Чего психоанализ требует от психоаналитика

 

Для того чтобы практиковать терапевтический пси­хоанализ, психоаналитик должен быть способен выпол­нять определенные технические процедуры по отношению к пациенту и к себе самому. Для того чтобы выполнять эти процедуры должным образом, психоаналитику необ­ходимо уметь использовать определенные психоаналити­ческие процессы, которые происходят в нем самом. На­иболее ценным способом, дающим психоаналитику воз­можность передать инсайты разуму другого человечес­кого существа, является поведение его собственного ра­зума. Как следствие этого, искусность психоаналитика неразрывно связана с его собственным бессознательным и той степенью, до которой оно может быть использо­вано его сознательным Эго.

Высокий интеллектуальный и культурный уровень действительно требуется от аналитика, но всесто­ронний, легко схватывающий разум даже важ­нее. То требование, что все психоаналитики, прежде чем приступить к психоаналитическому лечению пациента, должны сами пройти через психоаналитическую тера­пию, имеет своей целью не только убедить аналитика в валидности используемых процедур, но и повысить его восприимчивость в тех областях, где его собственные проблемы могут исказить мнение; анализ самого ана­литика имеет конечной целью сделать доступными для

 

– 433 –

 

его сознательного Эго важные бессознательные побуж­дения, защиты, фантазии и конфликты его собственной инфантильной жизни и их позднейшие дериваты. Неко­торые из этих конфликтов будут разрешены, некоторые будут модифицированы в более адаптивные формы, дру­гие останутся неизменными, но доступными. Для прак­тикующего аналитика решающим является то, что его неосознанные конфликты являются контролируемы­ми и пригодными для использования в его работе с па­циентами.

Степень решенности, несомненно, будет влиять на искусность аналитика. Его способность получать инстинк­тивное удовлетворение без конфликта повысит спо­собность Эго к нейтрализации определенных функ­ций, повысит автономность функций Эго и их адаптивность. Это же верно в отношении межсистемных конфликтов (Хартманн, 1951, с. 145).

Искусность психоаналитика является дериватом его психологических процессов, которые формируют его лич­ность и характер. Степень разрешения невротических конфликтов оказывает влияние даже на его знания и интеллект. Я бы пошел даже дальше и сказал, что те мотивации, которые привели его в область психоанали­за, также играют роль в том, как он работает со свои­ми пациентами. Умения, знания, характер и мотивации являются «предметами первой необходимости». Все они взаимосвязаны с сознательными и бессознательными эмоциями, побуждениями, фантазиями, отношениями и ценностями психоаналитика. Тем не менее, для того, чтобы было это более ясно, я искусственно разделю их на три группы — умения, черты и мотивации — в поис­ках ответа на вопрос: «Чего психоанализ требует от аналитика?» Читателю рекомендуется прочитать два прекрасных эссе Шарпе (1930, 1947) по этому вопросу, а также Стоуна (1961) и Гринсона (1966).

 

– 434 –

 

УМЕНИЯ, КОТОРЫЕ ТРЕБУЮТСЯ ОТ ПСИХОАНАЛИТИКА

 

Понимание бессознательного

 

Наиболее важным умением, которым аналитик дол­жен обладать, является его способность соотносить со­знательные мысли, чувства, фантазии, импульсы и по­ведение с их бессознательными предшественниками. Он должен быть способен чувствовать, что лежит за раз­личными вопросами, о которых говорит его пациент во­время аналитического сеанса. Он должен вслушиваться в очевидную мелодию, но также слышать скрытые (бес­сознательные) темы «левой руки», контрапункта. Он должен, посмотрев надфрагментарную картину, данную пациентом, перевести ее в прошлое, в ее первоначальную и бессознательную форму. Позвольте мне привести типичный и простой пример.

Молодой человек говорит о своей злости и отвра­щении, которые вызывают у него туалетные привычки его старшей сестры. Она оставляет дверь слегка приот­крытой, так что он случайно может увидеть ее безо­бразные обнаженные груди. Он может даже слышать различные шумы в туалете, и они отвратительны. Когда он после этого входит в ванную комнату, он старается не дышать, но он все же может услышать запахи ее тела и ее пудры. Ее волосы на ванной вызывают у него позывы к рвоте. Несмотря на громкую осознанную злость и отвращение, очень легко услышать отодвинутый на задний план сексуальный интерес молодого человека к телесным отправлениям сестры. Его бессознательные фантазии о том, что он берет различные части ее тела в рот, заставляют его почувствовать отвращение и то­шноту. Он не злится на нее за то, что она уродлива, со­вершенно наоборот, он злится па нее за то, что она воз­буждает его.

Как аналитик может прийти к такой интерпретации? Тот, кто преодолел амнезию, что связано с днями дет­ства, может вспомнить или легко представить себе, что туалет был сценой для чувственных удовольствий в дет­стве и что подглядывание также приносило удовольст­вие. Сестры или матери были привлекательны, прежде чем был поставлен барьер отвращения в качестве за-

 

– 435 –

 

щиты. На самом деле он не случайно оказался за слег­ка приоткрытой дверью, он хотел, чтобы такой случай имел место. Запретное или недоступное может воспри­ниматься как чрезвычайно привлекательное или безо­бразное; эти противоположности крайне близки друг другу. Никто не будет стоять и слушать шумы, доно­сящиеся из туалета, если он не получает от этого удо­вольствия, что и делают дети сознательно, а взрослые — бессознательно. Волосы на ванне, возможно, вызывают фантазии о других частях тела, покрытых волосами, и позывы на рвоту могут появиться только тогда, когда кажется, что что-то отвратительное попало в рот.

Вообще говоря, отвращение является реакцией на чувство или представление о чем-то отвратительном, что пришло в контакт с телом. Дети и взрослые имеют силь­ные импульсы брать приятные или любимые, или воз­буждающие объекты в рот. Все дети делают это откры­то и сознательно, взрослые — более дискретно и неосо­знанно. Неуместное отвращение говорит о репрессивном желании коснуться или положить в рот что-то, что со­знательно считается «грязным».

Если аналитик проработал такие проблемы в себе, то для него не будет трудно выслушать молодого че­ловека, ассоциировать к его материалу и переместиться назад к родственным латентным воспоминаниям или фантазиям. В таком случае аналитику не придется про­делывать большую интеллектуальную работу. Собствен­ные ассоциации аналитика к сестрам, туалетным сце­нам и шумам, собственные реакции отвращения, имев­шие место в прошлом в сходных ситуациях, приведут аналитика очень быстро к замаскированным импульсам и фантазиям. Для того, чтобы определить, соответству­ют ли ассоциации аналитика ситуации пациента, аналитику следует перейти с позиции участника на по­зицию наблюдателя, от эмпатии к интроспекции, от об­думывания проблем к интуиции, от более вовлеченной к более обособленной позиции.

Для того чтобы облегчить такие переходы, анали­тику следует слушать пациента с равномерно распре­деленным вниманием (1912). Поэтому аналитик пользует­ся как обособленной точкой зрения, так и вовлеченной, он готов перемещаться и назад, и вперед, в зависимости ют того, чего требует ситуация. Эта способность коле-

 

– 436 –

 

баться между положением наблюдателя и участника описана Ференци (1928), Стербой (1929), Шарпе (1930), Рейхом (1948) и Флисс (1953).

В случае, материал которого приведен выше, я вы­слушиваю все то, что говорит пациент, и следую своим собственным ассоциациям до тех пор, пока не почув­ствую, что я достиг бессознательного значения этого материала для пациента. Теперь я хотел бы описать си­туацию, в которой должна быть использована более сложная группа психологических процессов.

Пациентка пересказывает на своем сеансе не принес­шее удовлетворения сексуальное переживание со своим мужем прошлой ночью. У нее было сексуальное жела­ние, но в ходе коитуса что-то блокировало ее способ­ность пережить оргазм. Она не знает, что было этим помешавшим событием; в сексуальной игре не было ничего необычного и вместе с тем было что-то, что при­вело к появлению затруднения. Ее муж целовал ее влю­бленно, касался ее кожи руками и ртом, ласкал ее гру­ди и так далее, но ее возбуждение исчезло. Описывая свои затруднения, пациентка говорила раздраженно, но, вместе с тем, печально. Ее ассоциации привели к недав­нему званому обеду, но печаль все возрастала, ассоци­ации исчезли, и пациентка замолчала.

Я не понимал ее молчания и ее печали и поэтому попросил ее вернуться к сексуальному переживанию и позволить своим мыслям блуждать свободно. Она пе­чально сказала, что в этом нет ничего нового, это не вина ее мужа, он был внимателен, страстен, нежен, все­ми этими качествами она обычно наслаждалась. «Он был даже гладко выбрит», — сказала она с улыбкой, вздохнула, и слезы потекли по ее лицу. Я был поражен. Я бы­стро еще раз обдумал то, что она мне рассказала, но мои ассоциации не принесли мне решения. Я подумал о прошлом сеансе, но это также не помогло мне. Я ду­мал, что был в хорошем контакте с нею на этом сеан­се, но теперь чувствовал, что потерял ее.

Тогда я изменил способ, которым слушал ее. Я пере­шел с позиции внешнего слушателя на позицию сопе­реживания. Я должен представить, что какая-то часть меня стала пациенткой, и я должен пройти через ее пе­реживание так, будто я — это она, и интроспектировать, что происходит во мне. То, что я сейчас пытаюсь опи-

 

– 437 –

 

сать, — это те процессы, которые происходят, когда ана­литик эмпатизирует с пациентом (см. Флисс, 1953; Ша­фер, 1959; Гринсон, 1960). Я позволил себе пережить те события, которые описывала пациентка, я также позво­лил себе пережить этот аналитический сеанс, ее ассоци­ации и ее аффекты, так как она, вероятно, прошла через все это на сеансе. Я вернулся к словам пациентки и трансформировал ее слова в картины и чувства в со­ответствии с ее личностными чертами. Я позволил себе ассоциировать к ее картинам с ее жизненным опытом, ее воспоминаниями, ее фантазиями. Поскольку я рабо­тал с этой пациенткой несколько лет, я построил рабо­чую модель пациентки, состоящую из физической внеш­ности, ее поведения, ее манеры двигаться, ее желаний, чувств, защит, ценностей, отношений и так далее. Имен­но эту рабочую модель пациентки я переместил на пе­редний план, когда пытался уловить, что она пережива­ет. Все остальное мое «Я» не подчеркивалось, оно бы­ло изолировано на время.

По мере того, как я просматривал те события, ко­торые пациентка описала (на этот раз я — пациентка), несколько новых идей вышли на поверхность. Ее муж, сказала пациентка, «осыпал»* ее поцелуями. Мне, как наблюдателю, не принесло это никакого особенного об­раза. Однако, когда я стал пациенткой, на ум пришла сцена из детства — когда она принимала душ вместе сотцом. Это было одно из самых приятных воспомина­ний об ее обычно сердитом отце. Один элемент воспо­минания был очень заметен: ее отец был очень волосат. Это, по-видимому, делало его чувственным, но это и пугало. Когда он целовал ее, она вспоминала наиболее живо его усы. И последнее замечание пациентки верну­ло меня назад: «Он был даже гладко выбрит». Сначала я подумал, что это относится к ее матери. Теперь я по­нял, что гладко выбритый, любящий и внимательный муж вызвал контрастную картину ее репрессированных сексуальных желаний к ее сердитому и садистскому отцу. Когда эти мысли пришли мне в голову, пациентка снова начала говорить о званом обеде, о том, как ее партнер по обеду пережевывал пищу с скрытым ртом — то, что вызывало у нее отвращение к отцу.

__________

 

* осыпать «ту шоуер» — принимать душ.

 

– 438 –

 

Теперь я был убежден, что моя эмпатия помогла мне раскрыть неосознанную помеху в понимании сексу­ального переживания пациентки. Ее муж вызвал вос­поминания о ее бессознательно любимом отце, поэто­му она с такой печалью оплакивала его гладкое лицо.

Этот клинический пример иллюстрирует ценный ме­тод для улавливания неясных и сложных скрытых эмо­ций другого человеческого существа. Эмпатия подразу­мевает разделение и переживание чувств другого чело­века. Аналитик разделяет эти чувства на качественном уровне, но не количественно. Его мотивом в психоана­лизе является поиск понимания, а не использование этого переживания для замещающего удовольствия. В сущности, это предсознательное явление; оно может быть сознательно инициировано или прервано; оно мо­жет происходить молча и автоматически, сочетаясь с другими формами отношения к людям. Основной меха­низм состоит в частичной и временной идентификации с пациентом на основе рабочей модели пациента, кото­рую аналитик сформировал во время работы с паци­ентом.

Перемещая рабочую модель пациентки на передний план и отодвигая все, что есть во мне своеобразного, уникального, на задний, я позволил словам и чувствам пациентки войти в меня. Модель реагировала идеями, чувствами, воспоминаниями, фантазиями и т. д. В при­веденном выше примере слово «осыпал» оказалось клю­чевым для ассоциации в модели — воспоминании о душе с отцом, которое привело к ассоциациям волосатости и бороде — к «ага»-переживанию. «Ага» показывает, что рабочая модель моего участвующего Эго привлекла внимание моего анализирующего Эго, наблюдателя. Теперь моему анализирующему Эго следовало опреде­лить, какое значение имеет данный неосознанный ма­териал.

Это приводит нас к использованию интуиции, кото­рая тесно связана с эмпатией. И эмпатия, и интуиция являются способами достижения быстрого и глубокого понимания. Эмпатия является методом установления тесного контакта в отношении эмоций и побуждений. Интуиция делает то же самое в отношении идей. Эмпа­тия ведет к чувствам и картинам. Интуиция ведет к «ага»-реакции, которая показывает, что вы попали в

 

– 439 –

 

цель, или к «ок»-реакции, которая говорит о том, что вы потерпели неудачу.

В последнем клиническом примере эмпатия застави­ла меня почувствовать потерю контакта, эмпатия при­вела от осыпания поцелуями к душу вместе с отцом. Интуиция подсказала мне, что я на верном пути, и быстро связала волосатость с усами, и гладко выбритое лицо, и ее последовавший за этим плач. Моя эмпатия к паци­ентке заставила эти чувства прийти ко мне.

Эмпатия является функцией переживающего Эго, тогда как интуиция, по-видимому, является функцией наблюдающего Эго. Два эти феномена могут вести друг к другу и переходить друг в друга в различных вариантах. Но эмпатия является более требовательной эмоционально, ее составляют эмоциональные затрудне­ния, она требует способности к контролируемым и обра­тимым регрессиям не только в смысле функций Эго, но и для объектных отношений. Это сходство с творчес­ким переживанием художника, которое описал Крис (1950). Интуиция менее требовательна эмоционально, в сущности, это процесс мышления, хотя и регрессивный. Эмпатия и интуиция являются фундаментом таланта для улавливания неосознанных значений, стоящих за осознанным материалом; лучшие терапевты используют и то, и другое. Способность к эмпатии является основ­ным требованием: при ее отсутствии едва ли возможно проведение эффективной раскрывающей терапии. Спо­собность к интуиции говорит о сноровке, но без эмпа­тии она может ввести в заблуждение, вообще не иметь ничего общего с реальностью.

До сих пор те стороны искусства психоаналитика, которые я описывал, относились к использованию бес­сознательных и предсознательных процессов. Вопрос, который теперь возникает, состоит в том, какую роль играет интеллектуальное знание психоаналитической теории и практики и какую роль оно играет в психоана­литической ситуации. Хотя знакомство с нею и ее при­емлемость для бессознательного аналитика являются на­иболее важными условиями для осуществления психо­анализа, интеллектуальное знание психоанализа, конеч­но же, также является необходимым. Ставшее штампом утверждение, что никто не может быть полностью или совершенно проанализированным, означает, что у каж-

 

– 440 –

 

дого есть области, куда его сознательное Эго не может проникнуть. Более того, существуют еще и флуктуации, изменения в инстинктивно-защитном балансе, в функци­онировании Эго, в равновесии контрпереноса и рабочего альянса, все это может временно уменьшить доступность или проясненность бессознательного.

В таких случаях чрезвычайно важно иметь на воо­ружении теоретическое знание психоанализа. Даже при идеальных условиях знание клиники и теории дол­жно использоваться для того, чтобы объяснить анали­тику значение данных, которые были получены с по­мощью эмпатии. Например, давайте вернемся к послед­нему клиническому примеру женщины с сексуальной фрустрацией и слезами. Эмпатия и интуиция вызвали данные о том, что ее сексуальное возбуждение было заблокировано, потому что ее мысли об отце грозили стать осознанными. Это потребовало привлечения до­полнительного знания клиники для того, чтобы понять, что инцестуозные побуждения обычно вызывают силь­ное чувство вины, которое мешает сексуальному воз­буждению. Теоретическое понимание принципов форми­рования симптомов поможет аналитику понять, что слезы пациентки на сеансе, после того, как она сказала, что муж был чисто выбрит, показали ее печаль из-за потери старого объекта любви — усатого отца, ее отца.

В первом примере, касающемся молодого человека, у которого вызывали отвращение туалетные привычки его сестры, теория и клиническое понимание реактивных формаций скажут аналитику, что неуместная интенсив­ность аффектов вызвана тем, что истинный аффект ре­прессирован противоположным ему осознанным аффек­том. Имея это в виду, аналитик сможет быть внима­тельным к любым подтверждающим это данным. Зна­ние нормальной и невротической детской инстинктивной жизни подскажет аналитику, что то, что было так же­ланно в детстве, может в процессе развития превра­титься в нечто, вызывающее отвращение для того, чтобы человек мог отвечать запросам внешнего мира и Супер-эго.

В этих примерах эмпатия и знание дополняют друг друга. Иногда они могут заменять друг друга. Самой хорошей ситуацией является та, когда имеется в распо­ряжении и то и другое, когда знание и эмпатия допол-

 

– 441 –

 

няют и подтверждают друг друга. Эмпатия и интуиция могут рассказать мне, что молодой человек репрессиро­вал сексуальные желания по отношению к своей сестре. Клиническое и теоретическое знание подтвердят это, сравнив его продукцию с теорией реактивных формаций. Моя память может помочь в этом, когда я вспоминаю предшествующую информацию от пациента по этому вопросу, или когда я могу вспомнить этот материал при появлении родственных данных.

Знание теории неврозов имеет то же отношение к психоаналитической технике, что и знание патологии имеет к практике медицины, занимающейся изучением внутренних органов (Феничел, 1945а). Он представляет собой фундамент для практической работы, определяя обычные черты различных патологических синдромов. Доскональное знание типического есть лучшая подго­товка для понимания уникального. Работа с пациента­ми, семинары, посвященные разбору клинических случа­ев, чтение литературы с описанием случаев поставляют тот необработанный материал, из которого строится теоретическая структура.

Это теоретическое знание является выжимкой тысяч клинических фактов и должно использоваться для кли­нической работы, если аналитик хочет избежать опас­ности проводить «дикий» психоанализ. Эмпатии и инту­иции нельзя научить, но исследователь должен изучить то, чему можно научиться. Теоретическое знание не является барьером для интуитивной психотерапии; на­против, оно является необходимой предпосылкой (Шарп, 1930; Феничел, 1945а).

Я полагаю, что последовательность обучения в боль­шинстве психоаналитических институтов отражает эту точку зрения. До того, как кандидат возьмет пациента для психоаналитического лечения, он должен пройти эф­фективный личностный анализ, а также семинары по ментальному развитию, структуре и значению сновиде­ний, психоаналитической теории неврозов, базисной метапсихологии и основам психоаналитической техни­ки. Только после того, как кандидат пройдет в течение нескольких лет личностный анализ и приобретет знания психоаналитической теории, он будет должным образом экипирован для того, чтобы начать применять психо­аналитическую технику (Левин и Росс, 1960).

 

– 442 –

 

Сообщение пациенту

 

Давайте допустим, что аналитик понял значение ма­териала пациента, использовав эмпатию, интуицию и теоретическое знание. Следующей его задачей будет сообщить это пациенту, т. е. он должен решить, что расскажет пациенту, когда расскажет это и как он это сделает.

Давайте вернемся к тому моменту аналитического сеанса, когда аналитик чувствует, что он понял неосоз­наваемый смысл материала пациента. Он может пони­мать это только на уровне впечатления, смутно; это по­нимание следует сформулировать словами, прежде чем предпринимать какие-либо дальнейшие шаги. Бывают и такие ситуации в анализе, когда аналитик сообщает не­определенные замечания или предчувствия пациенту, но обычно это делается, только когда материал отно­сительно безвреден.

Обычно необходимо сформулировать материал слова­ми для того, чтобы он стал настолько ясен и настолько точен, насколько это возможно. Аналитик хочет добить­ся контакта и оказывать воздействие на пациента. Он, следовательно, хочет избежать неправильного понима­ния, в особенности потому, что сопротивления пациента всегда готовы использовать такую возможность. Слова, язык и тон голоса играют особую, основную роль в на­ведении мостов над пустым пространством между па­циентом и аналитиком, так как это уже происходило однажды, между матерью и ребенком после того, как появилось телесное разделение (Шарп, 1940; Гринсон, 1950; Лоевенштейн, 1956; Рукрофт, 1956; Стоун, 1961) Язык и речь являются относительно автономными функ­циями Эго, но они чувствительны в отношении регрес­сии, реинстинктуализации и реинвазии при невротичес­ких конфликтах. Это, в особенности, верно для тех паци­ентов, которые имеют трудности в поддержании своей идентичности, и для тех пациентов, которые поглощены глубоко регрессировавшим неврозом переноса (Лое­вальд, 1960).

Аналитик должен сформулировать словами, что он собирается рассказать пациенту. Он должен перевести свой собственный процесс мышления, т. е. первичный процесс, во второй процесс. Кроме того, он должен ре-

 

– 443 –

 

шить, можно ли рассказать это пациенту в данный мо­мент. Здесь должны быть использованы как его умение разбираться в клинической ситуации, так и его эмпатии, потому что только используя эти способ­ности, аналитик может определить, во-первых, является ли информация ценной и, во-вторых, может ли пациент вынести этот инсайт, не получив травмы. Интеллекту­альное знание поможет ему, напомнив сходные прошлые интерпретации или отметив приближенно обособления, вызванные праздниками и т. д. Он должен решить, не будет ли лучше подождать дополнительных данных или, возможно, подождать, не придет ли пациент сам к этой интерпретации.

Если же аналитик решил сообщить эту интерпрета­цию, он должен решить, как он сформулирует эту ин­формацию. Я должен здесь заметить, что деталь­ное описание не претендует на то, что каждая из этих процедур будет иметь место так, как описано, — обособленно, медленно и в данной последовательности. Бывает и так, но обычно все это происходит быстро, автоматически и в большей степени одновременно. Ме­тодика передачи инсайта пациенту уже обсуждалась в секциях 2.6, 3.543 и 3.94. Сейчас будет полезно напом­нить, что способность к эмпатии является наиболее цен­ным инструментом для оценки таких вопросов. Выбор, слов и топа поможет лучше всего предопределить, будет ли достигнут оптимальный контакт и понимание, либо же инсайт «сыграл на руку» сопротивлениям, либо он оказался травмирующим.

Словарь аналитика должен быть ориентирован на разумное Эго пациента. Аналитик должен задать само­му себе вопрос: насколько близок разумному Эго паци­ента тот инсайт, который я хочу ему передать. Чем более неприемлемым является этот материал, тем более вни­мательным я должен быть при выборе формулировок и слов. Более того, словарь аналитика не должен сильно отличаться от словаря пациента, потому что иначе это привнесет некоторую долю нереальности в речь аналити­ка. Слова аналитика должны укреплять связь с паци­ентом, а не шокировать его, — а этого можно достигнуть только путем эмпатической идентификации аналитика с пациентом в данной конкретной ситуации. Часто более важной оказывается сила, с которой произносятся

 

– 444 –

 

слова, чем сам выбор слов. Тон и интонация выражают превербальные и невербальные чувства, часто бессозна­тельные отношения аналитика. Более того, чувствитель­ность к тону и интонациям является дериватом более ранних объектных отношений, когда тревога, вызванная отделением, была главным фактором. Тон голоса либо приводит к контакту, либо отдаляет от него, что очень важно для баланса доверие — недоверие во взаимоот­ношениях пациента и аналитика (Лоевальд, 1960; Грин­сон, 1961).

В аналитической ситуации важным аспектом искус­ства общения является умение аналитика использовать молчание. Молчание аналитика имеет множество, значе­ний, это зависит от данной ситуации переноса пациента, а также от контрпереноса аналитика. Более того, мол­чание является одним из величайших стрессов, которые наши пациенты должны выносить в аналитической си­туации, поэтому оно должно быть точно дозировано ко­личественно и качественно (Стоун, 1961, с. 45-Е-55). Молчание является и пассивным, и активным вмеша­тельством со стороны аналитика. Пациент нуждается в нашем молчании, потому что ему, возможно, нужно время для своих мыслей, чувств и фантазий. Наше молчание также оказывает на него давление, чтобы он начал говорить и встал лицом к лицу перед выска­зываниями и эмоциями, ни на что не отвлекаясь. Он мо­жет чувствовать наше молчание как поддерживающее и теплое или же как критическое и холодное (Нахт, 1964). Это может быть связано с его проекциями пере­носа, но быть также дериватом его подсознательного «осознания» наших реакций контрпереноса (Гринсон, 1961).

Аналитик обращается с пациентом не только с по­мощью интерпретаций или молчания, но также и дру­гими способами и для самых разных целей. Перед тем, как сделать интерпретацию для пациента, аналитику следует продемонстрировать и прояснить материал. На­пример, прежде чем я смогу раскрыть неосознанное значение сопротивления, я должен сначала продемон­стрировать реальность данного сопротивления и прояс­нить это для пациента.

Позвольте мне проиллюстрировать это: молодой че­ловек, аспирант, специализирующийся по социальным

 

– 445 –

 

наукам, начал свой сеанс, сказав, что разочарован: они надеялся, что увидит очень «глубокое» сновидение, которое откроет его переживания раннего детства, а вместо этого сновидение оказалось поверхностным. Все, что он запомнил из него, — это то, что он находился в комнате, полной книг, и чувствовал удовольствие, что все книги принадлежат ему. Одна книга стояла отдельно, она казалась мастерски выполненной. Потом пациент стал говорить о своем ужасе, когда он представлял се­бе, как должны себя чувствовать приговоренные к смерти. Затем он перешел к своим денежным проблемам, — ко все увеличивающимся расходам и уменьшающемуся счету в банке. От этого он перешел к вопросу о том, как долго еще будет продолжаться его анализ, выразил свое чувство фрустрации в связи с тем, что
чего-то достиг, но сегодня все кажется таким трудным. Как он завидует тем лицам, у которых полно времени для чтения романов, тогда как он тратит любую свободную минуту на учебу. О, закончить и быть свободным!

Последнее было сказано печально, и я отметил застывшую позу пациента на кушетке, то, что его голова опиралась на кулак, лежащий на подушке. В этот момент я вмешался и спросил, как он себя чувствует физически в этот момент. Он ответил, что чувствует себя напряженным и усталым. Он чувствует напряжение в области прямой кишки, но не такое, какое бывает, когда она наполнена и требует освобождения. Я спросил, не такое ли это чувство, будто он удерживает что-то внутри себя, и он ответил — да. У него такое впечатление, что ему что-то нельзя делать, будто он чего-то боится. Он спрашивает себя, что он удерживает и почему, но не приходит ни к какому ответу.

Я отметил, что комната, полная книг, — это вполне может быть моя комната, та комната, в которой мы ра­ботаем. Как бы он отнесся к такой своей учебе. Сна­чала он с удовольствием реагировал на такую фанта­зию, но вскоре он стал говорить, что для него совершен­но невозможно зарабатывать много денег. Еще одна мысль пришла к нему: когда он вчера возвра­щался домой, он подумал попросить меня, попросить пропустить день оплаты после праздника Благодарения. Он представил себе, как он просит меня и как я говорю

 

– 446 –

 

ему «нет», что он должен платить. Тогда он продолжал фантазировать. Когда он фантазировал, он говорил уп­рямо и вызывающе, что не будет платить.

Он прогнал от себя эти мысли вчера, подумав, мо­жет, и стоит быть столь непреклонным, и, вообще, он должен платить — это было только поводом и т. д. В этот момент во время сеанса он сделал паузу и за­думчиво сказал: «Что произошло бы, если бы непрео­долимая сила встретила бы неподвижное тело». Его отец часто говорил с ним о физике, когда он был мальчиком. «Вы — непреодолимая сила, а я — тело, не способное к движению», — сказал он. Молчание. Тогда я сказал: «И вы сохраняете это удерживающее напряжение, по­тому что боитесь, что если оно будет для нас с вами раскрыто — мы с вами будем уничтожены; если вы позволите этому выйти». Пациент вздохнул. «Я могу бороться со своей женой, и я могу бороться с моими профессорами, но вы — убийца». «Да, — добавил я, — я — палач».

Давайте вернемся к самому началу сеанса. Я ощу­щал сопротивление пациента, но из-за того, что я не был уверен в том, что оно будет убедительно продемон­стрировано для него, я ждал, пока не подберется жи­вой материал — в данном случае его поза. Я конфрон­тировал его, спросил просто и прямо, как он себя фи­зически чувствует в данный момент. Это привело к осо­знанию им напряженности в области прямой кишки, которое я определил как удерживающее напряжение. Затем он подтвердил это напряжение в своих ассоциа­циях и тем, что не мог ни к чему прийти. Затем я выяс­нил деталь в его сновидении, которая показывала его одержимость тем, чем я владею, и я спросил его, что происходит в нем в связи с этой идеей. Его ассоциации привели к фантазиям, возникшим после прошлого сеан­са, которые до того были неприемлемы для него. Битва между непреодолимой силой и не способным к передви­жению объектом является битвой между нами. Именно поэтому он испытывал сдерживающее напряжение — он боялся своих агрессивных импульсов, которые могли разрушить нас обоих. Это была интерпретация, но ее нельзя было бы дать достаточно убедительно, если бы сначала не был осознан язык тела на том сеансе (Ф. До­етчь, 1947, 1952).

 

– 447 –

 

Вмешательства, которые затем привели к проясне­ниям и разработкам, являются необходимой и важной процедурой психоаналитической техники. Таким спосо­бом мы помогаем пациенту продуцировать клинический материал, который нам требуется для интерпретации. Время для этих вмешательств следует выбирать очень корректно, так, чтобы не нарушилось течение имеюще­го значение материала. Это должно делаться просто, прямо и ясно, для того чтобы они могли привести к большей ясности и разработанности данного вопроса. Аналитику не следует выполнять свою работу самому или ожидать, что пациент сам все будет делать. Анали­тик должен знать, как долго и как далеко он может вести за собой пациента, чтобы он не стал пассивным и зависимым. Бывают ситуации, когда лучше, чтобы пациент выполнял основную часть работы. Все эти воз­можности следует иметь в виду, рассматривая вопрос, когда и как делать сообщение пациенту.