Гармония между наукой и искусством, между положительной теорией и практикой

22. Охарактеризовав достаточно основную способность положительного мышления по отношению к умозрительной жизни, нам остается рассмотреть его также в применении к конкретной жизни, где он, не обнаруживая никакого действи­тельно нового свойства, проявляет гораздо полнее и, в осо­бенности, гораздо определеннее все те качества, которые мы за ним признали. Хотя теологические концепции были даже в этом отношении долгое время необходимы, дабы возбуждать и поддерживать смелость человека косвенной надеждой на своего рода бесконечное господство, тем не менее, именно в данном случае человеческий разум должен был прежде всего засвидетельствовать свое окончательное предпочтение реаль­ным знаниям. В самом деле, положительное изучение природы начинает теперь пользоваться всемирным одобрением, именно как рациональное основание воздействия человечества на внешний мир. Ничто не является в основе более мудрым, чем это грубое и само собой являющееся суждение, ибо такое назначение, когда оно надлежащим образом оценено, неиз­бежно напоминает, в форме наиболее удачно сокращенной, все величие черты истинного философского духа как относительно рациональности, так и касательно положительности. Естествен­ный порядок, вытекающий в каждом практическом случае из совокупности законов соответственных явлений, должен оче­видно быть нам сначала хорошо известен для того, чтобы мы могли либо его изменять в наших интересах, либо, по крайней мере, приспособлять к нему наше поведение, если, как в области небесных явлений, всякое человеческое вмешательство здесь невозможно.

Такое применение в особенности способно сделать широко доступной оценку того рационального предвидения,которое, как мы видели, составляет во всех отношениях главную ха­рактерную черту истинной науки, ибо чистая эрудиция, где

реальные, но не связанные знания заключаются в фактах, а не в законах, не могла бы, очевидно, удовлетворительно руководить нашей деятельностью. Было бы излишне останав­ливаться дольше на столь бесспорном объяснении.

Правда, чрезмерное предпочтение, оказываемое теперь материальным интересам, слишком часто приводило к пони­манию этой необходимой связи в смысле, сильно компроме­тирующем будущность науки, порождая стремление ограничи­вать положительные умозрения исследованиями непосредствен­ной полезности. Но эта бессознательная склонность обуслов­лена только ложным и узким представлением о важном вза­имоотношении науки и искусства, страдающим отсутствием достаточно глубокой оценки их значения. Из всех наук ас­трономия наиболее способна избавиться от такой тенденции, как потому, что ее чрезвычайная простота позволяет лучше уловить ее совокупность, так и в силу большей естественности соответственных применений, которые в течение двадцати веков оказываются связанными с наиболее возвышенными умозрениями: в настоящей работе мы это дадим ясно понять. Но в особенности важно признать по этому поводу, что основное отношение между наукой и искусством не могло до настоящего времени надлежащим образом быть постигнуто даже лучшими умами в силу необходимого следствия, выте­кающего из недостаточного расширения естественной фило­софии, которая еще остается чуждой наиболее важным и наиболее трудным исследованиям, касающимся непосредствен­но человеческого общества.

В самом деле, рациональная концепция воздействия чело­века на природу, оставаясь таким образом по существу ог­раниченной неорганическим миром, вызвала бы слишком слабое научное возбуждение. Когда этот громадный пробел будет достаточно восполнен, когда завершится уже теперь начавший­ся процесс, можно будет понять основную важность этого великого практического назначения, — побуждать и часто даже лучше направлять наиболее выдающиеся умозрения при одном нормальном условии постоянной положительности. Ибо искус­ство будет тогда не исключительно геометрическим, механи­ческим или химическим и т.д., но также и, в особенности, политическим и моральным, так как главная деятельность человечества должна во всех отношениях состоять в беспре­рывном улучшении своей собственной индивидуальной или коллективной природы и пределах, указываемых, как во всех Других случаях, совокупностью реальных законов.

Когда эта сама собой возникающая солидарность науки с искусством сможет быть надлежащим образом организована, то не подлежит сомнению, что весьма далекая от стремления

 

28

29

ограничивать здоровые философские умозрения, она, напротив, предназначила бы им окончательную функцию, слишком превосходящую их действительные силы, если бы наперед не была признана как общий принцип невозможность сделать когда-либо искусство чисто рациональным, т.е. поднять уро­вень наших практических потребностей. Даже в наиболее простых и наиболее совершенных искусствах прямое и самоп­роизвольное развитие остается всегда необходимым, и научные указания ни в коем случае не могут совершенно заменять такое название. Как бы удовлетворительны ни стали, например, наши астрономические предвидения, их точность является еще и, вероятно, будет всегда ниже наших справедливых практических требований, как мне часто придется на это указывать.

23. Эта самопроизвольная тенденция непосредственно пос­троить полную гармонию между умозрительной и конкретной жизнью должна быть окончательно рассматриваема как наибо­лее счастливая привилегия положительного духа, и никакое другое свойство не может столь же хорошо обнаружить ис­тинный характер его, а также облегчить его реальное влияние.

Наш умозрительный пыл, таким образом, поддерживается и даже руководится могучим и беспрерывным возбуждением, без которого естественная косность нашего ума расположила бы его удовлетворять свои слабые теоретические потребности легкими, но недостаточными объяснениями, между тем как мысль об окончательном действии напоминает всегда условие — соблюдать надлежащую точность. В то же время это великое практическое назначение дополняет и ограничивает в каждом случае основное предписание, относящееся к открытию естес­твенных законов,, способствуя определению, согласно требо­ваниям применения, степени точности и обширности нашей рациональной предусмотрительности, правильное измерение которой не могло бы быть, вообще, установлено другим путем.

Если, с одной стороны, научное совершенствование не может перейти этот предел, ниже которого оно, напротив, всегда действительно будет находиться, то оно не могло бы, с другой, его открыть, не рискуя тотчас впасть в слишком мелочную оценку, столь же нелепую, сколь бесплодную, которая даже окончательно поколебала бы доверие ко всем основаниям истинной науки, так как наши законы могут всегда представ­лять явления только с известным приближением, дальше которого было бы так же опасно, как и бесполезно, углублять наши исследования. Когда это основное отношение науки к искусству будет надлежащим образом систематизировано, оно иногда, без сомнения, будет стремиться дискредитировать теоретические попытки, коренная бесплодность которых была бы бесспорна; но далекое от того, чтобы создавать какое-либо

реальное затруднение, это неизбежное направление станет тогда чрезвычайно благоприятным для наших истинных умозритель­ных интересов, предупреждая напрасную затрату наших слабых умственных сил, обусловливаемое теперь очень часто слепой специализацией. В своей предварительной эволюции челове­ческий разум должен был отдаваться всюду вопросам, ставшим для него доступными, не вдаваясь слишком в оценку их окончательной важности и не зная их собственного отношения к совокупности, которая сначала не могла быть заменена. Но этот временный инстинкт, без которого наука часто нуждалась бы тогда в надлежащей пище, должен будет, в конце концов, подчиниться справедливой систематической оценке, коль скоро полная зрелость положительного состояния позволит в доста­точной степени уловить всегда истинные основные отношения каждой части к целому, с тем, чтобы постоянно доставлять широкое назначение наиболее глубоким исследованиям, избе­гая, однако, всякого  ребяческого умозрения.

24. Относительно этой тесной гармонии между наукой и искусством важно в особенности отметить обусловливаемую ею счастливую тенденцию развивать и укреплять социальное влияние здоровой философии в силу следствия, само собой вытекающего из возрастающего преобладания, очевидно при­обретенного промышленной жизнью в нашей современной цивилизации. Теологическая философия могла действительно соответствовать только той необходимой эпохе предваритель­ной общественности, когда человеческая деятельность должна была быть преимущественно военной, дабы постепенно под­готовить нормальное и совершенное общество, которое, со­гласно исторической теории, установленной мною в другом месте, не могла сначала существовать.

Политеизм преимущественно приспособлялся к древней завоевательной системе, а монотеизм — к средневековой обо­ронительной организации. Доставляя все большее и большее преобладание промышленной жизни, новейшая обществен­ность должна таким образом сильно благоприятствовать вели­кому перевороту в области мысли, окончательно поднимаю­щему теперь наш ум от теологического к положительному состоянию. Это деятельное повседневное стремление к прак­тическому улучшению человеческого существования не только мало совместимо с религиозными предубеждениями, всегда Преследующими, в особенности при монотеизме, совершенно Другие цели, но такая деятельность, сверх того, способна по своей природе породить, в конце концов, всемирную оппо­зицию всякой теологической философии, столь же радикаль­ную, как и естественную. В самом деле, с одной стороны, промышленная жизнь в основе прямо противоречит всякому

 

30

31

провиденциальному оптимизму, ибо она необходимо предпол­агает, что естественный порядок достаточно несовершенен для того, чтобы беспрерывно требовать человеческого вмешатель­ства, между тем как теология логически не допускает другого средства изменения, кроме как обращение за содействием к сверхъестественной силе. С другой стороны, это противоречие,присущее совокупности наших промышленных концепций, беспрерывно воссоздается в чрезвычайно разно­образных формах в процессе совершения наших операций, где мы должны рассматривать внешний мир не как руководимый каким-либо производством, но как подчиненный законам, позволяющим нам выработать достаточную предусмотритель­ность, без которой наша практическая деятельность была бы лишена всякого разумного основания. Таким образом, то же самое основное соотношение, которое делает промышленную жизнь столь благоприятной философскому влиянию положи­тельного мышления, — внушает ей в то же время антите­ологическую тенденцию более или менее резкую, но рано или поздно неизбежную, каковы бы ни были беспрестанные мудрые усилия духовенства сдержать или умерить антипромышленный характер первоначальной философии, сносно уживаться с которой мог бы только воинственный быт. Такова тесная солидарность, которая издавна заставляет все современные умы, даже наиболее примитивные и наиболее упрямые, не­вольно участвовать в постепенной замене древней теологиче­ской философии философией вполне положительной, един­ственно отныне способной оказывать действительно социаль­ное влияние.

III