Связь между французской революцией и позитивизмом

Так как позитивная философия преимущественно характе­ризуется преобладанием в ее миропонимании социальной точки зрения, то ее практическая пригодность естественным образом вытекает из ее собственного теоретического строения, которое, будучи хорошо понято, позволяет без затруднения системати­зировать действительную жизнь, а не ограничивается достав­лением нам удовлетворения чисто созерцательного свойства. С другой стороны, это естественное применение ее значитель­но укрепит ее истинный умозрительный характер, напоминая всегда о необходимости сосредоточить все научные силы на одной конечной цели, сдерживая, таким образом, по возмож­ности обычную склонность отвлеченных исследований выро­ждаться в праздные умствования.

Но эта общая связь не была бы достаточно сильна, чтобы доставить теперь первенство столь новому и столь сложному образу мыслей, если бы все современное положение вещей не налагало отныне на философию новую, более определенную обязанность — удовлетворять огромную социальную потреб­ность; это назначение философии должно будет непосредствен-^Но привлечь интерес публики к ее теоретическим успехам, и ^ее прочность окажется, таким образом, не менее обеспеченной, чем ее достоинство. Поэтому, рассмотрев позитивизм как необходимый продукт умственного движения, я должен теперь Указать его политическое назначение, так как без этого ука­зания его нельзя надлежащим образом оценить.

Чтобы ясно определить сущность этого назначения, считаю Достаточным помочь читателям хорошо понять тесную связь Новой философии со всей великой революцией, которая вот

191

уже шестьдесят лет¹ глубоко волнует передовую часть чед₀^ вечества, являясь конечным результатом решительного пер_е~ хода, постепенно совершившегося в течение последних пяти веков.

Этот кризис естественно должен был иметь две главные фазы: одну отрицательную, закончившуюся на наших глазах и навсегда разрушившую старую систему, не дав, однако, ещ_е определенного и твердого понятия о новом социальном со. стоянии; другую — положительную, которая уже началась д которая завершит основную разработку новой системы. Здравая философия должна была явиться последним продуктом первой части кризиса и призвана отныне руководить второй его частью; такова двойная связь позитивизма с великой револю­цией, связь, которую мне предстоит здесь рассмотреть.

Глава II
Отрицательная или разрушительная фаза революции
,,..,    благоприятствовала идее прогресса и, следовательно,

изучению социальных явлений

Умственная реакция, наступившая вслед за великой рево­люцией, имела то важное значение, что только благодаря ей человеческий разум мог с неослабной энергией устремиться к созданию новой системы, истинная природа которой была скрыта для наиболее выдающихся мыслителей восемнадцатого века бесполезными обломками старого строя. Эта решительная реакция была, в особенности, необходима для построения социальной науки, так как она уясняет истинную идею че­ловеческого прогресса,- которая служит основанием социальной науки и которая иначе не могла бы занять господствующего положения.

В древности, когда порядок вещей считался неизменным, могла появиться только предварительная теория социальной науки, и великий Аристотель удивительным образом ее обра­ботал (подобно тому, как в области биологии чисто статические умозрения рождались тогда без всякого динамического поня­тия). Всякая же действительная идея социального прогресса по необходимости была чужда древним философам, ибо они не имели перед глазами удовлетворительной исторической картины беспрерывного прогресса человечества.

В средние века этот прогресс стал настолько ясным, что могло зародиться, вначале инстинктивно, понятие о нашей способности совершенствоваться; это случилось благодаря существовавшему тогда всеобщему убеждению в превосходстве

'Настоящее сочинение написано Контом в 1848 г.

192

^толшхизма над политеизмом и иудаизмом, даже раньше, чем '_тановление феодального режима на развалинах римского _стр^оЯ дополнило духовную оценку подтверждением граждан­ского свойства. Как бы смутно ни было это первоначальное чувство человеческого прогресса, оно все же обладало энергией _в высокой степени и было довольно широко распространено, _но оно значительно ослабело во время теологико-метафизи­ческой распри. Чтобы понять действительное начало прогрес­сивного стремления, отличающего великую семью западных народов и удерживающего их от многих научных заблуждений, нужно будет всегда восходить к этой эпохе, особенно к тому времени, когда метафизика протестантов или деистов наименее искажала благородные чувства средних веков.

Но как ни было необходимо это первоначальное мнение, оно, конечно, не могло быть достаточным для построения основной теории человеческого прогресса. Ибо, чтобы соста­вить какую-либо прогрессию, нужно иметь, по крайней мере, три члена, а тогда можно было составить только два, именно, сравнивать средние века с древностью. Сверх того, абсолютный характер теологической философии, руководившей этим пер­вым сравнением мешал даже предположить существование третьего члена, так как эта философия считала католическо-феодальный режим в высшей степени совершенным, уступа­ющим разве только религиозной утопии о будущей жизни. Когда теология пала настолько, чтобы не представлять препятствия в этом отношении для воображения современного человека, то это падение сначала повлекло за собой род умственной реакции, которая долгое время была неблагопри­ятна для первой разработки идеи прогресса и выражалась в слепой ненависти к средним векам. Почти все мыслители презирали господствовавшие тогда верования и были охвачены неразумным восхищением к древности до того, что совершенно отрицали превосходство средневекового социального  строя, некоторое действительное понимание которого сохранилось только среди необразованной массы и, в особенности, у народов, не принявших протестантства.

193

Идея прогресса начала занимать умы современных народов только тогда, когда она возродилась в новой форме в середине семнадцатого столетия благодаря завершению элементарной эволюции, которая была произведена избранной частью чело­вечества в науках и промышленности и даже, хотя менее явно, в области изящных искусств. Но, несмотря на то, что эти Частичные научные приобретения действительно явились пер-вьщ непосредственным источником систематических понятий Нашего века о человеческом прогрессе, они, однако, никоим °бразом не могли указывать на прогресс в социальном по-

ilK. K.S4

ложении; он оставался даже более сомнительным, чем в средн_Ие века; а, между тем, социальные вопросы важнее всех этих специальных точек зрения.

Революционное потрясение, решительно толкнувшее Фран­цию, представляющую собой нормальный центр Запада, на путь полного преобразования, было, таким образом, необхо­димо для построения этой прогрессии; оно указывало, по крайней мере в отдаленной и туманной перспективе, на третий существенно важный член, истинный образ нового порядка, сравнение которого со средними веками ознаменовало собой такой же общий и смелый шаг, как тот, который совершили наши предки рыцарской эпохи под влиянием справедливого сознания превосходства их социального строя над обществен­ным порядком древних народов.

Пока католико-феодальный режим не был окончательно уничтожен, его гордые обломки скрывали политическое буду­щее, лишая возможности составить ясное представление о беспрерывном прогрессе общественности. В силу особенности, свойственной социальным явлениям, зрелище должно здесь развиваться одновременно со зрителем. До начала великого кризиса политическая эволюция, способная служить экспери­ментальным основанием для теории прогресса, оставалась, можно сказать, еще настолько неполной, что ум не был в состоянии ее оценить. Сто лет тому назад наиболее выдаю­щиеся мыслители на самом деле не могли реально представить себе беспрерывный поступательный ход человечества, и он им казался обреченным на круговое или колебательное движение. Но под влиянием революции действительный инстинкт чело­веческого прогресса самостоятельно и более или менее реши­тельно пробудился у всех здравомыслящих людей сначала во Франции, а затем и на всем Западе.

Итак, именно этому спасительному потрясению мы обязаны силой и смелостью, позволявшими нам создать себе понятие, на котором по необходимости покоится истинная социальная наука, и, следовательно, вся позитивная философия, которая стала всеобщей только благодаря этой науке. Без теории прогресса теория порядка была бы недостаточной, даже если была бы допущена возможность построить на ней социологию, которая может вытекать лишь из тесного сочетания этих двух теорий; потому что прогресс, во всех отношениях, есть не что иное как развитие порядка и является также его единственным и решительным показателем. Поэтому понятно, насколько позитивная философия непосредственно вытекает из француз­ской революции, не говоря уже о том, что далеко не случайно совпадение революции с завершением постройки научного фундамента этой философии.

194

Но, чтобы дополнить эту оценку, нужно теперь признать, _чТ0 благотворное влияние умственной реакции, вызванной глубоким потрясением социальных устоев, могло начаться только тогда, когда чисто революционный дух был настолько ослаблен, _чТо свет, озаривший будущее, не мешал более видеть сово-jcyriHocTb прошлого.

В самом деле, если, с одной стороны, сильное революци­онное пробуждение начало нам открывать, хотя смутно, третий член социальной прогрессии, оно, с другой стороны, препят­ствовало нам справедливо оценивать второй, пока продолжа­лась слепая ненависть, которую освободительное движение должно было нам внушить ко всему средневековью, и без которого мы не могли бы окончательно порвать со старым порядком. Уничтожение промежуточного члена не менее вредило составлению общего понятия, чем отсутствие третьего члена, который слишком отличается от первого, чтобы быть с ним непосредственно сравниваем. Поэтому невозможно было образовать истинную теорию человеческого прогресса, не воздав сначала должного средним векам, которые одновременно и соединяли и разделяли древнее и новое состояние. А эта справедливая оценка была, конечно, несовместима с господ­ством собственно революционного духа.

В этом смысле сильная философская реакция, вызванная знаменитым Де Мэстром, сыграла огромную роль в подготов­лении истинной теории прогресса. Несмотря на очевидно ретроградный дух, одушевлявший эту кратковременную школу, ее труды будут всегда занимать место среди трудов, подго­товивших систематический позитивизм, хотя новая философия в своем окончательном развитии решительно отвергла их, воспользовавшись всеми их существенными результатами.

Таким образом, истинная социальная наука и здравая философия могли явиться только плодом молодого, полного революционного пыла ума, который впитал в себя все то, что в трудах реакционной школы было ценного относительно Исторического значения средних веков. Только тогда могло зародиться настоящее историческое направление, всеобщее сознание беспрерывности человеческого прогресса, дотоле Неизвестное даже моему главному предшественнику, знамени-Тому и несчастному Кондорсэ.

К тому же времени гениальный Галль завершил новую систематическую разработку биологии, создав научную теорию внутренних функций мозга, по крайней мере постольку, Поскольку индивидуальная эволюция позволяет их оценить. Все это дает возможность окончательно понять совокупность социальных и умственных условий, благодаря которым откры­тие социологических законов и, следовательно, создание

Т                                                                                              195

it

позитивизма должны были иметь место именно в то врем^ когда я выступил на философском поприще, т.е. через одно поколение после прогрессивной диктатуры Конвента или почти с момента падения ретроградной тирании Бонапарта.

Итак, великое революционное потрясение и даже наступив­шая после него долгая реакция должны были предшествовать и подготовить систематическую концепцию новой общей доктрины. Если уже философская обработка позитивизма требовала такого подготовления, то оно было еще более необходимо для его общественного признания: для этого надо было обеспечить достаточную свободу изложения и обсуждения его и в особенности расположить в его пользу общественное мнение. Было бы излишне здесь настаивать на столь очевидной необходимости.

Глава III

Доказательства бессилия метафизической или  , критической доктрины

После того, как мы признали, что позитивизм явился резуль­татом первой фазы революции, мы должны теперь рассмотреть, почему он должен был руководить и второй фазой.

Здравая историческая оценка далеко не устанавливает того, что революция вызвала разрушение старого порядка; напротив, она доказывает, что этот великий кризис обусловлен сначала непроизвольным, затем систематическим внутренним разложе­нием, которому, начиная с четырнадцатого века, средневековая политическая система все более и более подвергалась на всем Западе и, в особенности, во Франции. Отнюдь не продолжая отрицательного движения предшествовавших пяти веков, ре­волюция тотчас же кладет ему предел, обнаруживая в окон­чательном потрясении непоколебимое решение всецело отречь­ся от одряхлевшего строя и непосредственно приступить к полному преобразованию. Это решение особенно ярко выра­зилось в совершенном уничтожении королевской власти, с которой были последовательно связаны все обломки духовного и гражданского характера старого французского государствен­ного строя. Но за исключением этого необходимого предва­рительного акта, занявшего только первое заседание главного революционного собрания, движение в целом имело с самого начала, по существу, органическое назначение, в особенности обнаружившееся, когда республиканское направление стало преобладающим.

Тем не менее ясно, что, вопреки этой основной тенденции, первая часть революции в действительности была по преиму-

ществу отрицательной. Эта первоначальная неудача в области созидательной была вызвана не только настоятельными тре­бованиями трудной и славной борьбы, которую Франция вела за свою независимость против грозных нападений ретроградной коалиции; ее должно, главным образом, приписать чисто критическому характеру метафизических доктрин, которые одни только могли руководить революционным двк-кением.

Несмотря на естественную солидарность двух непрерывных развитии — отрицательного и положительного — совершав­шихся с конца средних веков,  первое по необходимости оказалось более подвинувшимся, чем второе. Дряхлость старого режима должна была, таким образом, вызвать желание полного обновления прежде, чем предварительное подготовление нового строя могло быть достаточно выполнено, чтобы его истинная природа стала в общих чертах очевидной. Приходится даже признать, что решительная разработка преобразовательной доктрины не только не могла предшествовать революционному потрясению, но стала возможна лишь под его напором. Не трудно поэтому понять непреодолимую неизбежность приме­нять в это время в качестве органических принципов чисто критические доктрины, долженствовавшие руководить пред­шествовавшей борьбой. Хотя эта отрицательная метафизика становилась беспочвенной,  как только старый порядок был открыто осужден, однако, ее догматы были единственными общепринятыми и содержали единственную формулу, которая соответствовала социальному прогрессу. Итак, первоначальное движение должно было совершаться под руководством безус­ловно отсталой доктрины, которая не могла удовлетворить своему новому назначению.

Эта философия, по необходимости бессильная что-либо создать, имела органическое значение только в том отношении, что она туманно формулировала скорее сентиментальную, чем рациональную, программу политического будущего, но ни­сколько не указывала, каким образом к нему подготовиться. Критические догматы, возведенные, таким образом, в органи­ческие принципы, должны были вскоре, в силу своего абсо­лютного характера, развить глубокое анархическое стремление, столь же враждебное основам нового порядка, как и разва­линам старого строя.

Итак, решительный опыт, память о котором неизгладима и который благодаря этому не может быть повторен, пока­зывает безусловную органическую неспособность доктрины, Руководившей вначале революционным движением, которое Только доказало настоятельную необходимость полного обнов­ления, не указав, однако, его характера.

 

196

197

.*..,,•>.;■.'. .,.,,.                               Глава IV >

■: • -,-'*■■"                                                       ' _                                                                                                                                                                 '                                                                                           !/.■;.-' if,.

-h                 Период реакции (от 1794 до 1830 г.)   _fU

В создавшемся анархическом состоянии философии и политики возникла сильная потребность в порядке, которая должна была вызвать продолжительную ретроградную реакцию; последняя началась легальным деизмом Робеспьера, особенно развивалась после завоеваний Бонапарта и слабо продолжалась, несмотря на воцарившийся мир, при его жалких преемниках Ее прочным результатом было только историческое и.догма­тическое доказательство школой Де Мэстра ничтожного со­циального значения современной метафизики; в умозрительном отношении ее недостаточность проявилась в решительном распространении позитивного метода на самые высокие би­ологические теории, благодаря удачным работам Кабаниса и в особенности Галля. Впрочем, это медленное противодействие окончательному освобождению человечества далеко не достигло своей политической цели, а пробудило только влечение к прогрессу, вследствие непреодолимого отвращения, которое внушала всюду мысль о восстановлении старого порядка, одряхлевшего до того, что его природа и условия стали непонятными даже для тех, кто старался его возродить.

Это неизбежное пробуждение революционного духа стало обнаруживаться с момента, когда, благодаря наступившему миру, пала главная опора реакционной системы. Но это обновление отрицательной метафизики не сопровождалось более никакими иллюзиями насчет ее органической способности. Ее догматы были приняты, за неимением лучшей доктрины, в сущности, только как средство для опровержения ретроградных принципов, подобно тому, как последние обязаны были ка­жущейся благосклонностью к ним общественного мнения только потребности сдерживать анархические стремления. Возникшие новые споры о старых предметах вскоре показали публике, что окончательное разрешение волнующих ее вопросов еще невоз­можно; поэтому она придавала реальное значение только условиям порядка и свободы, ставшими не менее необходи­мыми для философской работы, чем для материального бла­гополучия.

Такое положение вещей оказалось чрезвычайно благопри­ятным для построения окончательной доктрины, основной принцип которой действительно выяснился в течение этой последней фазы ретроградного движения, когда я в 1822 г. открыл двойной общий закон теоретической эволюции.

Глава V Стационарное состояние (от 1830 до 1848 г.)

Кажущееся равнодушие публики, не видевшей ни на одном знамени истинной формулы социального будущего, было при­ято слепой властью за молчаливое одобрение ее бесполезных проектов. Но лишь только гарантиям прогресса стала угрожать серьезная опасность, памятное потрясение 1830 г. положило навсегда конец ретроградной политике, начавшейся тридцать шесть лет тому назад. Ее основы стали уже столь шатки, что ее сторонники сами собою дошли до отрицания своих соб­ственных доктрин и стали развивать на свой лад главные революционные учения. Последние, в свою очередь, открыто отвергались их старыми приверженцами, по мере того, как они становились достоянием правительства. Двоякое и решительное разрушение реакционной системы наилучшим образом харак­теризуется для истории спорами, относящимися к свободе образования, которая в продолжение двадцати лет попеременно то допускалась, то отвергалась во имя одних и тех же мнимых принципов, представлявших с обеих сторон только отстаивание своих интересов. Это коренное разложение старых убеждений непосредственно привело к пробуждению общественного мнения, требовавшего отныне согласования духа порядка с духом прогресса. Но это требование еще явственнее обнару­жило полное отсутствие действительного решения этой великой задачи, ибо позитивизм, единственно содержавший принцип решения, еще только нарождался. Напротив, все ходячие мнения стали одновременно анархическими и ретроградными. Что же касается того воззрения, которое предполагало их согласование, то благодаря своему органическому ничтожеству, оно могло иметь лишь то реальное значение, что одинаково поощряло и анархию, и реакцию, постоянно уравновешивая их путем натравливания их друг на друга. Никто, в сущности, не видел серьезного разрешения великой революции в мнимом создании конституционной монархии, которая противоречила всему прошлому Франции и могла нам дать только тщетное эмпи­рическое подражание несовершенному политическому строю, преимущественно годному для Англии.

Таким образом, эти последние восемнадцать лет следует Рассматривать как эпоху неподвижного состояния, когда от­сутствие господствующей доктрины мешало приступить к °Рганическому завершению революции, несмотря на то, что Ретроградная реакция, вызванная первоначальным потрясени-^еМ, окончательно прекратилась. Одни только настоящие фи­лософы вступили на новый революционный' путь с тех пор, Как построение социальной науки позволило, наконец, точно

 

198

199

определить общий характер человеческого будущего, неизве­стного моему главному предшественнику. Но для того, чтобы преобразовательная доктрина могла свободно стремится к мирному завоеванию общества, нужно было открыто осудить официальную ложь об окончании революции благодаря уста­новлению парламентского режима, и предоставить руководство духовным перерождением независимым мыслителям. Таково, несомненно, будет двоякое философское воздействие чудесного политического превращения, пережитого Францией.

Глава VI