сроки иногда бывают явно меньшими.

Такое доказательство отнюдь не может считаться бесспорным.

В принципе сравнение скоростей следовало бы производить,

исходя из размеров площадей,

ограничиваемых изохронными кривыми того же порядка.

Но площади эти не очерчены с должной точностью.

Однако, если попытаться наложить их друг на друга,

они представляются в весьма общих чертах одного размера;

то или иное увеличение уравновешивается тем или иным сокращением

Едва ли следует говорить, что переход к площадям в кв. км и

к скорости в днях производился с необходимыми предосторожностями.

Технические революции и техническая отсталость

Медлительность сообщений

 

Ю8 Sombart W. Der

moderne Kapitalismus. Op.

cit., II, p. 231^20.

¹⁰⁹ См. настоящую

работу, т. II.

по См. настоящую

работу, т. И.

Hi Rouff M. Les Mines de

charbon en France аи

XVIlf siecle (1744-1791).

1922, p. 368 sq.

вложений, целенаправленных систематических улучшений, ибо экономический рост того времени сделал их и «рентабельны­ми», и необходимыми.

ТРАНСПОРТ КАК ТОРМОЗ ЭКОНОМИКИ

Приведенные выше краткие пояснения не преследовали цели дать описание транспорта; они не смогли бы, например, обоб­щить весьма обширный комментарий классического труда В. Зомбарта¹⁰⁸. Впрочем, я еще вернусь к некоторым аспектам этого вопроса¹⁰⁹. Я стремился бегло показать, в какой мере об­мен, представляющий орудие любого прогрессирующего эконо­мического общества, оказывался стеснен пределами, которые устанавливал транспорт: его медлительностью, слабой про­пускной способностью, нерегулярным характером и, наконец, его высокой себестоимостью. Все упиралось в это «невозмож­ное». Чтобы привыкнуть к этой реальности прошлого длитель­ной временной протяженности, напомним уже приводившиеся слова Поля Валери: «Наполеон передвигался так же медленно, как Юлий Цезарь».

На Западе лошадь, олицетворение скорости, была средством борьбы с расстояниями par excellence-средством, которое ре­троспективно представляется нам смехотворным. Но Запад ста­рался усовершенствовать ее службу: лошадей становилось больше, упряжки в пять, шесть, восемь лошадей позволили при­менять тяжелые экипажи, подставы на дорогах для почты и спе­шащих путешественников позволяли использовать свежих ло­шадей, да и сама дорога становилась лучше... Если это было так, то, возможно, потому, что наземный транспорт превосхо­дил-и намного превосходил!-транспорт речной и перевозки по каналам, неизменно очень медленные¹¹⁰. Даже для транс­портировки угля на севере Франции в XVIII в. чаще еще пользо­вались гужевым транспортом, нежели услугами лодочников^1И.

Эта как бы заранее проигранная война с пространством на­блюдается во всех регионах мира. Отправиться в Китай или в Персию значило a contrario убедиться в значении лошади, пото­му что там чаще всего прибегали к силе человека. В Китае, как утверждали, носильщик идет столь же быстро, как и мелкие та­тарские лошади. В Персии лошади были великолепны, но пре­жде всего как боевые кони и предмет роскоши, «их сбрую укра­шали золото, серебро и драгоценные камни». Их почти не использовали для перевозок и доставки срочных сообщений. Прибегали именно к человеку, именно ему доверяли срочные письма, векселя, драгоценные товары. «Таких скороходов,-сообщает нам в 1690 г. Шарден,-называют шатир, каковое на­звание дают выездным лакеям и всем тем, кто умеет хорошо бе­гать и быстро ходить. На дороге их узнаешь по бутылке с водой и небольшому мешку за плечами, каковой им служит котомкой, дабы нести в ней еду на тридцать или сорок часов, потребных на дорогу. Ибо, чтобы идти быстрее, они оставляют большую до­рогу и идут проселками. И еще их можно узнать по обуви и по большим колокольцам на поясе, которые звенят как колоколь-

11- Voyage du Chevalier Chardin... Op. cit., IV, p. 24, 167-169.

чики мулов и которые они носят, чтобы поддерживать себя в бодрствующем состоянии. Эти люди потомственно занимаются своим ремеслом. С семи- или восьмилетнего возраста их обу­чают ходить крупным шагом на одном дыхании». И так же точ­но «королевские повеления в Индии переносятся двумя пешими гонцами, которые движутся все время, бегом и сменяются каждые два лье. Пакет они совершенно открыто несут на голо­ве. Об их приближении узнают по их колокольчикам, как уз­нают о почте по рожку форейтора. И когда они достигают под­ставы, то падают ничком на землю, и с них снимают пакет, каковой тут же уносят два человека, стоящие в полной готовно­сти». Такие гонцы делали в день от 10 до 20 лье¹¹².

НЕСПЕШНАЯ ИСТОРИЯ ТЕХНИКИ

Ускорение, торможение... Техника-это и тот и другой из этих процессов, зачастую сначала один, потом другой. Она под­талкивает жизнь людей вперед, потихоньку достигает нового равновесия, лежащего на более высоком уровне, затем надолго там задерживается. Ибо она незаметно стагнирует или движет­ся вперед от одной «революции» к другой, от одной инновации к следующей. Все происходит так, словно все время включены тормоза, и я хотел бы сильнее, чем я это делал, подчеркнуть их влияние. Но всегда ли это возможно? И в том и в другом смыс­ле, в движении или в неподвижности, техника есть сама толща человеческой истории. И именно поэтому историки, считающие себя специалистами по истории техники, почти никогда не оказываются способными охватить ее в целом.

ТЕХНИКА И ЗЕМЛЕДЕЛИЕ

Так, несмотря на жесты доброй воли и объемистые главы, где пытаются побыстрее сказать по крайней мере то, что сле­дует об этом знать, специалисты-историки уделяли очень ма­лую долю внимания технике земледелия. Однако на протяже­нии тысячелетий земледелие было великой «индустрией» чело­века. Но историю техники чаще всего изучали как предысторию промышленной революции. И в этом случае механика, метал­лургия, источники энергии выступают на первый план, даже ес­ли земледельческая техника и своими рутинными приемами, и своими изменениями (потому что земледелие изменяется, каки­ми бы медленными ни были его изменения) влечет за собой ве­личайшие последствия.

Расчищать землю под пашню-это одна технология. Распа­хивать долголетнюю залежь-это другая технология: здесь нужны тяжелые плуги, мощные упряжки и увеличение количе­ства рабочей силы, требуется помощь соседей (работа рог favor

Технические революции и техническая отсталость

истопи? техники

45^е.'

 

¹¹³ Gaudin Т. L'Ecoute des silences. 1978.

на распашке нови в Португалии). Расширять пахотные земли означает сводить на них лес, корчуя пни или оставляя их, выжи­гать, опахивать деревья; или же осушать земли, строить дамбы, орошать - все это технические приемы, применявшиеся в Китае так же, как в Голландии или Италии, где по меньшей мере с XV в. «бонификации» земель стали крупными предприятиями, в которых вскоре начали регулярно участвовать инженеры. К тому же, как мы уже видели, всякое движение человечества вперед, любое умножение числа людей следовали за каким-то преобразованием в земледелии или по крайней мере ему сопут­ствовали. В Китае, как и в Европе, новые растения, выходцы из Америки (в первом случае-маис, арахис, батат; во втором-маис, картофель, фасоль), отметили крупнейшие повороты в ис­тории. Но ведь новые растения-это, несомненно, технология, которую надлежит изобрести, приспособить, усовершенство­вать; и все это всегда медленно, и даже очень медленно, но в ко­нечном счете происходит в массовом масштабе, ибо земледе­лие, обработка земли,-это, можно сказать, «массовое из массового». А инновация никогда не имела ценности сама по се­бе, а лишь в зависимости от общественных сдвигов, которые ее поддерживали и навязывали.

ТЕХНИКА КАК ТАКОВАЯ

Следовательно, если мы зададим вопрос: существует ли тех­ника сама по себе?-ответ определенно будет отрицательным. Мы это уже говорили и повторяли в применении к векам, пред­шествовавшим промышленной революции. Но вот недавняя ра­бота¹¹³ дает такой же ответ и относительно нашего времени: конечно же, сегодня наука и техника объединяются, чтобы гос­подствовать над миром, но подобный союз неизбежно предпо­лагает определенную роль современных обществ, которые способствуют прогрессу или тормозят его совсем как в прошлом.

Кроме того, до XVIII в. наука еще мало заботилась о [практических] решениях и их применении. Такие исключения, как открытия Гюйгенса (маятник-в 1656-1657 гг., пр ужинный часовой механизм-в 1675^x4, означавшие переворот в часовом >угера «Трактат о корабле, его строении и

Т или труд Пьера"

его движении» (1746 г.), лишь подтверждают правило. Техноло­гия, т. е. совокупность наставлений, основанных на опыте ре­месленного производства, кое-как складывалась и неспешно развивалась. Запаздывают с появлением превосходные руковод­ства: «О горном деле и металлургии» («De Re Metallica») Георга Бауэра (Агриколы) относится к 1556 г., книга Агостино Рамел-ли «Разнообразные и искусно устроенные машины» («Le Diverse et Artificiose Machine»)-к 1588 г., труд Витторио Дзонки «Новое представление машин и сооружений» («Nuovo Teatro di machine ed edificb>)-n 1621 г., а справочник Бернара Форэ «Карманный словарь инженера» {«Le Dictionnaire portatif de l'ingenieur»)-K 1755 г. Медленно возникало ремесло «инженера». В XV и XVI вв. «инженер» занимался военным делом, предлагал свои

Средневековый подъемный кран в Брюгге: массивное деревянное сооружение с большим колесом, которое приводили в движение три человека. Баварская Государственная библиотека. Мюнхен.

¹¹⁴ Storia della tecnologia. P.p. C. Singer, III, p. 121.

услуги в качестве архитектора, гидротехника, скульптора, живо­писца. Здесь до XVIII в. тоже не было систематического образо­вания: Школа мостов и дорог была создана в Париже в 1743 г.; Горная школа была открыта в 1783 г. и построена по образцу саксонской Горной академии (Bergakademie), созданной в 1765 г, во Фрейберге, старом горнопромышленном центре Сак­сонии, откуда выйдет столько инженеров, в частности пригла­шенных работать в России.

Несомненно, что на производственном уровне ремесла сами собой все более специализировались. В 1568 г. швейцарский ре­месленник Йост Амман перечисляет 90 различных ремесел; «Энциклопедия» Дидро называет 250; а в 1826 г. каталог фирмы «Пигот» в Лондоне дает для великого города список 846 разных профессий-некоторые из них выглядят забавно и определенно маргинальны¹¹⁴. И все это, несмотря ни на что, происходило очень медленно. Технические решения на местах служили пре­пятствием. В середине XVI в. забастовки рабочих-печатников во Франции были вызваны модификацией печатного станка, кото­рая повлекла за собою сокращение числа рабочих. Не менее ха­рактерным было и сопротивление рабочих введению «колотуш­ки» (mailloche)- усовершенствования, облегчавшего работу for­ces-огромных ножниц для стрижки ворса сукон. Больше того,

Техническая революции и техническая отсталость

Неспешная история техники

 

Двойной подъемный кран в дюнкеркском порту в 1787 г. Понижающая передача, легкость перемещения устройства, поставленного на колеса и

поворачивающегося вокруг своей оси; конструкция выполнена частично в металле. Это огромный прогресс в сравнении с брюггским краном, но пока еще все приводит в движение сила человеческих рук. Национальная библиотека. (Фото М. Кабо.)

45 A.d.S. Venezia, Senato terra.

если текстильная промышленность с XV до середины XVIII в. мало развивалась, то это потому, что ее экономическая и со­циальная организация, далеко продвинувшееся разделение тру­да и нищета ее рабочих позволяли ей, такой, какая она была, удовлетворять потребности рынка. Сколько было препятствий! Дж. Уатт имел основание признаться своему другу Снеллу (26 июля 1769 г.): «В жизни ничего нет более безумного, чем изобретательство» («That in life there is nothing more foolish than inventing»). Потому что всякий раз, для того чтобы преуспеть в этой сфере, требовалось получить разрешение общества.

В Венеции патенты на изобретения, серьезные или несерь­езные, зафиксированные в сводах реестров и дел Сената¹¹⁵, в де­вяти случаях из десяти решали насущные проблемы города: де­лали доступными для плавания водные потоки, впадающие в лагуну; прокладывали каналы; поднимали воду; осушали забо­лоченные земли; заставляли работать мельницы без примене­ния энергии воды-и не без основания, ибо все происходило в мире стоячих вод; приводили в движение пилы, жернова, мо­лоты для измельчения в порошок танина или же сырья, из кото­рого изготовлялось стекло. Общество диктовало свою волю.

ив Bloch M. Melanges

historiques. 1963, II,

p. 836.

in Arch. Simancas. E°

Flandes, 559.

us Wolf A. A History of

Science, technology and

philosophy in the 16th and

17th centuries, p. 332 sq.

и» Schwenter D. Deliciae

physico-mathematicae oder

mathematische und

philosophische

Erquickstunden. 1636.

1=0 A. N.. A. E., B, 423,

La Haye, 7 sept. 1754.

Изобретатель, которому повезло увлечь государя, мог полу­чить «патент на изобретение или, точнее говоря, привилегию, позволявшую монопольно эксплуатировать какое-либо изобре­тение». Правительство Людовика XIV раздавало в большом ко­личестве такие привилегии, «относившиеся к самым разным областям техники. Таков был, к примеру, способ экономичного отопления, в которое мадам де Ментенон вложила кое-какие ка­питалы» ^П6. Но с тем же успехом подлинные открытия остава­лись на бумаге, потому что никто не имел в них надобности и не мог себе такую надобность вообразить.

Вот так вот наивный изобретатель первых лет царствования Филиппа II Бальтасар де Риос тщетно предлагал построить пушку крупного калибра, которую в разобранном виде перено­сили бы на себе несколько сотен солдат¹¹⁷. В 1618 г. прошла незамеченной «Естественная история источника, который го­рит возле Гренобля» («Histoire naturelle de lafontaine qui briile pres de Grenoble»); и однако же ее автор Жан Тарден, врач в Турноне, исследовал в ней «естественный газометр на источнике» и при­влек внимание к перегонке каменного угля в закрытом объеме за два столетия до триумфа осветительного газа. В 1630 г., больше чем за столетие до Лавуазье, перигорский врач Жан Рэ объяснял увеличение веса свинца и олова после прокаливания «включением весомой составной части воздуха»¹¹⁸. В 1635 г. Швентер изложил в своих «Физико-математических досугах» («Delassements physico-mathematiques») принцип электрического телеграфа, благодаря которому «два индивидуума могут сооб­щаться друг с другом при помощи магнитной стрелки». Что до магнитной стрелки, то нужно будет дожидаться опытов Эрстеда в 1819 г. «И подумать только, что Швентер известен меньше, чем братья Шапп!»¹¹⁹ В 1775 г. американец Бюшбелл изобрел подводную лодку, французский военный инженер Дюперрон-митральезу, «военный орган».

И все это впустую. Так же точно и Ньюкомен изобрел свою паровую машину в 1711 г. Тридцатью годами позднее, в 1742 г., в Англии действовала единственная такая машина, и две были установлены на континенте. Успех пришел в последующие 30 лет: в Корнуолле было построено 60 машин для откачки воды из оловянных рудников. И тем не менее в конце XVIII в. во Франции использовалось в черной металлургии только пять та­ких машин. Не менее показательна и задержка выплавки метал­ла на коксе, о которой мы говорили.

Прогресс задерживали тысячи причин. Что пришлось бы де­лать с рабочей силой, которая рисковала остаться без примене­ния? Монтескье уже упрекал мельницы в том, что они лишили работы сельскохозяйственных рабочих. Посол Франции в Гол­ландии маркиз де Боннак в письме от 17 сентября 1754 г. требо­вал себе «доброго механика и притом способного раскрыть се­крет различных мельниц и машин, кои употребляются в Амстердаме и избавляют от употребления труда множества лю­дей» ¹²°. Но как раз эти-то затраты, это употребление-надо ли их сокращать? И «механик» отправлен не будет.

Оставался, наконец, вопрос себестоимости: он в высшей степени интересовал капиталиста. Промышленная революция в

Технические революции и техническая отсталосл

Неспешная история техники

 

¹²¹ Mensch G. Das technologische Patt. 1977,

хлопкопрядении уже широко продвинулась, а английские пред­приниматели, организовавшие прядение на фабриках, продол­жали прибегать к ручному ткачеству. В самом деле, трудность всегда заключалась в том, чтобы снабжать ткачей нитью. С устранением этого «узкого места» зачем было стараться в свою очередь механизировать ткачество, благо труд на дому покры­вал спрос? Потребуется, чтобы последний сильно возрос и в то же время усилились требования об увеличении заработной платы ткачей, для того чтобы решение вопроса о механизации ткачества стало неизбежным. Но поскольку тогда вознагражде­ние за ручное ткачество катастрофически упало, то можно было еще долго видеть, как предприниматели предпочитали ручной труд новой технике из простых соображений себестоимости. Можно задать себе вопрос, что бы произошло, если бы англий­ский хлопковый бум остановился на полдороге... Так что любая инновация десяток, сотню раз оказывалась перед препятствием, которое надо было преодолевать. То была война упущенных возможностей. У меня будет случай еще раз повторить это по поводу невероятно медленного внедрения плавки чугуна на кок­се, существенной, но неосознанной перипетии английской про­мышленной революции.

И все же, отметив пределы техники, ее очевидные возможно­сти, не будем недооценивать ее роль, которая была первостепен­ной. В конечном счете в тот или иной момент все начинает зави­сеть от нее, от ее вмешательства, делающегося необходимым. Покуда повседневная жизнь без особых трудностей вращается на своей орбите, в рамках своих унаследованных структур, поку­да общество довольствуется своим одеянием и чувствует себя в нем удобно, никакие экономические мотивы не побуждают к переменам. Проекты изобретателей (а они были всегда) остают­ся в эскизах. Но как раз тогда, когда дела больше не идут, когда общество упирается в потолок возможного, и делается само со­бой обязательным обращение в технике, пробуждается интерес к тысяче и одному лежащему втуне изобретению, среди которых нужно узнать наилучшее, то самое, которое разрушит препят­ствия и откроет иное будущее. Ибо всегда имеются сотни воз­можных новшеств, в общем и целом дремлющих, которые в один прекрасный день становится настоятельно необходимым разбудить.

Но не заслуживает ли лучшего объяснения картина сегод­няшнего дня со времен спада 70-х годов? В числе прочих труд­ностей (сочетание безработицы и инфляции)-обнаружившаяся ненадежность нефтяной энергии, которая, как справедливо го­ворит Менш, рекомендует единственное решение: прибегнуть к инновации¹²¹. Но пути, по которым направляются исследова­ния и капиталовложения, были известны задолго до 1970 г.: со­лнечная энергия, использование битуминозных сланцев, геотер­мальной энергии и газа, получаемого от ферментации растений, или спирта в виде эрзаца бензина-все они были использованы во время последней войны, будучи быстро доведены умельцами до работоспособного состояния. Потом их забросили. Разница заключается в том, что сегодня великий всеобщий кризис (один из тех «кризисов века», к которым мы еще вернемся) поставил

все развитые экономики в безвыходное положение: обновляй, либо умри, либо окажись в застое! Наверняка эти экономики выберут обновление. Подобный ультиматум, вне сомнения, предшествовал каждому из больших подъемов экономики, ко­торые из века в век всегда имели поддержку со стороны техники. В этом смысле техника царит: именно она изменяет мир.

Деньги

 

Глава 7

ДЕНЬГИ

Коснуться денег означает подняться на более высокий уро­вень, на первый взгляд выйти за рамки плана этой книги. Одна­ко же, если рассматривать всю совокупность фактов в более об­щей перспективе, денежное обращение предстает как инстру­мент, как структура и глубокая закономерность всякой слегка продвинувшейся системы обменов. И в особенности, где бы это ни происходило, деньги наслаивались на все экономические и социальные отношения. А вследствие этого они чудесный «ин­дикатор»: по тому, как они обращаются, как их обращение за­трудняется, по тому, как денежная система усложняется, или же по тому, как денег не хватает, можно довольно уверенно судить обо всей деятельности людей, вплоть до самых скромных явле­ний их жизни.

Деньги-это древняя реальность, или, лучше сказать, древ­нее техническое средство, предмет вожделений и внимания; и тем не менее они не переставали удивлять людей. Они казались последним таинственными и вызывающими тревогу. Прежде всего, они были сложны сами по себе: сопутствующая им де­нежная экономика нигде не сложилась окончательно, даже в та­кой стране, как Франция XVI и XVII вв., и даже еще в XVIII в. Она проникла лишь в определенные области и в отдельные сек­торы и продолжала затруднять функционирование других. Бу­дучи новшеством, такая экономика была еще более непривычна тем, что она несла с собой, нежели сама по себе. Что же она принесла? Резкие колебания цен на товары первой необходимо­сти; непонятные взаимоотношения, в которых человек больше не узнавал ни себя, ни свои привычки, ни свои старые ценности: его труд становился товаром, а сам он-«вещью».

Бретонские старики крестьяне в речах, что вкладывает в их уста Ноэль дю Фай (1548 г.), выражают свое удивление и свою растерянность. Если столь уменьшилось благосостояние в крестьянских домах, так это оттого, что «ни курам, ни гусям, считайте, не позволяют дорасти до наилучшего качества, что их не носят на продажу [т. е. определенно на городской рынок] ина­че, как для того, чтобы отдать деньги либо господину адвокату,

Мартин ван Реймерсваде «Сборщики податей» (XVI в.). Национальная галерея. Лондон. {Фото Жиродона.)

либо врачу (лицам... почти что неизвестным вчера): одному-дабы напакостить своему соседу, лишить его наследства или за­садить в тюрьму; другому-чтобы излечить человека от лихо­радки, прописать ему кровопускание (какового, благодарение богу, я ни разу не испытал) или же клистир. А от всего этого блаженной памяти покойная Тифэн Ла-Блуа (знахарка-косто-правка) исцеляла без такой нескончаемой пачкотни, болтовни и противоядий, чуть ли не одним только «Отче наш»». Но вот «заносят из городов в наши деревни» все эти пряности и конди­терские товары, от перца до «засахаренных груш», совершенно «неведомых» нашим предкам и вредных человеческому телу, но

Деньги

Деньги

 

¹ Fail N. Propos rustiques

et facetieux Op. cit.,

p. 32, 33, 34.

- Marquise de Sevigne,

Lettres. Op. cit., VII,

p. 386.

з A. N., H 2933, Г 3.

«без коих, однако, в нашем веке и пир не пир-невкусен, худо устроен и лишен приятности». И один из собеседников отве­чает: «Богом клянусь, куманек, вы говорите истинную правду, мне сдается, будто очутился я в новом мире» ¹. Речи туманные, но не лишенные ясности, и перечень таких высказываний можно продолжить по всей Европе.

По правде сказать, всякое общество старинной «постройки», которое открывает двери деньгам, рано или поздно утрачивает достигнутое равновесие и высвобождает силы, которые с этого момента слабо поддаются контролю. Новая игра смешивает карты, дает преимущество немногим, а остальных отбрасывает в неудачники. Под таким воздействием любое общество должно было обрести новый облик.

Расширение денежной экономики-это была все вновь и вновь возобновляющаяся драма как в странах, давно к ней при­вычных, так и в таких, куда она проникает заново, хоть они и не сразу это осознают: в османской Турции в конце XVI в. («бене­фиции» спахиеъ-тимары- уступают место «чистой» частной собственности), в токугавской Японии, в то же время или около того ставшей жертвой типично городского и буржуазного по ха­рактеру кризиса. Но, коротко говоря, можно было бы прекрас­но представить себе эти важнейшие процессы, изучив то, что происходит еще сегодня на наших глазах в некоторых разви­вающихся странах-скажем, в Тропической Африке, где в зависи­мости от случая больше 60 или 70% обмена остается вне сферы денежного обращения. Какое-то время человек еще может там жить вне рыночной экономики, «как улитка в своей раковине». Но он оказывается как бы осужденным с отсрочкой приведения приговора в исполнение.

И именно таких условно осужденных, которым, впрочем, не избежать своей судьбы, прошлое беспрестанно нам показывает. То были довольно наивные осужденные, удивительно терпе­ливые. Жизнь била по ним со всех сторон-справа, слева,-а они не понимали порой, откуда нанесен удар. Существовали аренд­ная плата, плата за жилье, пошлины, обложенная габелью соль, обязательные закупки на городских рынках, подати. И эти тре­бования так или иначе надлежало оплачивать звонкой моне­той, а если не было серебряной монеты, то по меньшей мере медной. Бретонский арендатор г-жи де Севинье 15 июня 1680 г. доставил ей свою арендную плату: тяжелейший груз медных денье, всего на сумму 30 ливров 2. Пошлины на соль, долгое вре­мя взимавшиеся натурой, стали во Франции в обязательном по­рядке выплачиваться в деньгах после эдикта от 9 марта 1547 г., принятого по наущению оптовых торговцев солью³.

«Звонкая» монета тысячами путей внедрялась в повседнев­ную жизнь. Государство нового времени было крупным ее по­ставщиком (налоги, денежные выплаты наемникам, жалованье должностным лицам) и извлекало (не одно оно!) немалую выго­ду из смены ее владельцев. Обладателей выгодных мест было довольно много: тут и сборщик чрезвычайного налога, и сбор­щик габели, и ростовщик, и собственник, и крупный купец-пред­приниматель, и «финансист». Их сети были раскинуты повсюду. И естественно, такие богачи нового рода, как и сегодняшние, не

⁴ Gemelli Careri G. F.
Voyage du tour du monde.
I, p. 6, 10 sq. et passim.

5 Дата открытия
Гарвеем
кровообращения-1628 г.

⁶ Petty W. Verbum
Sapienti. (1691)-Le5
CEuvres economiques, I,
1905, p. 132.

⁷ Tollenare L. F. Essai sta­
les entraves que le
commerce eprouve en
Europe. 1820, p. 193, 210.

⁸ Я имею в виду Some
Considerations on

the Consequences of the Lowering of Interest and Raising the Value of Money. 1691; см.: Heckscher E. La Ёроса mercantilista. 1943, p. 648 sq.

вызывали симпатии. В музеях на нас смотрят с картин лица тех, кто оперировал деньгами; и не единожды художник выражал ненависть и презрение к ним простого человека. Но эти чувства, эти приглушенные или громко высказанные требования, питав­шие постоянное народное недоверие к деньгам как таковым (не­доверие, от которого нелегко было избавиться первым эконо­мистам),-все это в конечном счете почти не изменяло хода вещей. По всему миру крупные денежные потоки образовали маршруты, привилегированные перевалочные пункты, вы­годные точки сопряжения с торговлей «королевскими товара­ми», приносившей огромные прибыли. Магеллан и Элькано со­вершили кругосветное плавание в трудных и драматических условиях. Но Франческо Карлетти и Джемелли Карери-первый с 1590 г., а второй с 1693 г.-объехали вокруг земного шара с мешком золотых и серебряных монет и с тюками отборных то­варов. И возвратились домой⁴.

Разумеется, деньги были признаком (так же как и причиной) изменений и переворотов в денежной экономике. Они были не­отделимы от того движения, которое ее порождало и создавало. В объяснениях, которые в старину давались на Западе, деньги слишком часто рассматривались сами по себе, а определение им давалось путем сравнения. Деньги суть «кровь общественного организма» (банальный образ, бытовавший задолго до откры­тия Гарвея)⁵, они-«товар»; эта истина повторялась на протя­жении столетий. По словам Уильяма Петти (1655 г.), «они, так сказать, жир в политическом организме: избыток вреден для подвижности последнего, а недостаток вызывает заболева­ния»⁶,-это, скорее, суждение медика. В 1820 г. один француз­ский негоциант объяснял, что деньги «вовсе не плуг, с помощью, которого мы возделываем землю и взращиваем плоды». Они лишь помогают обращению товаров «наподобие масла, кото­рое облегчает движение машины; когда ее колеса достаточно притерлись, избыток смазки только вредит их работе» ⁷; а это взгляд механика. Но такие образы все же более подходят, неже­ли весьма спорное утверждение Джона Локка, относящееся к 1691 г.: хороший философ и неважный экономист, он, как мы бы сказали, отождествлял деньги и капитал⁸; это примерно то же, что смешивать деньги и богатство, меру и измеряемую вели­чину. Все эти определения оставляли в стороне главное, а имен­но-самое денежную экономику, в действительности давшую смысл существованию денег. Она утверждалась только там, где люди испытывали в ней надобность и могли выдержать ее из­держки. Подвижность денег, их усложнение были функцией под­вижности и усложнения экономики, которая влекла их за собой. В конечном счете будет столько видов монеты и монетных си­стем, сколько будет экономических ритмов, систем и ситуаций. В конце концов все занимает определенное место в единой игре без всяких тайн. При одном условии: все время, или почти все время, повторять себе, что существовала отличная от нынешней многоэтажная денежная экономика Старого порядка, незавер­шенная и не распространявшаяся на всех.

Между XV и XVIII вв. на огромных пространствах прави­лом оставался прямой обмен (troc). Но всякий раз, когда это тре-

Деньги

Деньги

 

Одна из многочисленных карикатур XVII в., изображающая кончину «Господина Кредита», чей труп покоится на переднем плане. Вокруг него-безутешные люди. Речь идет о повседневном кредите, предоставлявшемся лавочниками мелкому люду и прерванном за неимение звонкой монеты. На сопровождающей гравюру подписи булочник говорит клиенту: «Когда у тебя будут деньги, у меня будет хлеб!» («Wann du Geld hast, so hab ich Brod»). Германский Национальный музей. Нюрнберг.

⁹ Klaveren J. van.

Rue de Quincampoix und Exchange Alley, die Spekulationsjahre 1719 und 1720 in Frankreich und England.-«Vierteljahrschrift fur Sozial-und

Wirtschaftsgeschichte», okt. 1963, S. 329-359.

¹⁰ Princesse Palatine.
Lettres... de 1672 a 1722.
1964, p. 419, письмо от

11 июня 1720 г.

бовалось, на помощь ему (в качестве самого первого усовершен­ствования) приходило обращение, так сказать, примитивных денег, «несовершенной монеты», всех этих каури и прочих, ко­торые, однако, несовершенны лишь в наших глазах; экономиче­ские системы, которые их воспринимали, практически не могли выдержать иных денег. А зачастую и сами металлические мо­неты Европы имели свои недостатки. Как и прямой обмен, ме­талл не всегда отвечает стоящей перед ним задаче. И тогда, будь что будет, предлагала свои услуги бумага, вернее, кредит, господин кредит (Herr Credit), как его в насмешку именовали в Германии в XVII в. В основе своей это был один и тот же про­цесс на разном уровне. В самом деле, любая живая экономика исходит из собственного «денежного языка», новшества вводят­ся в соответствии с ее движением, и тогда все такие инновации выступают в роли теста. Система Лоу или современный ей скан­дал с английской Компанией Южных морей были совсем иным делом, чем финансовые ухищрения послевоенного времени, бес­совестные спекуляции или разделение сфер влияния между «группами давления»⁹. Во Франции рождение кредита было трудным и шло с большими перебоями, оно было очевидным, но определенно мучительным. Принцесса Палатинская воскли­цала: «Часто я желала, чтобы адский огонь пожрал все эти век­селя»-и клялась, что ничего в этой ненавистной системе не по­нимает ¹⁽>. Это беспокойство означало осознание необходимо­сти пользоваться новым языком. Ибо денежные системы-это языки (пусть и нам простят образные выражения!), они призы­вают к диалогу, они его делают возможным. Они и существуют лишь постольку, поскольку существует последний.

Если в Китае не было сложной денежной системы (за исклю­чением странной и затяжной «интермедии» с его бумажными деньгами), то потому, что он в ней не нуждался при контакте с соседними регионами, которые эксплуатировал,-Монголией, Тибетом, Индонезией, Японией. И если средневековый ислам столетиями доминировал на Старом континенте, от Атлантики до Тихого океана, то потому, что никакое государство, за ис­ключением Византии, не могло соперничать с его золотой и се­ребряной монетой -динарами и дирхемами. Они служили ору­дием его могущества. И если средневековая Европа наконец усовершенствовала свою монету, то потому, что ей надлежало «штурмовать» стоявший перед нею мусульманский мир. Точно так же денежная революция, мало-помалу захлестнувшая в XVI в. Турецкую империю, проистекала из вынужденного всту­пления последней в «европейский концерт», что означало не один только пышный обмен послами. Наконец, Япония с 1638 г. закрыла свои двери для внешнего мира, но это только говори­лось так: она оставалась открыта для китайских джонок и для голландских кораблей, имевших разрешения. Брешь была до­статочно широка для проникновения в Японию товаров и денег, что заставляло принимать ответные меры, разрабатывать свои месторождения серебра и меди. Эти усилия оказались связаны в то же время с ростом городов в Японии XVII в. и с процвета­нием в привилегированных городах «настоящей буржуазной ци­вилизации». Все взаимосвязано.

Вот что делает очевидной своего рода внешнюю политику монетных систем, в которой ведущей силой порой оказывалась заграница, навязывавшая «свою игру» либо своей силой, либо же своей слабостью. Беседовать с другим означало непременно найти общий язык, почву для соглашения. Заслугой «дальней торговли», крупного торгового капи