Особенности идентификационных практик в российском обществе

Идентификация есть процесс отождествления индивида с другими индивидами, группами, слоями, происходящий непрерывно на подсознательном и сознательном уровнях. “Кем на самом деле является некто данный” - именно это значение идентичности применяется в социологической литературе, начиная с 1950-х гг.. Термины “идентификация” и “идентичность” мы различаем следующим образом: первым можно обозначить процесс отождествеления “себя” с “другим”/”другими”, вторым термином – завершенный результат этого процесса

Проблема идентификации и идентичности представлена в социологии в психологической и феноменологической традициях (Г. Гартман, М. Мид, Г. Келли, Р. Линтон, Г. Салливен, Э. Эриксон, А. Фрейд, Э. Фромм К.Хорни; П.Бергер, Б. Бергер, П. Бурдье, Э.Гидденс, И. Гоффман, Т. Лукман, Дж. Мид, А. Шюц)[152]. Психологическая традиция восходит к З. Фрейду, Э. Эриксону, У. Джемсу[153], социологическая – Дж. Г. Миду[154].

Формирование самоидентичности личности Дж. Мид в рамках теории ролей интерпретировал как “ становление собой”, “открытие общества для себя”. Ребенок сначала перенимает роли “ лицом - к- лицу” тех, кого Дж. Мид называл “ значимыми другими ”, то есть тех, кто составляет его непосредственный круг общения и чьи социальные установки и ориентации оказывают решающее влияние на формирование его представлений о себе. Позднее ребенок узнает, что роли, которые он играет, важны не только для его близких, но и соотносятся с ожиданиями более широкого круга индивидов - то, что Дж. Мид считал открытием “ обобщенного другого ”. Лишь с появлением у ребенка абстрактной концепции общества у него может формироваться ясное представление о собственной личности[155].

Идентичность не есть нечто изначально данное, а ею “награждают в актах социального признания”[156]. П. Бергер и Т. Лукман выявили, что социальные процессы, “связанные с формированием и поддержанием идентичности, детерминируются социальной структурой. И, наоборот, идентичности, созданные благодаря взаимодействию организма, индивидуального сознания и социальной структуры, реагируют на данную социальную структуру, поддерживая, модифицируя и даже переформируя ее... у американца иная идентичность, чем у француза, у нью – йоркца – другая, чем у жителя Среднего Запада, у служащего другая, чем у бродяги”[157].

Примерно так же понимается идентичность в теории “зеркального Я”. “Мы видим наше лицо, фигуру и одежду в зеркале, интересуемся ими, поскольку все это наше, бываем довольны ими или нет в соответствии с тем, какими мы хотели бы их видеть, точно так же в воображении воспринимаем в сознании другого некоторую мысль о нашем облике, манерах, намерениях, делах, характере, друзьях и т.д. И это самым различным образом на нас воздействует”, – писал Ч. Кули, один из авторов теории “зеркального Я”, о самопредставлении человека, соотносимом с мнением о нем других[158].

И. Гофман подходил к исследованию идентичности с позиций феноменологической социологии. Каждодневная жизнь “протекает в присутствии других:...кем бы ни были эти другие, наши действия... будут помещены в социальную ситуацию ”[159]. “Человек не может быть человеком без других людей, - пишет П.Бергер, -...нельзя обладать идентичностью без общества... Изменение привычного круга, с которым человек себя идентифицирует или в котором он находит поддержку своего “Я”, влечет за собой кризис и утрату идентичности, психологически необходимой ему для выживания”[160].

В настоящее время идет интенсивный процесс глобализации локального и локализации глобального, или «глокализация». Введение в оборот термина «глокализация» приписывается Р. Робертсону[161]. Согласно другой точке зрения, данный термин предложен руководителем японской корпорации "Сони" Акио Морита[162].

В российской социологии проблема идентичности стала интенсивно разрабатываться, начиная с 1990-х гг. (В.А.Ядов, Е.Б.Светлицкая, Г.У.Солдатова, М.Ф.Черныш и др.)[163], поскольку кризис идентичности приобрел массовый характер в российском обществе после распада СССР и с началом реформ 1990-х гг.

Имеются следующие разновидности идентичностей:

- идентичность индивида (основывается на ощущении тождества самому себе);

- групповая идентичность (чувство принадлежности к определенной социальной группе;

- общечеловеческая идентичность ( отождествление себя со всеми людьми планеты.

Э. Эриксон выделял положительную и негативную идентичности: первая имеет отношение к восторженному, вторая – к болезненному осознанию индивидуальной и групповой идентичности[164].

Предпосылкой формирования негативных идентичностейстал кризис переходного российского общества. В этот период произошла «путаница» групповых идентичностей,, «размывание» отождествления себя с «Другими», что наглядно проявилось в утрате чувства «СССР-Родина».

Конфликт идентичностей в постсоветском обществе совпал со сменой поколений и протекал почти по Э. Эриксону: «старшее поколение пренебрегло своим долгом и не предложило молодежи сильных идеалов, которые нужны для формирования молодого поколения»[165]. Разница в том, что в позднесоветский период сильные социальные идеалы старшего поколения (социальная справедливость, равенство, интернационализм) насаждались без должной «привлекательной упаковки», Аномичное общество не предложило молодежи новых идеалов взамен прежних. Произошла утрата советской идентичности, что получило эмпирическое подтверждение в данных всероссийских опросов[166]. Старшее поколение, для которого СССР был «великой державой», особенно тяжело переживало начальный период реформ - рост преступности, низкие пенсии, легализация ранее социально контролировавшихся явлений – таких как нищета, бездомность, падение нравственных устоев общества. Молодое поколение не застало «СССР - великую державу». Оно восприняло новую противоречивую российскую реальность «как данность», ему неизвестна ностальгия по советскому прошлому и потому безразлична советская идентичность.

Среднее поколение (те, кому в период распада СССР и образования независимого российского государства было немногим более 30 лет) сравнительно легко свыклось с фактом, что «Родина - Россия, а не СССР».

У нового поколения, чье детство и ранняя социализация пришлись на переходный период, нет признаков старой идентичности, но процесс формирования чувства «Родина-Россия» у него несколько первоначально затянулся ввиду кризиса идентичности родителей.

Кризис идентичности предопределяется и поколенческим фактором. В литературе используются различные классификации поколений. Поколения западных обществ Г. Беккер классифицировал следующим образом: довоенное (1910-1930 гг. рождения), «молчаливое» (1930-1940), протестное (1940-1955), «потерянное» (1955-1970), неназванное, или поколение «Х» (родившееся после 1970 г.) Для их дифференциации Г. Беккер использовал следующие критерии: наиболее важные события, имевшие место в формативный период; система социализации, социальные возможности в указанный период, жизненный путь поколения, его ценностные ориентации и поведенческие образцы; состав поколения, его поколенческая культура[167].

Аналогичную типологию поколений, но адаптированную к истории нашей страны, использовали В.В. Семенова, Ю.А. Левада, В.С. Магун, М.Ф. Титма, Ф.Р. Филиппов, В.Н. Шубкин[168]. При всех различиях их критериев типологизации поколений, в целом ими советские поколения дифференцируются как дореволюционное, «переломленное революционными потрясениями, советское поколения. В самом советском поколении так или иначе выделяются: поколение 1930-1950-х гг.; поколениепериодапостсталинской либерализации общества; поколение 1970-1980-х гг. - поколение «родителей» постсоветского поколения ( периода реформ 1990-х гг.).

Кризис идентичности не имеет контекста катастрофы. Это «момент изменения, …источник возможного формирования положительной или негативной приспосабливаемости к переменам[169].

От периода раннего детства, взаимоотношений ребенка и родителей, особенно с матерью, от эмоциональной близости или, напротив, отдаленности от нее, зависят его будущие стрессы, социальные и личные неудачи (в семье, в карьере). Психологи отмечают, что подростки на заключительной стадии формирования идентичности страдают от смешения ролей более глубоко, чем они будут страдать в последующий период своей жизни. Необходим дифференцированный подход к подросткам с учетом особенностей среды их ближайшего окружения, стремления детей копировать с кого-то из окружающих близких им людей свойственную последним идентичность. «Спутанность» идентичности в предвзрослый период, творческая незаполненность жизни части молодежи провоцирует формирование у нее в будущем негативной идентичности.

Каждое общество и каждая культура, как считает Эриксон, устанавливают определенный мораторий для своих молодых граждан. Он может быть временем путешествий, учебы, работы или периодом социальных делинквенций и девиаций, потерянной юности. Лейбл или диагноз, полученный во время пребывания в психосоциальном моратории, оказывает существенное влияние на формирование идентичности[170].

Отсутствие или слабое действие механизмов формирования идеологической зрелости ведет к спутанности ценностей, а спутанные ценности, как отмечал Э. Эриксон, опасны для общества[171]. Спутанность предпочитаемых ценностей одновременно поддерживает спутанность идентичностей.

Парадоксы общественного сознания первого десятилетия постсоветского периода, особенности кризиса, спутанности идентичностей и формирования новых идентичностей Ж.Т. Тощенко описывает следующим образом: ориентация населения на достижение недостижимых задач; незнание общества, в котором мы живем, непонимание того, что происходит в нашем обществе или с нашим обществом; отсутствие согласованности между индивидуальной и групповой идентичностями; дезориентированность людей в определении:

- дистанции между прошлым, настоящим и будущим (варианты дезориентации: негативное восприятие советского прошлого; положительное отношение к настоящему; неприятие настоящего и идеализация прошлого; безразличие и к советскому прошлому, и к настоящему;му, не верит в «светлое будущее»);

- роли и месте страны в мире, среди других народов, перспектив развития страны (самостоятельный путь; Европа и США как образцы для подражания; азиатский путь; евразийский путь; путь, не приемлющий ни европейского, ни азиатского и находящийся на стыке христианства, ислама, буддизма с учетом конфессиональной структуры населения России);

- значимости страны, ее образа (восприятие России как великой страны с великой историей и высокими достижениями; уничижительное отношение ко всему российскому)[172].

В эмпирических исследованиях идентичностей указанного периода (М.Н. Горшков, П.М. Козырева, С.Б. Герасимова, И.П. Киселева, А.Э. Низамова, Ф.Э. Шереги) идентичность определяется с помощью различных индексов статусной самооценки социальных групп («новые богатые»/«старые богатые», новые бедные/старые бедные), введения в анкеты вопроса о том, с кем опрашиваемые себя отождествляют, предусматривающего такие варианты ответов, как семья и друзья, товарищи по работе, учебе, «те, кто разделяет мои взгляды на жизнь»; «люди одного поколения и профессии», «люди одной со мной национальности»[173]. Прежние идентичности утратили свою значимость, но часть населения в 1990-е гг. продолжала отождествлять себя с уже несуществующими группами: советского народа больше нет, но часть общества называла себя «советским человеком»; были созданы новые сельскохозяйственные объединения, а люди по-прежнему называют их колхозом/совхозом; кохозников как «класса» нет, а работающие на новых сельскохозяйственных предприятиях продолжают считать себя колхозниками; по уровню жизни и критериям бедности часть опрошенных по факту являлась бедными, а при опросах относила себя к «средним»; часть прежней интеллигенции – учителя, врачи, государственные служащие - по качеству и стилям жизни, уровню потребления заняла нишу низших слоев, где она не должна бы находиться.

Произошла «путаница» и в структуре социальных ценностей, являющейся фундаментом идентификационных практик. Е.Н. Данилова, О.И. Дудченко, А.В. Мытиль произвели компаративный анализ изменений социально-политической и гражданской идентичностей россиян и поляков. Ими было выявлено много сходств, поскольку сравнивались и Россия, и Польша переходного периода - ощущение потерь, низкая самооценка настоящего социального статуса в сравнении с предшествующим периодом, универсальная идентификация себя с семьей как ближайшим кругом общения. Однако при этом выялено больше различий, чем общего:

- для россиян, чем для поляков, значимее коллективная идентификация;

- у россиян сильнее, чем у поляков, идентификация по производственному и профессиональному признакам;

- россияне более индифферентны к политическим вопросам, чем поляки;

- сторонников «социализма» и «социалистического прошлого» среди россиян больше, чем среди поляков;

- приверженность к этническим ценностям у поляков выше, чем у россиян;

- идентичность «мы - поляки» выражена сильнее, чем «мы - россияне»;

- оценка жизненных перспектив оптимистичнее у поляков, чем у россиян;

- среди поляков самоощущение того, что они выиграли в результате реформ, сильнее, чем среди россиян;

- среди россиян больше, чем среди поляков, тех, кто считает, что от их действий «ничего не зависит»;

- стабильность и умеренное благополучие чаще фиксируют поляки, чем россияне[174].

После указанного исследования прошло почти 15 лет. Происшедшие за это время изменения в ценностных ориентациях россиян существенны: ослабла значимость коллективной и профессиональной и этнической идентичностей; несколько возрос интерес политическим вопросам; поубавилось число сторонников «социализма» и «социалистического прошлого»; более выраженной стала идентичность «мы - россияне»; оценка жизненных перспектив стала более оптимистической; самоощущение того, что они выиграли в результате реформ, у россиян стало сильнее. Что же касается численность тех, кто считает, что от их действий «ничего не зависит», то она существенных изменений не претерпела.

Есть определенная социально-территориальная специфика идентификационных практик: проживание в Москве или Санкт-Петербурге открывает больше возможностей не только для молодежи и лиц активного трудоспособного возраста, но для более старших возрастных групп; для сельского населения и в целом – для провинциального населения характерно расхождение между субъективным отнесением себя к более высоким позициям по уровню жизни и фактическим нахождением на нижних ступенях социальной иерархии).

Прослеживается значимость компенсаторной функции идентификационных практик. Индивиды, будучи лишены позитивной идентичности в экономическом и властном полях, должны были найти новый объект для идентификации. В противном случае подавляющая часть населения России в 1990-е гг. оказалась бы без каких-либо идентификационных ориентиров. Эту компенсаторную функцию выполняет социокультурное пространство. В условиях нисходящей социальной мобильности во властном и экономическом пространствах оно предлагает позитивные ориентиры для идентификации. В частности, лица интеллектуальных профессий, несмотря на то, что приравнены по уровню жизни с низшими слоями, не идентифицируют себя с последними.

Таким образом, кризис идентичностей в российском обществе переходного периода проявился в том, что одновременно получили распространение и «положительная», и «негативная» идентичности; имели место рассогласованность, кризис и спутанность идентификационных процессов, есть существенные поколенческие различия в этих процессах. В этот период социально-политическая идентичность провинциального населения не успевала за происходящими социальными изменениями. Для него оказалось затруднительным совмещение прежних и новых политических, гражданских, классовых идентичностей. Советская гражданская идентичность размылась, становление российской гражданской идентичности несколько затянулось. Региональная идентичность по мере нарастания территориальной изолированности провинциального населения усилилась. Все эти тенденции демонстрируют сложные процессы кризиса, спутанности и смены идентичностей переходного общества.