Генваря 1880. Среда, в 11 часов вечера

Утром пришел укупорщик от Федора Николаевича и взял мерки с икон Владыки, чтобы сделать жестяные и деревянные ящики. Всех будет шесть ящиков, в том числе один для резных икон и книг. О цене условится сам Федор Николаевич. Ящики предположены к отправле­нию на судне Добровольного флота из Одессы до Нагасаки. Константин Петрович Победоносцев предложил это безденежно. Ящики будут гото­вы через неделю, но до Одессы со всеми перекладками по железным дорогам нужно полагать месяц; судно же отправляется в первых числах марта. Попрощался с о. Анастасием (о. Василий Опоцкий). Бедняге не хотелось очень опять ехать инспектором Минской семинарии; сам ви­новат — зачем отказался от ректуры в Пермской Семинарии. Вообще, из вдовых священников выходят поломанные натуры: такой и о. Анастасий, хоть сам он не сознает это. Обещался писать ко мне, и я к нему. Слуга его Степан поступает ко мне на место Андрея, сегодня отправившегося восвояси. Вечером заехал к Путятиным. Ольга Евфимовна очень оду­шевлена мыслью об Японии; но долго, пока граф будет жить, ей не быть там. У Федора Николаевича, по обыкновению, провел приятно час. Пришедшее сегодня письмо о. Анастасия так же печально вестями о Семинарии, как прежние. О. Владимир — плохой администратор и пси­холог, видно. О пьянстве, биче Савабе — плохие веши, и они там не умеют устранить их! — У Александра Алексеевича Желобовского, про­тоиерея Кавалергардского Полка, на Захарьенской, досиделся до разно­калиберного общества; скучно стало, попросил для просмотра книжки его, чтобы решить, нужно ли их в числе пятидесяти экземпляров, и ушел около десяти часов. Ему это, кажется, неприятно было; мол, «не пожерт­вую из Церкви сосудов»; но едва ли сделает это. Сын его уже чиновник; воспитывался в коммерческом училище; жена в отлучке по случаю смер­ти дяди. Интересен рассказ его о приеме его Владыкой — прежде и в сегодня рассказанном случае: по выслушании, молча благословение,— значит, удаляйся,— просьба тщетна.— Вернулся по сквернейшей дороге на дрожках. Там-сям горели плошки — знаменовать радость, что сегодня вернулась из Канн Государыня; приехала благополучно. Идя к Желобов- скому (обещался быть у него в прошлую среду у П. П. [Павла Парфено- вича] Заркевича, с которым он там мило пел песенку), застал его в Церкви, только что окончившим свадьбу. Он ушел еще дать молитву, а я остался осмотреть Церковь; видел Георгиевские штандарты, данные за 1812 год; кавалергард, показывавший церковь, оказался не знающим, чей мундир под стеклом (Николая Павловича, а он назвал Екатерины)... Рассказ потом Желобовского, как кавалергарды разорвали у него одеяло выстрелом,— как лошади ранят их. Желобовский с расстегнутым воро­том и Ал. И. [Алексей Иванович] Парвов и гости; его приветствие в Церкви «все ждал Вас» и рекомендации к алтайским миссионерам; встреча с Василием Ивановичем, секретарем Митрополита и его рассказ о доме в Боровичах, арендуемом И. Суздальцевым за 300 рублей в год.

Генваря 1880. Четверг

Целый день пробыл дома. Утром был у Дмитрия Дмитриевича, по­том пришел Андо и просидел до третьего часа. Он серьезно занимается; с большою пользою слушает университетские лекции и, кажется, впол­не понимает их. Прочитал ему из письма о. Анатолия место о певчих и о «благочестивейшем», и он находит возмутительным. Дал брошюрки «Япония и Россия» ему и чрез него Ниси и Оомаю,— В четыре часа сходил в баню, после чего опасно было бы идти куда-нибудь в город. Да и надоело же таскаться все; на одних извозчиков сколько расхода — почти единственный пока расход мой здесь,— Сегодня, когда просмат­ривал вчерашний номер «Кёоквай Хооци», так зазвучала внутренняя струнка, манящая на дело...

Генваря 1880. Пятница

Утром зашел от Митрополита протоиерей Рождественской на Песках Церкви, о. Николай Парийский, со списком пожертвований от Больше­Охтинской Духовской Церкви; посоветовал, между прочим, завести светских сотрудников Миссии из купцов, как есть у афонцев такие, по­советовал также попросить у каждого архиерея по облачению, в знак духовного единения; звал к себе обедать в воскресенье и обещался схо­дить со мною к Гвоздеву касательно починки и почистки риз на иконах и прочем к какой-то старухе-жертвовательнице. По уходе его я отпра­вился на Большую Охту в дрожках; дорога прескверная, где не расчищен с улиц лед; ехали чрез Неву по лужам, впрочем, начавшим замерзать от поднявшегося холодного ветра. Сначала проехали в Кладбищенскую Георгиевскую Церковь; там две Церкви — служенье везде кончилось; прошел по кладбищу, чтобы взглянуть на памятники; что за густота населения на петербургских кладбищах! До конца кладбища не мог дойти. Вернувшись, заехал в Духовскую Церковь. Пока пришел о. дья­кон — Георгиевский, полчаса осматривал Церковь. Архитектура пра­вильная, стройная; купол — подражание Александро-Невскому; с окон в куполе проведены трубки для стока с подоконников воды от потения стекол,— чем сохранена чистота купола; внизу у подоконников также везде устроены жестяные желобки с отверстиями в одном конце и чет- вероугольными водоприемниками, подвешенными снизу. Так как на Большой Охте народ все больше резчики, золотильщики и столяры, то резьба и позолота иконостаса превосходная, киот тоже; над престолом устроена резная сень в виде красной с золотом занавеси с летящими с четырех углов ангелами; вообще, резных ангелов везде множество; даже клироса украшены ими, и крылья у них истерты руками причетников; в иных местах устроены ангелы, держащие в руках довольно большие иконы Спасителя и Божией Матери. В алтаре в первый раз здесь видел икону: «Жертву не восхотел, тело же совершил ми еси»,— и Бог Отец держит на коленях умершего Бога Сына, а кругом ангелы с орудиями крестных старадий. Икона на холсте очень большая и довольно хоро­шая — по правую сторону от престола. О. диакон, пришедши, показал жертвуемое: воздухи и пелены — очень хорошие есть; прочее взял боль­ше из вежливости; образов же в другой Церкви, куда повели показать,— на холсте — больших, совсем не мог взять — старье ужасное, и все очень неизящно. Сюда же подошел священник о. Измаил Спасский, бывший на старшем курсе, когда я был в Академии. Долго потом с о. диаконом в Церкви мы ждали покровов из кладбищенской Церкви и тридцать руб­лей денег от старосты; покровы принесли, и о. диакон смело пожертво­вал оба, хотя один из них был вычеркнут протоиереем из списка; за деньгами велели после побыть у о. протоиерея. О. диакон рассказал, между прочим, как инспектор Семинарии Нечаев несправедливо пре­следовал его детей и заставил исключиться; оба они теперь уже на службе, кончив курс в других заведениях.— Привезши воздухи и покровы домой, отправился во Владимирскую Церковь, когда звонили к вечерне. О. про­тоиерей Соколов оказался отдыхающим, и я безуспешно вернулся. Вече­ром отправился к Путятиным, застал всенощную, служимую о. Алексеем Колоколовым,— завтра сорок дней после смерти графини,— После все­нощной чай; были княгини Орбелиани, Дашкова; спор с графом о спо­собах улучшения духовенства; он ужасно против нынешних семинарий. После у Евгения Евфимовича, у которого застал молодого Дашкова, собирающего старые гравюры, как Евгений — старые книги. Ночевал там; на сон прочитал в «Новом Времени» фельетон, где описывается «захуда­лая» знать и образчик ее Чернышев, мутящий Миссию в Иерусалиме.

Генваря 1880. Суббота

Думал встать в половине седьмого, чтобы к семи поспеть к Обедне в Лавру, помолиться о графине и вынуть просфору, так как не могу быть на Обедне и Панихиде с графом и семейством в Георгиевской общине, ибо обещался в двенадцатом часу отправиться с протоиереем В. И. [Ва­силием Ивановичем] Барсовым к их церковному старосте. Проспал до восьми, наскоро одевшись и умывшись, отправился в Лавру. Утро было превосходное, небо чистое, отсутствие снега и утренний холодник при этом совершенно напомнил Японию, как по холодным утрам ранней весной гуляешь над обрывом. По улицам бежали ребятишки в школу, шел, побрякивая шпорами, кавалерист с корзинкой в руках; должно быть, у жены, а не то у кумы ночевал, которая прогнала его теперь в мелочную лавочку за провизией... Зашел в просфорную за просфорой; пять послушников катали тесто для просфор. Зашел потом в Собор, что­бы попросить на проскомидии вынуть частицу за упокой графини Марии. К о. Иосифу, чтобы попросить его несколько позднее отправиться к Ермаковой, так как хотелось до того побыть с Барсовым у старосты. Чрез о. Иосифа получил от Вахрушевой двадцать экземпляров азбуки с предложением еще сколько нужно. О. Иосиф согласился и сам заехать к старосте, несколько знакомому с ним. Но вернувшись домой, я нашел записку от Барсова, что к старосте нужно к двум часам, находя невоз­можным совместить два визита, я попросил Барсова после познакомить меня со старостой; и в первом часу мы отправились с о. Иосифом к С. И. [Софье Ильиничне] Ермаковой — в наемной карете, три рубля с две­надцати до шести часов. Когда прибыли, оказалось, что Софья Ильи­нична давно уже ждала нас, приготовив закуску и чай; вместе с нею ждал и архитектор Александр Васильевич Малов (внук известного прото­иерея Малова), чтобы показать нам ремесленное училище Цесаревича Николая, стоящее, кажется, под главным заведыванием Николая Андрее­вича Ермакова. Хозяйка приняла с крайнею предупредительностию; совестно было, что заставили ее долго ждать, но вина была о. Иосифа, который условливался о времени, и дурной дороги. Тут же была ее племянница, поступающая в Крестовоздвиженскую Общину сестер Мило­сердия,— кроткая, тихая, вдумчивая девушка. Падчерица Ермаковой — курсистка, слушающая у Бестужева-Рюмина и других высший курс сло­весности, истории и математики; ее не было. Обещалась приехать Анна Ивановна Громова, жена Ильи Федулыча, но почему-то не приехала. Была приготовлена закуска, за которую тотчас и усадила хозяюшка; пле­мянница угощала кофе и чаем. Софья Ильинишна рассказывала, как основался ее приют для детей убитых офицеров; началось с небольшого кружка ее с знакомыми — сначала помогали сербам, потом вдовам убитых добровольцев, затем вдовам убитых на войне, и кончилось теперешним. Капиталу собрано ею более двухсот тысяч — и это основной капитал, процентами которого будет содержаться заведение; предполагаемые же каменные здания будут строиться экономически: Малов безденежно со­ставил проект и будет заведывать постройкой, кто пожертвует кирпич, кто дерево и прочее. Ермакова рассказывала, как приют хотели отнять у их общества под Великих Князей Сергия и Павла, то есть под управле­ние канцелярии их, как она отстояла его,— как она собирает деньги, развозя по знакомым билеты на благотворительные маскарады и про­чее, как трудно было собрать детей, ибо матери не решаются расстаться с ними; дальнейшие наборы в приют предположены из детей бедных офицеров, так что он никогда не прекратится.— После закуски Малов повел показать ремесленную школу. Она существует шесть лет, и ныне был первый выпуск; четырех отправили за границу усовершенствовать­ся в ремеслах, прочих расхватали в разные ремесленные заведения. Учеников триста, но желающих поступать до того много, что на два­дцать вакансий было до трехсот кандидатов; принимают из всех сосло­вий; много гимназистов, не могших продолжать учение в гимназии. Курс шестигодичный; преподают, кроме ремесел, почти все гимнази­ческие науки, за исключением языков; принимаются с двенадцати лет; первые три года занимаются только науками; дальнейшие три — наука­ми и ремеслами, по желанию; столярным, и вместе резчичьим, и слесар­ным. Работы задают, точно задачи на сочинения; самый первый урок — выстрогать доску, потом — брусок, шестисторонник,— сделать ящичный спай и так далее. Если что испортил — начинать сызнова. Вместе с тем преподается рисование и лепка; кому назначена какая резьба, тот дол­жен сам прежде сделать рисунок вещи, потому вылепить ее из глины, потом из гипса и затем уже вырезать. Мы осмотрели классные комнаты, весьма светлые и чистые, небольшой музей вещей, сделанных воспитан­никами — стальных, медных, резных и столярных; некоторые из этих вещей, как шкаф с резьбой и стол, были на Парижской выставке и получили медали; на некоторых вещах написаны цены для покупателей; осмотрели потом химический и физический кабинеты, Церковь, спаль­ни — с американскими матрасами, набитыми травой; ученики в то время собирались в город, в множестве переодевались в спальнях,— столовую, где только что кончен был обед,— мастерские: столярную, резчицкую и слесарную; в последней идет принаровление ее к употреблению первого двигателя станков,— машина в три лошадиные силы ставится в соседнем отделении; доселе ученики ходили работать в технологический инсти­тут, когда требовалось делать что-либо трудное; здесь же указывали ра­бочие станки, уже сделанные учениками. Так как ныне, в субботу, нет послеобеденных классов, то ученики ходили толпами по комнатам, ко­ридорам и за нами. В заключение слушали пение: учитель под фортепьяно разучивал с тенорами и басами какой-то концерт, где басы кричали: «честь» — очень сильно, хотя и так молодые,— Зашли к архитектору в соседнем доме; рассказал про себя, как он бедствовал, пока не стал работать по благотворительным учреждениям, gratis,[†††] а теперь у него уже дом, значит gratis-то иногда бывает очень полезно. На стене портрет знаменитого деда, протоиерея Малова; дал на память вид школы, а в школе подарили стальную спичечницу,— Вернувшись, просидел у себя с о. Иосифом часов до семи; он рассказывал об о. Геласии, которого со­вершенно в руки забрал его келейник Пимен и потворствует его слабос­ти; о другом цензоре — о. Арсении, авторе Летописи, его нелюдимстве и неровности характера, об Аскоченском и отношениях его к цензуре, об издателе «Рассвета», еврее, к которому и согласились вместе съездить.— В девять часов отправился к И. П. [Ивану Петровичу] Корнилову; и то еще было рано, застал у него одного барона Эренбурга, обратившегося в Православие чеха, ныне киевского помещика; мало-помалу собрались гости, все больше лысые или седые,— ученые или служащие по Ми­нистерству народного просвещения. Между прочими были Князь Павел Петрович Вяземский,[‡‡‡] брат поэта и дядя жены графа Шереметева,— поэт Полонский, служащий цензором, опять Александр Львович Апух­тин, Василий Васильевич Григорьев, П. И. Савваитов, П. А. [Петр Анд­реевич] Гильтебрандт и прочие. Говорили в разных группах разное: князь Вяземский — об иконописи, Полонский — нечто из своей жизни, Апухтин — о Польше и о том, что там скоро опять будет восстание (рас­поряжение его о «форме» в Варшавском университете, наполовину не­досказанное и послужившее причиною волнения студентов)... Часов в двенадцать сели за закуску — два блюда — жаркое и желе, для меня — рыба — веселый разговор старых университантов,— на мой вопрос Гри­горьеву о спиритах Бутлерове и Вагнере, рассказ его о Дале,— о том, как Бутлеров и Вагнер только утверждают, что «что-то» есть, и исследу­ют. Вернулся домой в половине третьего, когда уже время было отво­рять ворота к утрени.

Генваря 1880. Воскресенье

Утром с о. Исаиею отправились в Мраморный дворец к обедне. По приезде он стал совершать проскомидию, а я осматривал Дворец: ротон­да, где посредине яшмовая ваза,— направо парадная столовая,— зала, где на хорах певчие спевались к литургии, налево — семейная комната, не­сколько зал с книгами и коллекциями монет и медалей,— сад и белая зала, где посреди орган и каждую пятницу бывают концерты,— модели судов, разных машин, пушек,— оружие (плеть, которую разбойник уби­вал до смерти, штык, которым в Риме часовой убил бешеного быка и прочее), вещи, поднесенные Великому Князю: два гусара, кадет с штур­валом — серебряные группы,— каменные пресс-папье и прочее до беско­нечности. В Церкви: частицы животворящего креста, разных мощей, камней от гроба Господня и Божией Матери, крест из дерева, сделанного самим Великим Князем в Палестине,— палец Святой Мученицы Марины, в день которой в 1857 г. Великий Князь спасся при крушении; маленькая молельня посредине Церкви со множеством молитвенников на аналоях и сиденьями для Великого Князя и Александры Иосифовны. В церкви были: сам Константин Николаевич и его дети — Константин и Дмит­рий; Великая Княгиня больна рожею на лице и ноге. На Великой экте- нии поминали царскую фамилию до детей Великого Князя Константина Константиновича; на Великом выходе — до наследника с детьми, как и везде. Певчие хороши, иконопись строго византийская — После служ­бы, продолжавшейся час с четвертью, мы с о. Исайей выпили по чашке кофе в семейной. Илья Александрович Зеленый звал на будущее воскре­сенье, чтобы представить Великим Князьям.— Заехали к Ивану Василье­вичу Рождественскому поздравить его с Ангелом, где застали Чистовича и Нильского,— к Жевержееву, где наверху закусили икрой и сардинка­ми,— к протоиерею Парийскому у Рождества на Песках, который ждал меня обедать, пригласив и серебряных дел мастера Груздева; он у двух женщин своего прихода на Миссию выпросил тридцать пять рублей, которые тут же и сдал мне,— В восьмом часу пришел А. Н. [Александр Николаевич] Виноградов; вызывается даже на свой счет, при предпола­гаемом жалованье, взять техника-живописца в Японию; зашел вновь приехавший чередной архимандрит о. Аркадий Филинов (Смоляк), сосед. В восемь с Виноградовым отправились к графу Путятину, где я и ночевал, вечером долго проговорил с Ольгой Евфимовной по поводу письма к ней ее духовника о. Ювеналия, довольно сердитого по поводу ее желания ехать в Миссию.

Генваря 1880. Понедельник

На возвратном пути от Путятиных заехал к Владимирскому прото­иерею Соколову по поводу церковного пожертвования. Опять неудача: любезные слова и обещания, когда будет досуг съездить со мною по Церквам его благочиния.— Вернувшись, застал на столе письмо Бюцова и написал ответ. Во втором часу отправился в «Департамент личного состава» к М. Н. Никонову, согласно извещению барона Розена о том, что ему нужно видеться со мной. Должно быть, по неопределенности выражений в бумаге Государственного Совета, Никонову представи­лось, что четыре тысячи восемьсот рублей хотят отнять у них, тогда как эти деньги по-прежнему нужны им для содержания священника, псалом­щика и Церкви при Посольстве. Я объяснил, что настоятелем Посоль­ской Церкви предполагается о. Анатолий, викарий же будет довольство­ваться данными из другого места 3695 рублей, и дело тем уладилось. Никонов со всею любезностию обещал тотчас же написать ответ Госу­дарственному Совету, что со стороны Министерства иностранных дел нет никакого препятствия к учреждению викариатства в Японии, гово­рил, между прочим, что Струве много способствовал здесь проведению мысли об епископстве Духовного Ведомства. Вот-те и раз! Кто кого боится и кто кому препятствует? Министерство иностранных дел — Свя­тейшему Синоду, или наоборот? — Встретился у Никонова с настояте­лем нашим в Риме,— На обратном пути долго искал «Hotel de France», прошедши мимо его у самой арки на Большой Морской; встретился на Морской с Осада и Оомаем; поклонился проезжавшим в колясках Вели­ким Князьям Константину Константиновичу и Алексею Александрови­чу; последний особенно красив и великолепен; как он величественно поднял руку к козырьку! — Барона Розена не застал и оставил карточку: направляясь же в Лавру, видел все великолепие Невского проспекта в три часа; день был редкий в Петербурге, и потому по Невскому, к устью его, гуляющие шли сплошною массою: дамы, позирующие в колясках, кареты, дрожки, треск, шум,— сколько жизни, движения и какая масса мыслей, мечтаний, волнений, зависти, ненависти, интриги — испаряется к небу от всего этого места! Для контраста зашел в Лавре на оба старые

кладбища: только отдаленный городской гул здесь слышен: а как мирно и тихо покоятся все эти, когда-то также блиставшие и жившие на Нев­ском: при входе занял меня мальчик, разбивающий деревянным оско­лочком свою ледяную гору, а там что-то особенно остановила могила М. Сав. [Марии Саввишны] Перекусихиной — она ли не была в свое время в центре всех интриг при Екатерине! И вот она тоже безмолвна под этим камнем, над которым как-то скандалезно бьёт в глаза её имя.— В три четверти девятого отправился к Василию Васильевичу Григорье­ву, ориенталисту, ныне начальнику Управления по делам печати, по его приглашению у Корнилова («а я, признаться, ждал вас»,—и назначил время — в понедельник вечером, его дом). В гостиной сидела жена с дамами и проводила чрез библиотеку в кабинет; там уже были трое старцев и один молодой какой-то ученый, только что вернувшийся из Германии. Василий Васильевич представил меня под видом якобы «зна­менитого миссионера японского», но не назвал никого из присутство­вавших. Ученый уступил место «ближе к хозяину», а сей шуточно стал рекомендовать старца-соседа в миссионеры в Японию, старец же начал рассказывать, как он однажды написал проповедь на Страстную Пятницу в образец законоучителю, и оная была произнесена последним. Стали собираться еще старцы. Константина Андреевича Скачкова я не при­знал, и он меня, и мы некоторое время сидели и разговаривали друг против друга, как незнакомые, пока я не спросил: «Да не господин Скач­ков ли?» Н. П. [Николая Петровича] Семенова тоже не узнал, и он уже после сказал о себе и рассказывал об индейце, племяннике «Нана Саиба», ныне живущем в Петербурге, подружившемся было с Великим Князем Константином Константиновичем в экспедиции и оттертым от него. Пришел и И. П. [Иван Петрович] Корнилов, мило зазвавший при прощанье на обед к себе, на который тут же и расположил, кого позвать из «восточных». Приходящим подавали чай, потом виноград и яблоки. Был еще молчаливый кавалерист, адъютант Скобелева в минувшей войне, очень умный, судя по вопросам об Японии. В двенадцать часов я ушел, получив два экземпляра книги хозяина «Россия и Азия» и обеща­ние собрать еще книг для Миссии.

Генваря 1880. Вторник

Утром Д. Д. [Дмитрий Дмитриевич]: «Если я отдаю себя на служение Миссии, то, что же говорить о жалованье?» (После чтения письма Пр. [Преосвященного] Нестора о сладком и горьком). Увидим, на деле так ли будет,— Студент третьего курса Медицинской академии Владимир Аполлонович Гильтебрандт. До часу пробыл.—Пуля — от дерева на охоте,— «я тебе говорил — не попадешь». Дарвинизм (в смысле поэтизма) в чтении (на собрании Общества Естествознания), что дитя переживает все эпохи человечества, начиная от животного. Грубость и гримасы... В два часа был в «Училище слепых воинов», на Петербургской, в Боль­шой Белозерской; восемь человек слепых; поводырь полуслепой, только что женившийся. Без него — слепцы в Церковь — и под лошадей: «А где же наши слепые?» — четверо лежали разметанными. Учитель плетенья корзин — здоровый немец Карл Петрович. Учитель для киевского заве­дения, здесь практикующийся. Авдотья Дмитриевна Кованько и — «что же, баба!» Пожертвование двух корзин и жертва по пятнадцать копеек; чернобровая казачка, жена слепца — кухарка.— Я рассказывал о слепцах в Японии.— «Глаза на мокром месте»,— В четыре часа к Цивилькову,— сотня гиацинтов, тюльпанов и прочих. К пяти часам у Николая Петро­вича Семенова. Он только что из бани. Старший сын с уроком пения. Обед. Страхов. О Данилевском и чтение его неразборчивого письма о Дарвине. Рассказ о Коссовиче.— «Великий ученый — дитя в житейских делах»,— как Коссович обманут и состарен был преждевременно Голо­виным (что «печатня»), Рамчендер — индийский принц, племянник «Нана Саиба». Статьи и переводы Семенова.—Домой вернулся во вто­ром часу ночи.

Генваря 1880. Среда

Утром у наместника, по заказу его вчера вечером в десять часов; о беспокойстве Владыки касательно дела Миссии, Обер-прокуроре и Абазе; объясненье истинного течения дела. Наместник посоветовал успокоить этим Владыку. У последнего о. Исайя из Новгородского Юрьевского монастыря.— Краткое объяснение. Владыка о Никонове — «не любит монахов», о Мельникове — «хороший человек».— КП. А. [Петру Андреевичу] Гильтебрандту. Жена — Мария Максимовна, волнующаяся и с некоторыми признаками начинающейся горячки.— У Федора Нико­лаевича письма из Японии, где — Марии Александровны, Анны из жен­ской школы и Романа о камертоне. Федор Николаевич читал, что я принес вчера вечером. Около двух часов у доктора Пясецкого. Рамчен­дер важно представил всех бывших — полковника какого-то, мичмана Арсеньева (у которого уже было заготовлено письмо ко мне от Свербее- вой), японец Ямамото (военный агент). Рассматривание акварелей Китая, силуэты; Арсеньев показал мне панораму путешествия. Пясецкий очень любезен (Ф. [Федор] Н. [Николаевич]— один). Жаль будет в самом деле, если коллекция его уйдет за границу. Десять тысяч стоит. Панорама его — единственное в своем роде создание. По этому пути больше не нужно никому ходить, имея ее. А труд-то! Почти не верится, что один человек мог написать во время путешествия и такую неподражаемо великолепную вещь, как панорама, и столько превосходных картин.— У Ивана Ивано­вича Демкина,— К Павлу Александровичу Кузнецову, из крестьян, о крестиках и штампах,— На Соборование. Прекрасная и тихая обстанов­ка вокруг семидесятипятилетней старухи. Семь стручков и семь свечей, елей, и вино,— Евангелие над головой, сокращение молитв, торопли­вость причетников, прощанье вслед за елеосвящением, после краткой речи о. Иоанна,— О. Феодор; спор, и Иван Иванович, прижатый в споре — улыбающийся и махающий рукой. Вечер, втроем проведенный,— Верну­лись до Инженерного замка вместе с о. Феодором. К себе сыскался во втором часу.

Генваря 1880. Четверг

Утром принесли пожертвование из Екатерининской на Васильев­ском острове Церкви, куда я третьего дня заходил и где, упавши в воро­тах, разбил колено. Пришел Д. Д. [Дмитрий Дмитриеви], потом Иван Иванович Демкин. Смутил он нас словами, «что нужно кончить курс Дмитрию Дмитриевичу». О. Макарий, Орловский архимандрит, черед­ной,— три месяца тому назад поступивший в монашество из вдовых протоиереев.— Общество распространения книг Священного Писания; хвалебный гимн ему,— но нечто и протестантское в нем (в совершении молитвы при священниках, без благословения, светскими — экспром­том). Миссия в Индии в проекте с о. Макарием, его «матушка, дети». Пришедший между тем еще раньше укупорщики упаковывали сорок два больших и шесть малых икон, пожертвованных от Владыки Исидора и книги от о. Митрофана. Всех вышло пять ящиков, предполагаемых к отсылке чрез суда Добровольного флота, согласно предложению Кон­стантина Петровича Победоносцева. Д. Д. повез облачения на выжигу или поправку в Новодевичий монастырь. Следы смущения от Ивана Ивановича он так и увез с собой.—Я также был несколько не в духе, вследствие чего довольно негостеприимно объяснился с дамой, искав­шей приезжего архимандрита или архиерея,— оказалось, приехавшего из Витебска соседа о. Аркадия. После пришла еще дама — рязанская — с пожертвованием пятидесяти рублей (Любавская) — и как просто, как православно! — Вечером получена записка от Т. И. [Тертия Ивановича] Филиппова с извещением, что «дело в Государственном Совете кончи­лось благополучно»,— Дав укупорщикам, еще не кончившим работу, на чай, отправился к Владыке, чтобы порадовать его извещением Тертия Ивановича, а также показать план храма в византийском стиле, нарисо­ванный Дмитрием Александровичем Резановым. У Владыки сидел Пре­освященный Палладий Рязанский; я ждал с час, прочитав «Голос» и кое- что из «Странника», наконец ушел в намерении завтра утром пораньше побыть. Отправился в баню, чтобы излечить вчера добытую болезнь горла (в восьмой раз болею в Петербурге). Мылся один, так как в баню ожидался о. наместник. Сегодня еще в половине девятого следовало отправиться к Митусову, но он вчера известил, что по случаю падения с экипажа и болезни откладывает обед. И кстати отложил, так как без того укупорка пяти ящиков не поспела бы.

Февраля 1880. Пятница

Утром, в половине восьмого, был у Владыки с вчерашней запиской Тертия Ивановича о благополучном окончании дела в Государственном Совете и с планом Византийского храма Дмитрия Александровича Реза­нова. Застал его за кипою бумаг с пером в руке. На извещение, что дело прошло в Государственном Совете и на последнюю славянскую фразу в записке Тертия Ивановича Владыка улыбнулся; видимо, ему приятно было. Когда показал план Резанова, дал мне нагоняй, так что пот высту­пил у меня. «Бескорыстным трудом можно пользоваться только тогда, когда прямо можно употреблять его на доброе дело; а тут молодой чело­век трудился для ничего, оставил бы план свой здесь,— быть может, и осуществится когда-нибудь».—На мое возражение, что может осущест­виться и в Японии, когда, например, крестится Император.— «Гордость это — Бог может наказать за нее — нужно молиться Богу»,— На просьбу поблагодарить от его имени Резанова, сказал: «Это можно».— На донесе­нье, что пять ящиков с иконами укупорены, сказал: «Что ж не взял икон Варвары Петровны» (Базылевской), и обещался прислать их ко мне. Задумался я по приходе от него. «Гордость», но в чем? Между тем слова Владыки нужно ценить.— Предостережение и урок.— Пришедшему Д. Дмитриевичу откровенно рассказал, какой нагоняй мне дал Владыка. Дмитрий Дмитриевич не согласен с Владыкой и защищает план Резанова и возможность осуществления его.— Вместе отправились к графу Путя­тину, ибо с Евгением Евфимовичем я сговорился сегодня в сопровожде­нии Виноградова осмотреть Академию Художеств. Подъезжали, когда по Кирочной уже проходила похоронная процессия адмиральши Ови- новой. Графа Евфимия Васильевича и Ольгу Евфимовну не застали — они были в процессии, но заехали взять Елизавету Евфимовну, причем я и показал план Резанова графу Ефимию Васильевичу. Прямо разгоря­чился: «Вот план настоящий, а тот (Шурупов) не понимает ничего...» — «Да двести тысяч нужно, а тот — за шестьдесят тысяч».— «Можно то и то сократить, строить долго — но построить настоящий Храм». В Акаде­мии Художеств осмотрели вновь, более основательно то, что я видел прежде с Творожниковым. Ученики Академии во множестве писали с оригиналов, между ними (еще даже и не ученики Академии) особенно занял тринадцатилетний мальчик, писавший масляными красками пре­восходный ландшафт по заказу.— Картины на темы: «Грешница», «Дочь Иаира»; Попов, ученик Виноградова в Ярославской Семинарии, с его «Грешницей в момент прощения»,—Зала ученических картин, выстав­ленных для продажи; зала скульптур и обман князя Путятина — Кушелевская галерея — живопись XVI—XVII веков,— учительская школа,— морские виды, шапка с камнями.— Залы церковной иконописной археологии,— Святой Николай Чудотворец в простейшем архиерейском облачении, украшенном крестами,— фелони — длинные спереди, полотняные с на­рисованными иконами, аллегорические изображения — распятие Спа­сителя в виде ангела,— ада и прочее,— кресты, чаши,— спускающиеся рисунки — с Афона и прочее.— По окончании осмотра, часа в три, пошел к Резанову. Больная — за фортепьяно, отец — старец, мать боль­ной — за рисунками, с улыбкой, Дмитрию Александровичу рассказал, как Владыка распек меня за вовлечение его в труд, передал благодар­ность Владыки и попросил снять фотографии с его рисунков. Авось, Господь поможет при содействии графа Путятина, если возьмется он, осуществить прямо его план. Если бы собралось сто тысяч, то прямо и стали бы строить. Оставил двадцать пять рублей на три дюжины планов — с каждого рисунка с раскрашением их,— При прощании мать просила перекрестить больную — за фортепьяном,— а она и слова не может ска­зать,— голос пропал — грудь до того расстроена. Как печально видеть молодость в таком положении! — Заехал к Федору Николаевичу расска­зать ему об окончании дела, о плане и распекании Влыдыки. В спальне напились кофею.— К пяти часам, согласно приглашению, был у И. П. [Ивана Петровича] Корнилова,— На обеде за столом были одиннадцать человек, двенадцатый — Константин Петрович Победоносцев, не мог прийти по нездоровью. И. П., его брат Григорий Петрович,[§§§] Василий Васильевич Григорьев, Василий Павлович Васильев, Иван Ильич Заха­ров, Касьян Андреевич Коссович, Тертий Иванович Филиппов, барон Феодор Романович Остен-Сакен, Константин Андреевич Скачков, Афо- насий Феодорович Бычков и я — все знатоки Востока. Пили за счастли­вое окончание дела Миссии в Государственном Совете. Тертий Ивано­вич рассказал, что дело чуть не провалилось; Абаз сильно возражал графу Д. А. [Дмитрию Александровичу] Толстому — мол, «если в России идет так, что нужно закрывать храмы, уничтожать диаконов», то и про­чее. Адмиралы Департамента экономии поддерживали его, «возражая междометиями»; Тертий Иванович, призвав на помощь Константина Петровича Победоносцева, убедил, наконец, решить дело в пользу Мис­сии.— Комплименты Тертия Ивановича, Васильева, Коссовича.— Под конец вечера я сконфузился в вопросе о разведении чая. Вернулся до­мой около десяти часов.

Февраля 1880. Суббота.

Сретение Господне

Утром Груздев, серебряник, снял ризы с икон — взять их для чистки, пришлет в понедельник.— Принесли две корзинки от слепцов-воинов, с Петербургской, пришли и четыре слепца в Церковь. Служил обедню в Соборе Владыка Исидор (приславший мне сегодня в восемь часов для прочтения отношение Морица о пожертвовании Государыней пятисот рублей на храм и письмо о. Владимира от 12 декабря). Я поспешил к обедне во время Великого Выхода. Досада на разговаривание в алтаре (доктор Илья Иванович). После обедни — скука и тоска до болезни. В восьмом часу поехал в Казанский Собор, откуда после «Слава в выш­них» — к Константину Петровичу Победоносцеву; посоветовал он напи­сать письмо о пожертвовании на храм графу Александру Дмитриевичу Шереметеву; разговор об отсылке вещей чрез суда Добровольного флота; «долг удерживает здесь, а из-за границы теперь как желать сюда?» (по поводу речи о поездке сюда племянницы его^-).— В одиннадцатом часу вечера, когда пишу, отвратительнейшая пискотня женщины в песне вместе с мужчинами, из квартиры соседа налево, какого-то учите­ля.— Скверно жить на свете!

Февраля 1880. Воскресенье

Утром, увидавшись в комнатах о. Исайи с новгородским протоиереем Орнатским и в аллее с Новгородским Преосвященным Варсанофием, приехавшими ко дню Ангела Владыки, направился с о. Исаей в Мрамор­ный дворец. После обедни, в комнате пред Церковью, Великий Князь Константин Николаевич очень ласково расспросил «о деле,— скоро ль посвящение, ужель назовут немецким? Каким путем опять в Японию?» И сказал, чтобы не уезжать, не увидевшись с ним. Потом Дмитрий Кон­стантинович пригласил на завтрак. (Константин Константинович был на службе.) Пред завтраком Илья Александрович показал комнаты Вели­ких Князей — небольшие, но, конечно, изящно убранные; койки — же­лезные — очень просты. С половины завтрака Дмитрий Константино­вич должен был уехать с Ильей Александровичем на концерт. Я остался, наконец, с одним гофмейстером — Грейгом (братом министра финан­сов) и проговорил о Миссии и Японии, пока готов был экипаж, на котором и доехал до Инженерного замка (виделся еще во Дворце с героем Шестаковым, который припомнил знакомство со мной в Хакода­те). От Феодора Николаевича получил письмо, в котором о. Анатолий извещает о покраже у него пятисот йен.— Вернулся в Лавру ко всенощ­ной, которая длилась два часа в Крестовой; певчие пели превосходно — особенно ирмосы и — «всяк мужеский пол»... После службы в Церкви встретился с Варварой Александровной Иордан, а дома прочитал в «Новом Времени» фельетон о «Пашкове и его проповеди», и явилось желание познакомиться с Пашковым и посмотреть, что за субъект сей господин.

Февраля 1880. Понедельник.